Подземные дворцы Кощея
(Повести) - Маципуло Эдуард - Страница 32

— Ладно… покажу…

А мысль об одном — как бы показаться на глаза дневальному. Но старый мудрый Чень погрозил пальчиком:

— Покажу — не нада. Говори нада.

Кощеев чувствовал, что вместе с водой из него вытекли не только силы, но и желание бороться. Знающие фрайера придумали эту пытку. Никакому российскому пахану такое в башку не придет!

Он закрыл глаза и начал плести околесицу о неприметной сопке в полутора километрах отсюда, об огромном пятнистом валуне у ее подножия в кустах, о дырке в земле под валуном…

— Как же вы отодвинули такой большой камень? — донесся недоверчивый голос Хакоды.

— Опрокидывающим зарядом… Пару толовых шашек… Попросите у старшины. Ему для вас, паразитов, ничего не жалко…

Мирноделегаты обговорили между собою Кощеев треп и ушли, оставив настороженного, злого Чжао с его английским автоматом. Он рывком поднял Кощеева с пола, бросил на сетку кровати и накрыл шинелью с головой. Если кто и заглянет — спит усталый от службы солдатик, в две дырки посапывает и сны про гражданскую жизнь, как чудесные картинки, разглядывает. Ну а добрая душа в зарубежной красивой кожанке, должно быть, мух от него отгоняет…

А Кощеев думал изо всех оставшихся сил. Вытолкнуть кляп изо рта, завопить, чтобы дневальный прибежал… Но ведь Чжао прикончит его, потому что пошли они вразнос, напропалую, эти бандиты-мирноделегаты, почуяв запах Большого Дракона. И не дай бог им найти какую-нибудь дырку под тем пятнистым валуном! Ведь сразу же прикончат весь внутренний наряд вместе со старшиной Барабановым, а то и всю трофейную команду вырубят под корень…

Что же делать? Что?! Вот вернутся и начнут все снова! Нет, лучше подохнуть… Но чтобы в драке подохнуть, надо шелковую веревочку чем-то перепилить. Мигом вспомнил, что возле самурайской печки лежит зазубренный топор — еще Мотькин рубил им дрова и бараньи кости. Потом вспомнился японский трофейный кинжал на поясе Барабанова, острый как бритва. Хакода сказал, что это вакизаси — нож для совершения харакири. Другой бы сразу этот ножичек выбросил в болото, а старшина, наоборот, обрадовался такой реликвии… Нет, надо что-то поближе отыскать… Возле казарменного крыльца японские солдаты когда-то плели маты и коврики — место у них специально было оборудовано. Скамеечки, бамбуковые растяжки. И чурбан с заостренными фигурными железками, о которые, наверное, резали концы во время плетения…

За окном послышалось легкое урчание автомобильного мотора. Если это Дау пригнал из города легковушку, то сейчас их будет двое! Кощеев изогнулся, упершись макушкой в сотку, и смог увидеть Чжао — тот с длинной тонкой сигаретой в зубах прильнул к окну, делая кому-то знаки рукой.

Кощеев рывком свалился с сетки и с силой толкнул связанными ногами весь ряд кроватей. Чжао резко обернулся, но громыхающая железная масса притиснула его к окну. Зазвенели стекла… Кощеев, как бревно, подкатился к двери, распахнул ее ударом головы — и вот он уже кубарем катится с невысокого крыльца точно к работному месту бывших японских дневальных. Привстав на колени, зацепился путами за поржавевший, но все еще острый крюк, торчащий из трухлявого чурбана… Он свободен! Не теряя ни мгновения, он бросился назад в казарму, прихватив по пути деревянную решетку для очистки обуви. В этот момент Чжао возник в дверях, но страшный удар решеткой по голове опрокинул его назад.

Дневальные и Дау, раскрыв рот, смотрели, как из казарменного окна выпал вместе с рамой дюжий мужик в кожанке Чжао, как бежал он прочь от лагеря, что-то хрипло крича и прижимая обе ладони к окровавленному лицу, а за ним гнался разъяренный Кощеев, размахивая обломком решетки.

Дау, опомнившись, бросился в машину и, рискуя опрокинуться вместе с ней на крутом склоне, погнал следом за Чжао, не различая дороги. Кощеев пробежал метров сто и упал. Дневальным, которые несли его потом на руках, он сказал жалобным, не Кощеевым голосом:

— Что же вы, братцы, упустили их? Арестовать их надо, паразитов…

Работы были остановлены, и весь личный состав «барабанщиков», даже прикомандированные на время трактористы из соседней бронетанковой части, со всем старанием прочесывали болота и сопки. Малейшие дырки в земле проверяли с помощью деревянных катков, щупов, дымовых шашек на предмет минных сюрпризов, а уж потом туда лезли отчаянные добровольцы, надеясь обнаружить что-нибудь удивительное. Но все усилия оказались напрасными. Слишком хорошо здесь все было выскоблено саперами после Кощеевых отдыхов в «подземке» — на каждую трещину не жалели взрывчатки.

А Кощеев, ясное дело, отказался ехать в госпиталь. Ему втолковывали и друзья и старшина, что очень опасна для организма эта пытка водой. Доподлинно было известно, что человек даже после двух накачек долго не способен к активным действиям ни в семейной, ни в общественной жизни, не говоря уж о трудной службе в полевых условия. А многие и вовсе становились инвалидами на всю жизнь.

— Без меня не найдете, — упрямился Кощеев. — Вот малость оклемаюсь…

— Бесполезно искать, — говорили опытные сержанты-трофейщики. — Не может тут быть никаких больше арсеналов. Это все самурайские вредные хитрости. Распустили слух — чтобы мы тут, забыв о важном деле, ползали на коленках и гробились на минах. Район этот уже самый благополучный, всей дивизии известно. А то, что ты полоумного япошку поймал, так это случайный, нетипичный факт.

— Я скоро оклемаюсь, — отвечал всем Кощеев голосом умирающего, — только не трогайте меня, ради бога. Будто меня нет, хао?

Трое суток он спал, а когда просыпался, то ел с закрытыми глазами, иногда пронося ложку мимо рта. На четвертые сутки вступил в пререкания со старшиной по поводу Большого Дракона.

— Значит, и впрямь ожил, — констатировал Барабанов, и в голосе его не было оптимизма. — А ведь ты нам, рядовой Кощеев, сорвал план ответственных работ. Как докладать товарищу гвардии капитану? Стыд и позор. И еще эти международные неприятности…

Вообще-то полагалось отправить в штаб подробный рапорт о происшедших событиях, но умудренный жизнью старшина не спешил — ведь все еще могло обернуться какой-нибудь несуразицей, ибо в центре всего стоял Кощеев. Да и демобилизация у порога, кому нужны какие-то дополнительные сложности? Так что командование только спасибо скажет, когда до него что-нибудь не дойдет…

— Давай замнем, Кощеев. Вроде бы ничего не было, а? Ни с той, ни с другой стороны.

— Как это? — По несвежему лицу Кощеева забегали желваки.

Барабанов начал терпеливо объяснять, и выходило, что он же, рядовой Кощеев, еще останется виновным. Потому что никакое умное командование не станет ссориться с зарубежной общественностью из-за нерадивого бойца, который даже подворотничок вовремя не сменил и на вечернюю поверку опаздывает.

— Хао, — неожиданно согласился Кощеев. — Буду помалкивать в тряпочку. И про то, как международный империализм издевался над воином-победителем. И про то, как некоторые задницу им лижут. За это ты оставишь здесь наряд внутренней службы. Или караул — охранять печку…

— Так ее уже развалили.

— Будем охранять кирпичи — студент, ефрейтор и хохол. Ну а меня можно старшим, я не гордый.

Барабанову было предельно ясно, что Кощеев решил напоследок побездельничать вместе с закадычными дружками, намекая на трудные поиски Большого Дракона. А искать-то нечего. Район этот — самый благополучный насчет ЧП, вся дивизия знает. Ну да ладно…

— Что молчишь, старшина? Если ты не согласен…

— Почему не согласен? Пожалуйста, плюйте в потолок со спокойной душой, а мы будем надрываться.

— Скажи, Барабанов, почему такие, как ты, всегда в начальниках?

Старшина смерил его долгим взглядом.

— Потому что на земле еще имеется справедливость.

Кощеев хотел захохотать, но почему-то раздумал.

Друзья его закадычные тоже не горели желанием бродить по сопкам и болотам пусть даже очень благополучного района. Какой, к черту, бункер, когда на родину не завтра, так послезавтра! Правда, у Поляницы разболелся зуб мудрости, и радости жизни он ощущал в переменном режиме: «Надо ж, мудрости нэма, а шо-то болыть».