Без права на жизнь (СИ) - Рейн Роман - Страница 27

Пилот долго лежал с закрытыми глазами. Заняться было совершенно нечем, разве что почистить импровизированную клетку Абаддона. Вот, собственно, и все его планы на оставшуюся жизнь… Он испытывал не скуку, а скорее безнадежную тоску.

Пригодные для жизни человека планеты он так и не обнаружил. Его путешествие не имело никакого смысла, как и вся его нынешняя жизнь.

Совершенно не спалось. Овальд почувствовал, что за ним кто-то наблюдает и даже не удивился этому факту. Это была еще одна ступень при подъеме к миру сумасшествия.

Неожиданно он услышал мелодию. Она была наивной, простой и в то же время запоминающейся, прекрасной, глубокой. Она доносилась не из корабля, а откуда-то с неба, несмотря на то, что в открытом космосе понятие «небо» теряло всякий смысл.

Примерно такую же мелодию он слышал в детстве, когда бывал в гостях у бабушки. В большой и светлой комнате у нее хранились раритетные вещи, которые лежали на деревянном комоде. Было интересно, привстав на цыпочки, рассматривать издалека эти бережно укрытые ткаными салфетками забытые всеми вещи. Помимо примитивного DVD-проигрывателя, ноутбука и плоского телевизора, там находилась и квадратная деревянная шкатулка. Овальд был тогда еще слишком маленького роста, поэтому никак не мог добраться до этого таинственного ларца. Однажды он все же решил проявить смекалку и тихонечко, чтобы никто его не увидел, прикатил компьютерное кресло на колесиках. Подставив кресло к комоду, он взобрался на него и, встав на цыпочки, потянулся к заветной шкатулке. Конечно же, ничем хорошим это не закончилось… Кресло равнодушно укатилось в сторону, а сам Овальд полетел на пол, едва прикоснувшись к деревянной коробочке. Услышав падение и слезливый вопль своего любопытного внука, бабушка вошла в комнату и, утерев его слезы платком, попыталась узнать, что же случилось. Ничего внятного он тогда объяснить не смог, всхлипывая, он смотрел опухшими от слез глазами на шкатулку и указывал скрюченным пальчиком, на котором повисла невинная детская сопля. Взяв его на руки, бабушка подошла к комоду и взяла в руки заветную, покрытую лаком, коробочку. Шкатулка раскрылась перед его лицом, и он увидел, как под сказочную механическую музыку вращалась вокруг своей оси изящная балерина. Это завораживало. Когда Овальд завыл еще громче, то бабушка закрыла шкатулку, и подумала, что он расстроился из-за простоты содержимого шкатулки, от примитивного шоу в ней. На самом деле, ему стало почему-то просто невыносимо жалко эту маленькую, никому не нужную, забытую всеми балеринку, заточенную в деревянный ящик, в котором ей было темно и одиноко. Маленький Овальд тогда почувствовал, что когда шкатулка была закрыта, то эта статуэтка слушала вовсе не музыку, а страшную ТИШИНУ.

За доли секунды прокрутив у себя в голове эту историю из далекого детства, в его глазах возник образ Скай, лежащей в темной криокамере. Страх от услышанной сейчас музыки сменился горечью.

Мелодия стихла. Пилот перевернулся на спину и открыл глаза. Он долгими часами любил смотреть в стеклянный потолок. Дизайнер, который работал над макетом данной модели корабля, удачно придумал сделать открытый клочок неба в потолке. Конечно, точно такое же черное небо можно было сделать и в полу и на стенах, но именно сверху псевдооткрытое пространство придавало странное ощущение защищенности.

Овальд посмотрел на стеклянный купол, служивший потолком, и оторопел. На него сверху, прижавшись лицом к стеклу со стороны открытого космоса, внимательно смотрело его собственное лицо. Не настоящее лицо, а какая-то голова от памятника, вылитая из серебристого, переливающегося металла.

— Кажется, уже началось. Я схожу с ума — потеряно прошептал пилот, чувствуя, как от страха онемело все тело.

Голова, нелепо моргая глазами, несколько секунд внимательно рассматривала его, и, скопировав с лица Овальда гримасу испуга, исчезла.

Овальд резко сел на кровати и устало потер лицо руками. Затем еще раз посмотрел на потолок — ничего там не было. Да и быть не могло! Там же открытый космос!

Решив, что нужно привести себя в чувство, Овальд отправился в душ.

Он включил холодную воду и подставил лицо под обжигающие ледяные струи. Организм получил свой заряд бодрости и теперь Овальд чувствовал себя более отдохнувшим.

Закончив тонизирующие водные процедуры, он подошел к раковине и принялся за бритье. Пена закончилась, а идти на склад за новым баллончиком он не захотел. Одноразовый бритвенный станок с тихим треском полу-рвал, полу-сбривал щетину. Эта процедура была весьма болезненной, но боль тоже помогала сохранять трезвый рассудок, поэтому Овальд стойко терпел. Покончив с бритьем, он протянул руку к стаканчику, в котором хранились зубная щетка и тюбик с зубной пастой. Овальд снова почувствовал легкий холодок ужаса, карабкающийся по спине.

В стаканчике стояло две совершенно одинаковые зубные щетки! Он всегда пользовался только одной, а если она приходила в негодность, то он заменял новой, а старую выбрасывал. Конечно, можно было допустить тот факт, что он мог просто забыть выкинуть старую щетку, но они обе были на последней стадии использования. Даже торчащие в разные стороны от износа щетинки, были совершенно одинаковыми.

Овальд отошел от раковины, и снова, включив холодный душ, обдал ледяной водой голову.

Когда он подошел раковине, то зубная щетка была всего одна, как и положено.

«Нужно хорошенько поспать. Сон — лучшее лекарство от помешательства» — подумал Овальд и подошел к вешалке, на которой висела его одежда.

Обтягивающий летный костюм с недовольным скрипом еле натягивался на влажное тело. Слегка дрожащими руками он все-таки сумел надеть его. Застегивая молнию куртки, он наклонился, что бы надеть кроссовки и с ужасом попятился назад…

Перед ним стоял один правый кроссовок и рядом — два совершенно одинаковых левых. Если историю с зубными щетками можно было хоть как-то связать с элементарной забывчивостью и невнимательностью, то объяснить, как тут оказались два левых кроссовка, было совершенно невозможно. Третьей ноги у него не было никогда… А два совершенно одинаковых левых кроссовка, стеснительно уткнувшись носком друг к другу, стояли на коврике.

Пилот, пытаясь преодолеть липкое чувство страха, приблизился и потянул руки к обуви. Один левый кроссовок резво подскочил и попрыгал прочь из ванной комнаты.

— Да что-ж это за хреновина происходит? — вслух крикнул Овальд, и мысленно убеждая себя, что бояться своих собственных галлюцинаций глупо, побежал за ожившей обувью.

Кроссовок бойко прыгал по коридору, сгибая носок, словно в нем находилась невидимая нога. Про мышечную память Овальду приходилось слышать ранее, но разве может иметь память, непонятно из каких отходов слепленый, китайский кроссовок? Овальд, шлепая босыми ногами по металлическому полу, бежал следом.

Взбесившаяся вещь, зигзагообразно петляя, забежала в столовую. Овальд заскочил следом и остановился в шлюзовом проеме открытого люка. Кроссовок пропал.

— Выходи, я тебе все прощу — нервно смеясь, сказал Овальд, и осторожно подойдя к обеденному столу, взял столовый нож и крепко зажал его в руке.

Ситуация была просто наиглупейшая. Когда Овальд понял, что рано или поздно он все равно сойдет с ума, то представлял себе, как он будет, дебильно смеясь, гоняться на корабле по галактикам за какими-нибудь воображаемыми гигантскими осьминогами и стрелять из крупнокалиберных ракетных орудий. Но вот то, что он будет гоняться за своей обувью по комическому кораблю с ножом в руках — это было слишком глупо даже для начинающего психа.

«Интересно, а психи понимают то, что их галлюцинации глупы и не реалистичны?» — подумал Овальд.

Подразумевая, что кроссовка тут уже нет, он решил, что нужно искать какую-нибудь другую дублирующуюся вещь, находящуюся в столовой. Это напоминало причудливый квест на внимательность, вот только взять подсказку от разработчиков игры не было возможности, поскольку это была не игра.

За долгое время, которое Овальд провел на корабле, ему казалось, что он хорошо запомнил все, что находилось в столовом отсеке, но все оказалось гораздо сложнее, чем он думал. Количество холодильников, кастрюль, стульев и столов было легко подсчитать и вычислить дубликат, то вот количество ложек, вилок или зубочисток, было просто невозможно вспомнить.