Время проснуться дракону - Ганькова Анна - Страница 77

А тогда, еще не ведая о грядущем расставании, они веселые возвращались с берега домой. Им и нужно-то было пройти вдоль ограды старого поместья по улице, прилегающей к нему и выходящей на площадь, и оттуда уже свернуть на свою.

На площади они решили зайти в храм, поджечь на жертвенном огне во Славу Создателя тот цветущий тимьян, что мама насобирала на косогоре.

Но когда они только стали подниматься по широким ступеням к ним навстречу вышел настоятель и встал у них на пути.

Описать его, в свои четыре зимы, маленькая Эльмери не смогла бы. Все, что приходило тогда ей в голову при взгляде на него – это определение «противный дядька».

А сам «противный дядька», в это время, растопырив руки, загораживал им проход в храм и кричал на маму:

– Не пущу! Не позволю ведьме присутствием своим пачкать благость Дома Светлого! Уходи отсюда! И отродье свое забирай с собой!

Не особо понимая, что происходит, но слыша, как любимую мамочку обзывают ведьмой, Эль, сжав кулачки, выскочила вперед:

– Мама не ведьма – мама волшебница! – прокричала она, набрасываясь на того.

Недолго думая, служитель размахнулся и ударил девочку по щеке. В голове малышки все зазвенело и она упала, ударившись еще и о камень крыльца.

Что потом сделала мама, Эль не видела сквозь выступившие слезы, но «противный дядька» заверещал дурным голосом и унесся вглубь храма, не забыв захлопнуть за собой дверь. Мамочка же подняла ее на руки и, приговаривая ласковые слова, понесла домой.

А вечером, когда они все втроем сидели за вечерней трапезой, не постучав, как положено в дверь и не спросившись, к ним в дом ворвались тот самый «противный дядька» и несколько солдат.

Солдаты встали вокруг стола, а дядька начал что-то кричать матери и отцу, постоянно упоминая ведьм и колдовство. Папа, недолго думая, подхватил ее, Эль, и унес на второй этаж в спальню. И наказал сидеть тихо и к взрослым не выходить.

Эльмери и сидела… сколько-то, и слушала вопли дядьки и тихие спокойные возражения родителей, ничего, собственно, не понимая. А потом, решив, что она уже насиделась, тихонечко направилась к лестнице.

Подкравшись к самым ступеням, малышка осторожно выглянула сквозь балясины перил в комнату.

А там, кое-что изменилось. Солдаты сбились в кучу, вжавшись в простенок между окнами. А «противный дядька», который оказался в этой куче крайним, таращил глаза на что-то, что находилось над ним и молча, раскрывал и закрывал рот, как рыбка, вытащенная из воды.

Эль немножко переместилась и заглянула меж других опор.

Теперь ей стало видно, что дядька таращится на трех огненных змеев, которые изгибая тела, через всю комнату тянулись к нему и солдатам из камина. А из открытых пастей, тех змей, струились раздвоенные языки. Лившийся с них жар шевелил воздух и делал его похожим на водичку.

А мама стояла перед ним и что-то тихо говорила.

А когда дядька качнул согласно головой, она повела руками и отослала двух змей обратно в камин, а третью, самую здоровенную заставила отодвинуться. Солдаты и дядька кинулись вон из дома.

Эльмери знала, что мама умеет управлять огнем, но что бы вот так, такими красивыми и сильными змейками – ни в жизнь бы не догадалась! Малышка кубарем скатилась с лестницы и кинулась к ней, восторженно рассказывая о своей радости за ее такие дивные умения! Но родители, почему-то, счастья дочери не разделяли, а были сумрачны и молчаливы. А мама нагрела ей молока, накапала туда каких-то капелек и заставила выпить.

Что происходило потом, девочка уже помнила смутно – ей вдруг сильно захотелось спать, и не огненные змейки, ни «противный дядька», ни солдаты с пиками, ее больше не волновали.

И последнее, что запомнила Эль из того плохого дня – это склонившееся над ней, уже лежащей в постели, лицо матери. Мама плакала и что-то ей говорила. Но вот что? Малышка так и не распознала, потому что глазки ее закрывались, а мыслишки уплывали по мерным волнам на кораблике сна.

А утром или вернее ночью, потому что за окошком еще было темно, ее разбудил отец.

Осознать то, что он осунулся, глаза его запали и обведены темным, а волосы и светлая борода всклочены, малышка, конечно, не могла. Но то, что отец как-то не так выглядит и вид его ужасен – это она поняла сразу. И то, что случилось что-то плохое и непоправимое – тоже.

– Мама! Где моя мамочка?! – закричала Эль, каким-то чутьем поняв, что той не только нет рядом, но и нигде в доме.

– Папа, миленький, любименький, где моя мамочка?! – голосила она, вырываясь из отцовских объятий. – Ее забрал противный дядька?! Почему красивые змейки не спасли ее? Почему ты не защитил ее?!

– Элюшка, доченька, мама просто уехала. Ее никто не забирал! – отвечал отец, сам чуть не плача.

– Почему она уехала без нас?! Она что, больше нас не любит?!

– Любит, солнышко, любит. Потому и уехала. Так надо! – говорил отец, прижимая ее к себе и не давая вырваться и бежать на улицу, догонять мать.

Эту фразу: «Так надо!» Эль ненавидела до сих пор. Кому надо? Зачем надо? Этого она порой не могла понять и взрослым умом, а что уж говорить о девочке, которой всего четыре зимы?

А тогда, в объятиях отца, просто почувствовала, как вокруг нее сгустились черные тени, которые и отгородили ее светлую и радостную сегодняшнюю жизнь непроглядной стеной от будущего.

Потом, после того как они кое-как потрапезничали холодной простоквашей и вчерашним хлебом, она стояла у порога возле груженой доверху телеги и ждала пока отец закончит заколачивать досками двери и окна их дома.

Поняв, что они уезжают из их домика, малышка было кинулась искать кота, но папа остановил ее, сказав, что тот ушел с мамой. Это дополнительное предательство тогда тоже больно ударило по девочке, усугубив обиду на мать.

К тому моменту уже рассвело, и за забором стал собираться народ. Люди, которые еще вчера были к ним доброжелательны и по-соседски внимательны, теперь выкрикивали в их сторону злые слова и бросали недобрые взгляды через ограду. А когда они выехали за ворота, мальчишки и девчонки, еще вчера бывшие малышке друзьями, вдруг принялись кидать камни в сидевшую поверх вещей на телеге Эль, выкрикивая при этом:

– Ведьмино отродье! Поганка вонючая! Уезжай отсюда к своей мамочке-отравительнице!

А еще за спинами соседских теток Эльмери разглядела «противного дядьку», тот стоял и ухмылялся – гадко и довольно.

Большего она разглядеть не успела, отец развернулся и накинул на нее одеяла, укрыв от сыпавшихся со всех сторон камней. А сам, понукая лошадь, погнал к дороге на Старый Эльмер. Что их окружало в пути, девочка не помнила – те черные тени, что окружили ее еще сутра да горькие слезы ничего толком ей разглядеть и не дали.

Поселились они на одной из центральных улиц Эльмера, в комнатах над лавкой отца. Как он пытался объяснить дочери, место это, в старой, еще эльфийской части города, считалось очень хорошим. Но малышке, привыкшей к просторам сельской местности, это «хорошее место» казалось тесным, темным и грязным.

Улица, зажатая между домами древней постройки, виделась ей узкой, по сравнению с той на которой она привыкла играть в мяч и догонялки. Сновавший по ней туда-сюда народ, и пеший, и конный, и на повозках, не позволил бы, не то что в мяч поиграть, а и просто пройтись без сопровождения четырехгодовалой малышке. А солнышко было теперь уж совсем редким гостем у них. На второй и третий этаж их нового жилья оно еще заглядывало на часик с утра, а вот на нижний, в лавку, и не пыталось.

Жизнь Эль тоже сильно изменилась. Если раньше она большую часть дня проводила с мамой, то теперь, когда та уехала от них, а отец, как и прежде, целый день проводил в лавке, девочке пришлось привыкать к новой воспитательнице. Для присмотра за маленькой дочерью и домом, отец нанял одинокую соседку – тетку Медвяну.

Женщина эта, нося такое имя, что даже у маленькой Эльмери возникал образ большой, мягкой и светловолосой тети, на самом деле была невысокой, щупленькой и темненькой, и своим видом напоминала скорее юркого мышонка, чем текучий мед.