Царевна Нефрет
(Том I) - Масютин Василий Николаевич - Страница 3

Райт, чувствуя на своей спине взгляд Стакена, направился к кабинету со скромной медной табличкой: «Директор Стакен». Заскрипел ключ в замке — Стакен опередил Райта и распахнул дверь: «Прошу, господин доктор».

Райт, как и вчера, стоит перед столом директора. Стакен уселся в кресло. На сей раз он не кажется страшным. Опустил руки со сцепленными пальцами на манускрипты:

— Кажется, я оторвал вас от работы, дорогой Райт.

(«Дорогой? Теперь я не поддамся», — подумал Райт, будто проснувшись и ощутив волю к сопротивлению).

— Этот отрывок вас заинтересовал. Не пришло ли вам в голову, что я хотел вас испытать?

Райт как раз подумал, что Стакен мог намеренно подсунуть ему папирус со стихами.

— Пикок вас хвалит. Вы должны радоваться, что обзавелись таким защитником.

Райт почувствовал, что краснеет от радости. Он словно ощутил, как раньше, свежий порыв ветра. Может быть, Стакен уже прочитал отчет о заседании общества…

— Пикок мне написал, — с этими словами Стакен достал из нагрудного кармана письмо. — Он передает мне свои поздравления… — в его голосе прозвучала явная ирония, — и называет ваши представления о египетском мировоззрении смелыми. Но он определенно ими захвачен. Тем не менее, вы переходите в область опасных фантазий, вы предаетесь мечтаниям, вы впадаете в соблазн и пытаетесь воскресить людей древности, пренебрегая при этом единственно достоверным путем строго научных исследований…

Райт не сдержал нетерпеливого движения.

— Вы слишком смелы, дорогой Райт. Я не могу не сказать вам этого. Вчера я критиковал вас, а сегодня решительно предостерегаю: вы чересчур легкомысленны.

Пальцы Стакена шевельнулись, губы сжались.

— Вы упорядочили все документы, господин доктор? Будьте любезны вас заняться ими сегодня, так как завтра я попрошу вас просмотреть папирусы в моем кабинете.

У Стакена довольное лицо, глаза прикрыты ресницами.

— Надеюсь, что различия во взглядах не скажутся на наших искренних и дружеских отношениях.

И подает через стол руку Райту, который мечтает только об одном — как можно скорее разорвать новые путы.

Райт возвращается к своей работе в чрезвычайном волнении. Волевым усилием заставляет себя думать о другом.

«Не переутомился ли я за эти месяцы непомерного труда в музее и дома?» — спрашивает себя Райт. Свидания с Мэри были для него лишь кратким отдыхом и не прерывали умственной работы. Он механически улыбался, произносил вежливые слова, сопровождал Мэри на концерты и в театр, но всюду видел одни образы прошлого, что становились все более отчетливыми.

Близящаяся свадьба виделась ему обязанностью, от которой нужно побыстрее избавиться. «Я уеду и проведу несколько месяцев вдали от Стакена. Он мне только мешает… Тогда и отдохну».

Вечером Мэри была нежна. Ландсберг, ее отец, заглянул ненадолго:

— Рад вашим успехам, господин Райт. Молодежь нынче движется вперед быстрее нас, стариков… Вы годитесь по возрасту мне в сыновья, а уже дошли до вершины. Как же я измучился, прежде чем добился сегодняшнего положения!

Сколько потрачено сил, сколько умственной работы!.. Однако на нас никто не обращает внимания, никто о нас не говорит.

Ландсберг был очень честолюбив: он радовался как ребенок, когда какое-нибудь иллюстрированное журнальное приложение печатало по случаю его юбилея — вероятно, не бескорыстно — фотографию юбиляра. Невесть в который раз он завел рассказ о некоторых этапах своей карьеры. Начинал он рассыльным, а в настоящий момент являлся директором ряда предприятий. Далеко не все объяснялось его дарованиями — Ландсберг о многом умалчивал. Выговорился, закурил сигару, посмотрелся в зеркало, поправил галстук. Размахивая руками, вышел из дома, чтобы вернуться поздно ночью.

Мэри ждала от Райта ответных проявлений нежности. Но Райт вертел в руках свой эмалированный портсигар и говорил:

— Стакен постарел и сделался скучен, засох, ведет себя как царек. Все его боятся, в музее мертвечина, как в гробу. Он даже слышать не хочет о временных выставках, на которых можно было бы систематически представить различные страницы древности. Но что толку в скучной, как сам Стакен, постоянной экспозиции, расположенной в хронологическом порядке? Музеи что-то стоят только тогда, когда не утрачивают связи с жизнью, не напоминают кладбища, где мы сбрасываем в кучу все, что для жизни непригодно.

— Роберт! Я хотела тебя попросить… Приходя ко мне, постарайся забыть о музее. Когда ты так говоришь, мне начинает казаться, что я больше никому не нужна и меня тоже посадили за стекло в музейную витрину.

Райт взглянул на Мэри. Ее губы сложились в обиженную детскую гримаску, но тон был не детский: в нем звучала своеобразная властность.

— Прости меня. В последнее время я немного встревожен. Я нуждаюсь в отдыхе… нам хорошо бы поскорее куда-нибудь уехать.

— Нет, ускорить свадьбу невозможно. Даже если дом будет готов раньше, до начала октября об этом нечего и думать.

Мэри все распланировала заранее.

— У меня будут трудности с отпуском, Стакен…

— Не понимаю, почему ты так цепляешься за музей. По-моему, наше состояние вполне позволяет нам отказаться от твоих заработков. В конце концов, ты же сам говорил, что книги принесут тебе хорошие гонорары, — поспешила поправиться Мэри, стараясь подчеркнуть материальную независимость Райта.

«Может, она и права, — размышлял Райт, вернувшись домой. — С музеем меня ничего не связывает, кроме привычки…» Но в то же время он чувствовал, что эта привычка проникла в него, как яд, что он каждодневно, как в воздухе для дыхания, нуждался в музейном собрании, должен был видеть вокруг себя все эти предметы. Глазам, что останавливались на древностях небрежно, из пустого любопытства, они и впрямь представлялись скучными, но Райт ощущал, что сроднился с ними, и перед ним они доверчиво раскрывали свой поначалу сокрытый смысл. Возможно, ценность их была различна, но все без исключения заслуживали внимания.

И все-таки все это были только частицы великого целого — проглоченного временем Египта Осириса. Его тело распалось на тысячи фрагментов, хранившихся во всех музеях мира.

Все здесь было конечным, все преходящим. Райт с горечью ощущал свои сомнения, пусть они и были лишь минутными. Ни под каким предлогом он не мог отречься от внутренней связи с музеем.

Это пренебрежительное равнодушие Мэри… Музей и Мэри — два непримиримых соперника. Стакен, Египет и современность. Умирающий Запад — страна заката — Аменти — обитель усопших. Где жизнь? — Здесь, в умирающем мире, или в Египте — вечно юной стране чудесных видений, стране бессмертной красоты? Бесконечная змея гремящих авто, грохот поездов над головой, шум подземных железных дорог… Ряды серых, однообразных, скучных домов, блестящая толща асфальта, серое небо — все серое и черное, освещенное холодным электрическим светом…

Райт видел иные линии, иные пропорции. Он мечтал о другом темпе движения. Праздничной царской мантией накрывал суетливое мельтешение современной жизни.

Царственный Египет! Прадед всех наших знаний! Учитель незабвенной мудрости и красоты…

«Мэри попрощалась со мной несколько холодно, — подумал Райт, открывая дверь своей квартиры. — Чуть дольше обычного задержала руку в моей и сказала: „Сегодня ты не нашел для меня ни единого нежного слова“. Должно быть, намекала, что хотела бы видеть меня таким, как вчера. Стремится влиять, как Стакен?» Но разве сам он, Райт, не изменил Египту, которому издавна отдал душу? Мэри была данью современному миру. Мир этот ненасытно пожирал его жизнь, скрывавшую под пеленой быта бессмертное «я». Да, череда впечатлений повседневности поневоле втягивала его в свою карусель.

Во сне Райт увидел Стакена: тот стоял на другом конце узкого моста, перекинутого над широкой рекой. Райт хотел перейти на другой берег, но перед ним высилась недвижная, как из камня высеченная фигура, преграждавшая путь. Он обязан был перебраться на ту сторону — чувствовал, что пропадет, если не сумеет миновать Стакена. А если Стакен не пропустит его, придется искать другую дорогу. И вот он подавляет отвращение и страх, протискивается мимо холодного тела Стакена и оказывается на другом берегу, очистившийся и совершенно прозрачный. Он не видит своего тела, но ощущает каждую жилку. Сквозь Стакена, который вырастает перед ним, словно громадное здание, он видит позади, на покинутом берегу, Мэри и еще каких-то неизвестных людей. Все они зовут его, потом садятся в длинную череду авто и уезжают извивающейся змеей.