Манускрипт - Марченко Геннадий Борисович - Страница 33

— Да как-то не подумал сразу. Надеюсь, мы связали его надёжно… О, кажется, едут.

Мы сначала услышали, а затем и увидели, как к хутору по порядком заросшей колее приближалась запряжённая гнедой лошадкой повозка. Тут как раз и луна пробилась из-за набежавших тучек, заливая округу ровным серебристым светом. Поводья держал крепкий молодой человек лет тридцати с аккуратной бородкой, на коленях — винтовка, с виду как у Опанаса. Позади него, откинувшись на охапку сена, полулежал мужик примерно возраста Опанаса, только ещё шире и плотнее, и с более седой, окладистой бородой. И тоже в рядом винторез. Микола сидел, свесив с подводы ноги, обутые в маленькие сапожки. Когда подвода подъезжала к ограде, малец спрыгнул и побежал отворять ставни. Скрипя колёсами, транспортное средство вползло во двор.

— Тпруу, — осадил лошадь Петро, спрыгивая на притоптанную траву. — Мыкола, де дiд? Чому так тихо?

— Не знамо, дядьку.

Парнишка побежал в дом, взрослые, забросив винтовки за спину, двинулись следом, тут-то мы и вышли из сумрака.

— Оружие на землю! Медленно. И руки в гору. Кто дёрнется — получит пулю.

Немая сцена, точно по Гоголю, а затем оба положили винтари на траву и подняли руки. В этот момент с криком: «Дядько Януш, там мамка пов'язана лежить!» на крыльцо выскочил Микола. Увидев происходящее во дворе, тоже на несколько секунд онемел, и пока он толком не оправился, я поманил его к себе:

— Иди-ка сюда, малец.

Когда надо, я могу подпускать в свой голос такие повелительные нотки, что первмы порывом человека, не обладающего стальной волей, является желание подчиниться. Вот и Микола медленно, словно сомнамбула, приблизился ко мне, глядя на меня снизу вверх. Я уже знакомым способом отправил его в сон, надавив на сонную артерию.

— Ти що твориш, нехрист?! — прошипел Януш. — Хлопця-то за що?

— Ничего вашему хлопцу не будет, скоро проснётся. Товарищ майор, будьте так добры, обыщите этих хуторян, а я пока подержу их на мушке.

Уловом моего куратора стали охотничий нож в чехле, снятый с Петро вместе с ремнём, и револьвер с полным барабаном патронов. Револьвер он сунул себе в карман, а нож повесил себе на пояс, подпоясавшись как раз экспроприированным ремнём. После чего с моего одобрения скрутил и взрослых, и пацанёнка.

— Ну вот что, граждане-товарищи-баре, — взял я инициативу в свои руки. — Убивать вас мы не станем, хоть вы и собирались пустить нам кровь либо сдать нас немцам, как грозился Опанас. Но учтите, когда советская армия сюда придёт — а она обязательно придёт — то вы так легко не отделаетесь. Там люди будут в курсе, что за гнилой народ здесь живёт, а с немецкими прихвостнями у них разговор короткий. А теперь вперёд, в хату.

Через 15 минут все пятеро, включая Миколу, оказались в погребе, в который спуститься можно было прямо из горницы. Сверху на люк мы сдвинули тяжёлый шкаф с каким-то барахлом, так что пленникам вряд ли удастся выбраться из погреба самостоятельно, даже освободившись от пут. Придётся им ждать, когда вернётся из райцентра сын Опанаса. Шум они, понятно, поднимут знатный, наверняка кинутся к полицаям или немцам жаловаться, а те, чего доброго, устроят на нас облаву. Поэтому логично отсюда свалить побыстрее. Вот только с Петровичем беда, нужна ему квалифицированная медицинская помощь. Надо бы конфисковать повозку, на которой прибыли сюда Януш с Петро, загрузиться по возможности продуктами, оружием и отправиться в сторону села Лановцы. Если Опанас не соврал, там и доктор есть.

Своими соображениями я поделился с товарищами, в итоге решили так и сделать. Правда, добавив ещё один пункт — заимствование одежды, чтобы в своих хоть и грязных, но слишком уж цивильных костюмах — а Сивцев в комбинезоне — не слишком выделяться. Заодно и нижнее бельё поменяли.

Переночевать всё же решили в хате, а мы с Медынцевым устроили поочерёдное дежурство. Оно так было как-то спокойнее, тем более что пленники внизу явно освободились и даже предприняли попытку выбраться наружу. Сдвинуть шкаф им, правда, не удалось, но своим шумом они мешали нам спать, поэтому хватило одного хорошего окрика с угрозой выпустить через пол обойму, чтобы внизу стало тихо. Тронулись на рассвете, предварительно загрузив подводу продуктами. Выгребли едва ли не всё, что попалось под руку. Хуторяне с голоду не помрут, у них ещё в погребе немало всякого съестного. Майор, вспомнив своё крестьянское детство, схватился за вожжи, мы с Петровичем расположились сзади, спрятав винтовки под сено. Глядя на удаляющуюся хату, мне почему-то представилось, как хорошо и ярко она горела бы, подожги мы её напоследок. Однако усилием воли я отогнал от себя эти провокационные мысли. Ладно бы взрослые, но женщина и ребёнок… Не знаю уж, что за фрукт вырастет из этого Миколы, скорее всего, всю оставшуюся жизнь будет питать ненависть к большевикам и москалям, однако убивать детей я был пока не способен. Надеюсь, что никогда до этого и не дойдёт.

Лошадка, видно, и сама знала дорогу до райцентра, так что майор практически отпустил вожжи, предоставив ей самой плестись ленивой рысцой по наезженной колее. Вслушиваясь в пение птах и глядя в голубой прогал августовского неба в обрамлении зелёных крон, мечталось о многом хорошем. Однако от действительности было не убежать даже в мечтах, чему свидетельством стало появление пятёрки немецких самолётов. Судя по тому, как тяжело и медленно шли, это были, скорее всего, бомбардировщики, летевшие на восток бомбить цели. Сивцев, проводив глазами крылатые машины с паучьими крестами на фюзеляжах, грустно вздохнул:

— А я ещё в прошлом году просил начальство перевести меня в боевое подразделение. Так нет, не отпустили. А душа рвалась в бой, отомстить за сестру с племянницей, чей эшелон попал под бомбёжку. Двенадцать лет девчонке было, и спрашивается — за что?!!

— Ничего, Петрович, отомстим, придёт ещё наше время, — глядя перед собой, процедил Медынцев.

Я же молчал, думая о том, что, если ничего не изменится, то война, как и в моей истории, продлится до весны 1945-го. Будут ещё миллионы погибших, тысячи детей останутся сиротами, страну придётся восстанавливать из руин. И чтобы хоть как-то помочь стране, я должен вытащить этот проклятый клад из Индии, а затем вернуться в Штаты и продолжить агитировать американцев о всесторонней помощи Советскому Союзу, не забывая собирать гуманитарные караваны. А после войны попытаться сделать так, чтобы отношения двух стран не дошли до точки кипения, не допустить маккартизма и охоты на ведьм. Я должен обзавестись рычагами влияния на высокопоставленных чиновников.

Через пару часов показалась окраина Лановцов. Адрес врача мы узнали от пацанёнка, который согласился стать нашим проводником, при этом не сильно удивившись, что говорим мы на языке москалей. По его словам, бывший врач местной больницы, а теперь принимающая население за еду Голда Соломоновна Штольц жила на окраине. Как только власть сменилась — врача выгнали из её дома в центре, и она нашла приют в заброшенном доме на краю села, но и сюда люди по-тихому протоптали тропинку. В селе немцы сидели только в комендатуре, а за порядком больше следили полицаи из местных. К счастью, ни те, ни другие, пока мы добирались до врача, нам не встретились.

— Ось тут вона живе, — показал парнишка пальцем на покосившийся, приземистый дом и, получив в награду кусок хлеба с салом, кинулся наутёк.

Не знаю уж, удержит ли он язык за зубами, как мы его просили, оставалось полагаться только на честность паренька. А на наш стук в дверь навстречу нам спустя пару минут вышла высокая, статная женщина лет сорока, которую можно было бы назвать красивой, если бы не небольшой след от ожога на левой щеке. Глядела она на нас уверенно и даже с каким-то вызовом.

— Слушаю вас, — сказала она чётким, поставленным голосом, присущим многим служителям Асклепия.

— Здравствуйте! Вы Голда Соломоновна?

— Я, — после небольшой заминки ответила она. — А что вы хотели?

— С товарищем у нас беда, — кивнул я в сторону подводы, на которой сидел наш страдалец. — Ногу сломал, кое-как шину мы наложили, а нога посинела, как бы совсем плохо не стало.