Царевна Нефрет
(Том I) - Масютин Василий Николаевич - Страница 4

В кабинете Стакена Райта ждут папирусы. Они сложены на одном углу стола — все вперемешку: договоры, хроники, гимны… Ничего нового. Опять те же отчеты, инвентарные списки, рецепты… что дальше, дальше?

Записей Нефрет здесь нет. Неужели ее история действительно так живо заинтересовала Стакена? Райт неохотно принялся за работу. Ему трудно было сосредоточиться на манускриптах: исчезнувший папирус по-прежнему приковывал к себе все мысли.

Стакен не пришел. Служитель положил на стол директора какой-то конверт.

— Профессор Стакен скоро будет?

— Господин директор вчера сказали, что сегодня ведь день будут отсутствовать.

— Благодарю.

Полный уважения голос служителя, набожно произнесенные слова «господин директор» и сопровождавшие их почтительные телодвижения были призваны вызвать священный трепет.

«Куда мог подеваться папирус Нефрет?» — раздумывал Райт, записывая прочитанное. Тексты были скучные. Стакен будет копаться в них, как золотоискатель в песке. Райт подошел к столу Стакена, заваленному бумагами и книгами. Рядом с чернильницей — шаром из хрустального стекла — лежало увеличительное стекло и старомодные очки. Райт притронулся к разбросанным листам, думая о том, куда мог запропаститься папирус.

— Добрый день, дорогой доктор. Как работается? — услышал он голос Стакена. Глаза профессора иронично поблескивали, пальцы скрючились.

Стакен проверяет перевод Райта, а тот чувствует, как покраснело его лицо.

— Вы можете, дорогой Райт, взирать на эти скучные гимны немного свысока, но каждый новый папирус объясняет нам таинственный мир, истолковывает отношение тогдашних людей к Творцу. Разве с такой точки зрения не безразлично, каковы были отношения между людьми? В гимнах мы находим непревзойденную мудрость. Не в любовных писаниях, отражающих лишь случайные порывы телесной жажды, но в страстной тоске по Всевышнему проявляется дух. Земные желания сковывают нас. Неужели вы не верите, что дыхание божье, одушевляющее тленную земную оболочку, способно пробуждать любовный огонь? Мы живем только нашими грубыми органами чувств и только ими пытаемся постичь основы гармонии вселенной…

Слова падали, как оловянные капли. Пальцы барабанили по столу, будто отбивая знаки препинания.

Какое-то проклятое ярмо на шее… словно на ней покоятся каменные когти Сфинкса. Райт чувствовал каменный взор Стакена, остановившийся на нем и его книге. Он готов был провалиться под землю, стать невидимым, только бы скрыться от этого взгляда. Иероглифы на папирусе начали дрожать, вытягиваться, менять форму.

«Ты божественное Естество — одно, единое, всетворящее. Ты создал все живое, из слез Твоих глаз восстал род человеческий, из слова уст Твоих — Божество».

Строки, что остались в памяти Райта, звучали как обращенный к нему призыв. В нем проснулось что-то похожее на сожаление. Он видел в воображении письмо, написанное в далеком прошлом, полное любви и надежд. Сколько в нем нежности, а за ней потаенный упрек. Зов, на который он не умел ответить. Райт перебирал воспоминания. Чем объяснить это чувство? Возможно ли такое? Его рука потянулась к жилетному карману, пальцы нащупали небрежно смятый клочок бумаги. Мэри писала наспех: рано утром, еще до его прихода, она заезжала в музей, Райта не застала и просит непременно зайти к ней в пять. «В пять» трижды подчеркнуто. Это было невозможно: в пять Райта ждал издатель. Он позвонил Мэри и сообщил, что не сможет прийти.

Нет, дело в другом: не этот отказ терзал его теперь.

Стакен читал, торжественно повышая голос:

«Живи во веки веков[8], Бог единственный, нет другого, кроме тебя! Ты сотворил землю по желанию сердца своего, о, Владыка мироздания… Ты в сердце моем».

— Не прекрасно ли, дорогой Райт?

Слова всплыли в памяти Райта, углубив его беспокойство и тоску. А Стакен, словно читая заклинание или загадывая древнюю загадку, все повторял:

«Ты единственный, ты восходишь в образе своем, ты живой и великий, Владыка всего, Владыка неба и Владыка земли, руки наши протянуты к тебе, мы прославляем тебя».

Стакен замолчал и Райт отвернулся. Стакен сидел с чуть откинутой назад головой и выпрямленными руками, как Сфинкс. Его настороженные глаза были полуприкрыты темными ресницами. «Чертовщина какая-то», — промелькнуло в голове у Райта. Ему хотелось что-то сказать Стакену, во что бы то ни стало развеять эти зловещие чары.

— Как прекрасно, — шептали влажные губы Стакена.

— Да, это божественно, — против воли подтвердил Райт и тотчас почувствовал неискренность своих слов. Он пришел в себя:

— Извините, господин профессор… Я должен просить вас позволить мне отдохнуть несколько дней. Я чувствую себя неважно.

Райт и впрямь чувствовал, что переживает кризис. Что-то застряло в сознании, раскололо мысли. У него не осталось сил связывать воедино прошлое и настоящее. Привычный интерес к прошлому обрел высшее значение. Современность перестала его интересовать: он находил в ней все больше сомнительных, непонятных и скучных черт. Райт бежал настоящего и все глубже погружался в прошлое, а оно раскрывалось новыми гранями, обретало новое содержание. Требование Стакена основываться на строгих исследованиях отступало перед картинами, навеянными не научными данными, а духовным порывом. Они были ближе к тому, что именуется художественным вдохновением.

Мэри… Это нежное, мягкое, такое впечатлительное создание превратилось в мелочную, угловатую, наглую женщину. Она чужда и непонятна ему, она совсем неинтересной породы.

Райт написал Стакену. Ему потребуется более продолжительный отпуск: нужно основательно поправить здоровье. Но вместо заботы о здоровье Райт начал приводить в порядок вырезки из журналов, которые множились на его столе наряду с проспектами новых изданий. Приходили и письма с предложениями от издателей, заинтересованных в его новых книгах и статьях — имя и перо доктора Райта стали хорошей рекламой.

Страница летела за страницей — складывалась новая книга. Райт работал до поздней ночи. Он позволил течению унести себя к вымечтанной новой пристани, далекой от современной жизни. Течение убаюкивало его — он забывал ненужную, гнетущую повседневность.

Мэри застала Райта в рассеянности, но не заметила, как отдалился он от реальности, поскольку сама была слишком поглощена мыслями об интерьерах их будущего дома. Он поцеловал ее без всякого волнения. Мэри была немного обеспокоена и хотела на ком-то за что-то отыграться. К счастью, не на Райте.

В музее Стакен забрал со стола Райта рукописи, которые должен был прочитать ассистент: неразгаданные загадки гимнов, неустанное стремление древнего духа к познанию вечной божественной мудрости.

Пришло томительное лето, мало настраивавшее на работу. Райт, как и раньше, честно ездил в музей. В автобусе видел те же скучные лица, позы и жесты, те же накрашенные губы, напудренные носы и угловатые ручки зонтов.

Глубокая музейная тишина. Внимательный взгляд Стакена. Обычное место у окна. Гора рукописей все не уменьшалась. Стакен больше не раздражал его: Райт не замечал профессора. Стакен был неизбежен, как смерть.

Они редко разговаривали друг с другом. Сдавая работу, он даже не ждал оценки Стакена. Знал, что исправлять там нечего. Все и так было ясно. Профессор, очарованный скоростью работы помощника, разбрасывал по столу листки текстов, на которых писал комментарии. Стакен до сих пор не рассказал Райту о своей быстро продвигавшейся книге; он собирался назвать ее «Религия Египта» и указать на титульном листе две фамилии — свою и Райта. Райт же умалчивал о том, что во время короткого отпуска начал писать книгу под названием «Египетская женщина». Он понимал, что такое заглавие, вероятно, не совсем подходит для научной монографии — но читателей тема заинтересует не меньше, чем его самого.