Манускрипт - Марченко Геннадий Борисович - Страница 34

— Не местные?

— Не местные, — сознался я, решив по своей инициативе пока ничего больше не объяснять.

Штольц на несколько секунд задумалась, кусая нижнюю губу, затем решительно сказала:

— Ладно, заносите его в дом.

Мда, стол, пара табуреток, и дощатая кровать со стоявшей рядом тумбочкой, дверка которой потрескалась от времени — вот и всё убранство. Скрипучие полы с щелями, куда ладонь пролезет, облупившаяся побелка на потолке, стены, обклеенные старыми газетами на мове… Печка, судя по её внешнему виду, находится в нерабочем состоянии. При этом Голда Соломоновна умудряется выглядеть вполне ухоженной и, самое главное, в её глазах не было и намёка на то, что ей требуется чья-то жалость.

— Кладите вашего товарища на стол.

Пока она осматривала ногу, Василий Карпович поинтересовался:

— А вы, извиняюсь, по какой специальности работали?

— Терапевт, — ответила она, не отрываясь от осмотра. — Но, будучи от природы любознательной, я интересовалась и другими аспектами медицины, что мне пригодилось, когда пришли немцы и больницу закрыли. Люди идут ко мне с разными проблемами. Не всегда, конечно, могу всем помочь, но по мере сил.

— Правда, что местное население к евреям, а также русским и полякам относится не лучшим образом? — продолжал допытываться майор.

— Есть такое… Русских, правда, не так много в этих краях жило, а поляки и евреи составляют… составляли едва ли не треть населения. Когда сюда пришли фашисты, то украинцы, которые ещё вчера мило улыбались, мгновенно превратились в зверей. Не все, конечно, но среди оборотней были и те, от кого, казалось бы, такого отношения трудно было ожидать. Как-то семью поляков выволокли из дома и растерзали прямо на моих глазах. Не пощадили даже 5-летнюю девочку.

— Что же это за изверги, их даже людьми назвать язык не поворачивается, — процедил побелевший от ненависти майор. — А вас-то не тронули?

— Были такие попытки, мужа убили за то, что он организовывал здесь колхоз, а меня из дома выгнали. Хорошо ещё, что дочь в Москве учится, а за себя я и не сильно переживаю. Прибилась здесь, в заброшенном доме. В общем, были такие, что предлагали меня тут сжечь заживо, да только люди вскоре поняли, что без врача им не прожить… Что ж, думаю, не всё так плохо. Есть у меня ещё кое-какие препараты, примочки можно поставить, чтобы спала опухоль, но главное — это покой и фиксация. Есть куда определить больного?

— Увы, — вздохнул я. — мы сами в этих краях на птичьих правах, и нам бы лучше не показываться на глаза немцам и полицаям.

Я не без труда выдержал её пристальный взгляд. Она ещё, видимо, порывалась что-то спросить, но удержалась.

— У меня есть запасной матрас, могу постелить вашему товарищу в чулане. В комнате не могу, потому что ко мне приходят люди и ни к чему, чтобы они видели здесь постороннего — могут возникнуть ненужные вопросы.

— Спасибо, Голда Соломоновна, — искренне поблагодарил я женщину.

— Вы извините, но только чем я его кормить буду? Самой едва хватает.

— Вот насчёт этого не волнуйтесь, на неделю-другую вам и нашему товарищу точно хватит. А там он уже вас покинет.

— Покину, — подал голос всё ещё лежавший на столе Сивцев, — следом за вами пойду к линии фронта.

Мы с Медынцевым переглянулись и только покачали головами. В беспамятстве он там что ли бормочет, взял и выдал правду-матку. Ну или её часть. Хоть мы и рассчитывали на порядочность врача, которая сама оказалась изгоем, но всё равно осторожность не была бы излишней.

Увидев, сколько съестных припасов мы принесли, Голда Соломоновна не сумела скрыть своего удивления. Да, обошлось без деликатесов, но то же сало, вяленая рыба, мешок картошки, вязанка лука, расфасованные по полотняным мешочкам крупы, полтора каравая хлеба и ополовиненная четверть самогона — для этого времени и места целое богатство. Мы отдали почти всё, но ради товарища, как говорится, хоть последнюю рубаху. Да и врачу чем-то питаться надо, не говоря уже о том, что она берёт на себя обязанность ухаживать за больным.

Всё это мы выставили на стол, за исключением поставленного в углу мешка картошки, а Сивцева к тому времени передислоцировали на матрас в чулан. Прощание вышло скомканным, у пилота даже глаза увлажнились, когда он жал нам руки, да и мы чувствовали себя не в совей тарелке. Если уж я успел за несколько дней чуть ли не сродниться с лётчиком, что уж говорить о Медынцеве, с которым они были знакомы не в пример дольше. Все понимали, что, скорее всего, вряд ли ещё когда доведётся свидеться, а потому на нас давила тяжесть всей этой ситуации. Да ещё не покидала мысль, что зря мы проболтались о враче Опанасу. Тот, если не будет дураком, сразу сообразит, что нам по-любому надо было заехать в Лановцы, показать больного. Получается, и женщину подставляем под удар, и нашего товарища.

— Вы вот что, — сказал я хозяйке, — картошку куда-нибудь пересыпьте, а мешок сожгите. Остальные продукты тоже спрячьте. Потому как нехорошие люди, у которых мы их экспроприировали, могут сюда заявиться и учинить обыск. К тому же наверняка кто-то видел, как наша подвода подъезжала к вашему дому. В случае чего скажете, что мы вам угрожали, если вы не осмотрите нашего товарища, который после осмотра отправился с нами дальше.

— Всё так серьёзно?

— К сожалению, да. Прошу прощения, если мы вас подставили своим визитом, но у нас была безвыходная ситуация.

— Я понимаю, — не отводя взгляда, сказала врач. — Продукты я спрячу, но тогда предлагаю и вашего товарища перенести в подпол. Вход в него практически незаметен, и там его найдут, если только будут очень настойчиво искать.

Мы так и сделали. Вход в подпол и впрямь был малозаметен, находился в самом углу чулана, а сверху мы накидали какого-то тряпья. Будем надеяться, что если здесь и будет обыск, то он не станет для Штольц и Сивцева роковым.

Уезжали мы с майором в молчании, каждый думая о своём. Лишь минут через тридцать, когда на сельской дороге мы разминулись с очередной встречной подводой, я поинтересовался:

— Василий Карпович, а куда мы, собственно, едем?

— Так ведь знамо куда, на восток. Будем пробираться второстепенными дорогами, немцы или полицаи появятся — спрячемся. Вот бы ещё с Москвой связаться, там же, небось, думают, что мы разбились. А мы — вот они, живы и здоровы.

— Я вот думаю, если всё-таки удастся перейти линию фронта, как бы в руки смершовцев не попасть, а то ведь из документов у нас при себе только швейцарские паспорта.

— В чьи руки? — переспросил майор, от удивления даже оглянувшись на меня.

— Э-э-э… В руки советской контрразведки. Могут и за немецких шпионов нас принять.

Похоже, контора под названием СМЕРШ ещё не создана, а я уже пугаю ею человека. Впредь надо базар фильтровать.

— Эти могут, — согласился Медынцев. — Есть такие деятели, им бы только к стенке поставить. Надеюсь, нас быстро доставят в Москву. Хотя выговор мне как минимум обеспечен.

Майор печально вздохнул, и в этот момент позади нас раздался сигнал клаксона. Я приподнялся, чтобы увидеть, кому мы помешали, и увидел нечто вроде отечественного «козлика». В голове откуда-то всплыло название «Хорьх», давным-давно читал на каком-то сайте о немецкой военной технике. Может быть, я и ошибался, но уж точно это не «Опель-адмирал». За рулём сидел вроде бы ефрейтор, а рядом с ним упитанный, немолодой офицер в круглых очках с тонкой оправой и портфелем в руках, но отсюда я не мог точно определить его звание, да и мои познания в иерархии фашистских чинов оставляли желать лучшего. Ишь ты, разъезжает всего с одним водителем в качества охраны. Видно, расслабились они тут, в глубоком тылу.

Медынцев съехал на обочину, в его глазах, когда он кинул взгляд на меня, читалось дикое напряжение.

— Спокойно, майор, они просто проедут мимо, и мы тронемся дальше, — успокоил я его.

Однако «Хорьх» неожиданно притормозил. Майор, определил я, наконец, звание фрица, глядя на вязаный узор его погон. Получается, я тут между двух майоров, хоть желание загадывай.