Ничья его девочка (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 39

– Узнаешь, – шепчет, оторвавшись от моей груди и склоняясь к губам, – вот-вот узнаешь. Ты так близко к этому открытию, малышка. Оно у меня на кончике пальцев. Я дам это тебе… очень скоро.

Какой же он… взрослый, такой властный и опытный, и я слабая, глупая, рассыпавшаяся перед ним в кусочки сгоревшей в его руках бумаги. Невольно кусаю губы, подрагивая от изысканного удовольствия и сгорая в ничто под его взглядом.

Я знаю… это я там в его руках и на кончиках его пальцев. Там мои сердце и душа… и скоро он завладеет всем моим существом безраздельно.

– Близко… считай со мной, – растирает сильнее, требовательнее, – раз… – палец скользит к самому входу, дрожит там и возвращается обратно, размазывая влагу и натирая самый кончик узелка, который, кажется, взрывается от диких ощущений, – дваааа, – наклоняется к самому моему рту и второй рукой сжимает грудь, поглаживая сосок, – триии… сейчас.

Сжимает меня двумя пальцами, усиливая ощущения, делая их невыносимыми настолько, что меня словно разрывает от них на куски, сбрасывая в точку невозврата, и я замираю от ужаса и паники, широко распахнув глаза, глядя ему в лицо и чувствуя, как покалывает все тело и захлестывает мощью, ослепительной, похожей на боль, но настолько сладкой и чудовищно остро-прекрасной, что я слышу собственный вопль, ощущаю, как исказилось мое лицо и забилось в судорогах все тело, паутина электрических разрядов разошлась волнами под кожей, и меня бьет самым ослепительным наслаждением в моей жизни под адское ощущение проникновения его пальца внутрь, и я сжимаю его плотью так сильно, так невыносимо туго, чувствуя раскаленными и чувствительными стенками, как толкается не грубо и в тоже время очень ощутимо, продлевая волны удовольствия, все еще перекатывающиеся по моему телу.

Собирает мое дыхание, перехватывает губами губы и снова отпускает. Пока я не затихаю в его руках со слезами на щеках, и почти не чувствуя своего тела. Слышу его шепот у самого уха.

– Теперь ты знаешь… Ты моя девочка, ты принадлежишь мне.

Да, теперь я знаю. Я его. Все он верно сказал…

Барский отнес меня на диван, а сам уселся у изголовья и гладил мои волосы, перебирал их, наматывая на пальцы, пока я смотрела в темноту и не понимала, что между нами происходит, и боялась спросить. Я знала, что это еще не секс. Да… он меня пометил своими руками и губами, но не взял, и сам ничего не получил. Я боялась спросить почему и не смогла бы этого сделать. Я была слишком потрясена, и моя наивная душа рисовала розовые картинки того, что будет завтра, перемен, рисовала любовь Барского ко мне… как в кино, как в книгах, которые я собиралась писать.

Надо было представлять себе кошмары… потому что любовь Барского не имеет ничего общего с девичьими грезами. Его нежность мимолетна, как и вспышка молнии. Он ушел в ванну, потом вышел оттуда уже с сотовым в руках. Пока говорил, застегивал штаны, ремень, набросил пиджак и поправил у зеркала воротник рубашки. Когда вышел из номера, я думала, что он вернется. Ждала… долго. Час. Два. Три. И под утро уже рыдала в ванной, понимая, что он уехал, не сказав мне ни слова и даже не попрощавшись. Я, как была для него никем, так никем и осталась. Он лишь показал мне, какую власть имеет над моим телом и мое место в его жизни. Захочет – приласкает, а захочет – исполосует ремнем. Но ни на что больше я рассчитывать не могу.

Ненавижу его! Проклятый равнодушный монстр! Как же я его ненавижу!

Утром за мной пришли и отвезли обратно в школу. Барский даже не позвонил… но. Да, проклятый и ненавистный монстр был прав. Теперь я знаю, что он может мне дать… но еще совершенно не знаю, как много он может у меня отнять.

ГЛАВА 20

Конец года прошел как во сне. В окружении сплошного молчания и отдаления всех тех, кто раньше прыгали вокруг меня, как клоуны, а теперь сговорились игнорировать дрянь, из-за которой погиб Барат. Что ж, я их не осуждала, я сама себя ненавидела за его смерть. Но я так же и слишком себя любила, чтобы зациклиться на этом и на их никчемной ненависти. Они мне никто, и мне с ними детей не крестить. Я все равно уеду отсюда и никогда их не увижу. Обидно было только из-за Агнешки, которая отдалилась вместе с остальными, но и черт с ней. Каждый делает свой выбор, и если она выбрала не меня, то ценности для меня с этой секунды уже не представляет. Я привыкла к внутреннему одиночеству. Люди не представляют для меня смысла жизни и мне срать на их мнение.

Школу я заключила прекрасно. Барский мог бы мною гордиться… Мог бы, если бы хотел. Но с той ночи я больше его не видела и ничего от него не слышала, как и раньше. Словно ничего между нами не произошло. Да и вряд ли для него имело хоть какое-то значение то, что он со мной делал. Так, перекусом даже назвать нельзя. Это для меня значение было более чем огромным… и я буквально каждой клеточкой своего тела ощущала принадлежность ему. Его слова обрели для меня объем и имели четкие грани… моего личного помешательства на том, кому я была совершенно не нужна. Я каждый день вспоминала его губы на моих губах и руки на моем теле, и казалось, что на коже остались невидимые следы пальцев и они по-прежнему продолжают ее обжигать. И это странное послевкусие, не отпускающее месяцами, осевшее горько-сладким осадком. Все мои сны о нем, мечты о нем и вся моя адская ненависть тоже о нем. Я больна этим человеком, и самое ужасное, что он мною не просто не болен, а даже не думает обо мне.

Боже! Как иногда надо мало для счастья. У меня воспоминания… словно я за одну ночь прожила десять жизней. И в тот же момент эти же десять жизней и причина моего несчастья. Но я поняла одну неоспоримую вещь – Барский меня хочет. Как женщину. Это уже осознается на уровне инстинктов. Он набросился на меня голодным волком, терзающим свою добычу, с рыком и особой алчностью, и я этого никогда не забуду… пожалуй, это единственное, что заставляло меня ликовать. С каким диким рвением он дал мне это ощущение бешеного наслаждения, подсадил на себя, заставил почувствовать то, что никогда и ни с кем уже не испытаю. И это не просто пафосные слова девчонки малолетки. Я точно знаю, что не испытаю. Невозможно чувствовать острою потребность в человеке, а потом испытывать такую же в другом… А для меня Барский стал смыслом жизни, при всем моем эгоизме это было чем-то непостижимым. Он был для меня важнее меня самой, он был кем-то, кто и являлся мною, частью меня. С ним я всегда настоящая.

И у меня до сих пор стоят в ушах собственные стоны наслаждения и его хриплые команды, от которых натягивается струной все тело. Я пыталась воспроизвести и не могла. Сама не могла. Мне были нужны его пальцы, его голос и взгляд.

С ужасом ожидала окончания года. Стало страшно, что все его слова были пустым звуком, и он вышвырнет меня на улицу. Но я тогда еще плохо знала Барского. Нееет, он никогда не вышвырнет то, что считает своим. Свое он бережет, пока оно ему не надоест, а потом он его безжалостно ломает на такие осколки, чтобы никому не досталось даже самого мелкого. То, что принадлежит Барскому, уже никогда не будет принадлежать никому.

И мне это показали сразу же после окончания. На выпускной бал меня не допустили. Барский посчитал, что это слишком для его вещи – выплясывать не под его присмотром. Мне так и сказали, что кордебалета не будет. Захар Аркадьевич велел собирать вещи. За мной приехали его люди и повезли в аэропорт. Они у него немногословные истуканы, и добиться ответов – куда именно меня везут, я так и не смогла.

Но предвкушение встречи жгло мне легкие и наполняло невесомостью самого глупого и оглушительного детского счастья. Я ужасно хотела его увидеть. Это оставалось неизменным. Мне было нужно, необходимо насытить свою потребность в его присутствии… а еще я надеялась, что именно при встрече я пойму, что он скучал по мне и что у нас связь. Да, я думала о том, что мы любовники, что у нас есть своя тайна. Но тайна оказалась только у меня, а Барский… Барский сделал вид, что я пустое место.