Без права на жизнь (СИ) - Рейн Роман - Страница 19

— Прошу к столу — радушно пригласил Верден, доставая из висящего на стене шкафчика бутылку красного вина.

Мясо было пожарено давно и подано к столу в размороженном виде. Не идеал, конечно, но для голодного Овальда оно было само совершенство.

— А ты неплохо живешь, как я погляжу — пробубнил Овальд с набитым ртом.

Натужно засипел подрагивающий электрический чайник. Верден есть не стал, он налил себе в огромную кружку горячего чая и, периодически заглядывая в посудину со свойственной старикам дальнозоркостью, неспешно прихлебывал.

— С чего такие выводы? — спросил старик.

— Мяса на столе в малоимущих семьях не бывает, а у тебя его просто целая гора.

— Мясо сейчас самый дешевый продукт. Оно дешевле соли и хлеба.

— Вот как? — удивился Овальд, взглянув на кусочек мяса, подцепленный на вилку. На сою это было не похоже. Самое что ни на есть натуральное мясо. — Никогда бы не подумал, что мы доживем до таких времен.

— Все не так радужно, как тебе кажется. Чем дешевле мясо — тем ближе война.

— Не улавливаю логики, — пожал плечами Овальд.

— Форма для солдат по-прежнему производится из шкур крупного рогатого скота — рассказывал Верден, задумчиво постукивая чайной ложечкой по стенкам кружки. — Бывали времена, когда военную форму изготавливали из синтетики. Эпоха порохового оружия прошла. Настала эра плазмы. Любое легкое ранение в руку или ногу всегда приводило к смерти — синтетика начинала оплавляться и сжигать человека заживо. Шкуры животных — не горят. Максимум получат дырочку, диаметром в пару сантиметров, которую заштопают и дадут донашивать живым бойцам.

— А причем тут дешевое мясо? — напомнил Овальд.

— Связь самая что ни на есть прямая. Перед готовящейся войной начинаются массовые заготовки шкур и шерсти, а мясо рассовывают по магазинам. Чем больше скоропортящегося товара — тем оно дешевле. В новостях про готовящуюся войну не сказано ни слова. Люди набивают досыта себе брюхо и думают, что наконец они живут в достатке. Набирают еще больше кредитов под благополучное будущее, копая тем самым себе еще более глубокую могилу.

— Понятно. Пожинаем пряники, перед ударом плетью, — мрачно заключил Овальд.

— Овощи я сам выращиваю на балконе. Покупаю муку и хлеб пеку сам. Так экономней получается. Так что особо на еду я не трачусь. Да и не приходится мне тратиться. Все доходы уходят на кредиты — сказал Верден, и на правах хозяина решил переменить тему. — Что мы все о мрачном? Давай лучше о тебе поговорим. Ты ходил к Дональду Старку?

— Ходил — ответил Овальд, с аппетитом похрустывая огурцом.

— И что? Устроился на работу?

— Нет.

— Как так? Не может быть, что бы для тебя не нашлось вакансии. Ты же здоровый мужик! На тебе пахать можно! — негодовал старик.

— Пусть на тебе пашут. Борозды не испортишь, а пахать глубоко все равно нынче и не нужно — все равно ничего не выращиваем и не производим в нашей стране.

— Ничего не понимаю. Ты не понравился мистеру Старку?

— Понравился настолько, что он даже мне доверил охранять своего дебильного сына.

— Так в чем тогда дело?

— Проблема в том, что мне не понравился Дональд Старк, и я ему прямо об этом и сказал.

— Работодатель и не должен нравиться. Он предложил тебе отличную, непыльную работу, а ты, осталоп, ее прошляпил! — словно малого ребенка, старик отчитывал Овальда.

— Это страшный человек. Поверь мне Верден.

— Он современный человек. Не более того.

— Доброта и совесть никогда не были в моде. Дело не во времени, а в самом человеке. Алчность не оправдывается годами.

— И что ты теперь будешь делать? На что жить? — тревожился Верден.

— Выстругаю удочку и буду рыбачить в твоем аквариуме, пока ты бьешь баклуши на работе. И еда и досуг в одном флаконе — пошутил Овальд.

— А если серьезно? — нахмурился Верден. — Скоро начнется война. Нахамив мистеру Старку, ты добровольно лишил себя «брони». Ты хоть знаешь, с кем тебе придется сражаться?

— Понятия не имею. И если честно, то и знать не хочу — отмахнулся Овальд, и после недолгой паузы сказал — У меня есть предложение для тебя, Верден.

Старик никак не отреагировал.

— Я предлагаю тебе улететь со мной на поиск подходящей для людей планеты.

Верден засмеялся.

— Ничего смешного. Поверь, грядущая война не стоит и выеденного яйца, существуют проблемы посерьезней.

— Я уже не в том возрасте, когда хочется приключений. Меня многое не устраивает в нашем мире, но трезвый рассудок говорит о том, что так и должно быть.

— Как там у Шекспира? Весь мир театр, а люди в нем актеры… — процитировал Овальд и, взяв бокал с вином, одним махом осушил его. — Слишком пресно сказано. Мне кажется, что весь мир механические часы, а мы лишь шестеренки. Вернее будет сказать, не часы, а старинный механический будильник. Те шестеренки, что побольше, медленно, вальяжно вращаются, наблюдая, как их толкают более мелкие. Судьба мелких шестерней незавидна — они быстро изнашиваются от бешеного вращения и их выбрасывают на помойку, быстро заменив на другие. Чинить такие детали нерентабельно, проще закупить несколько штук про запас и хранить их в комоде.

— Это ты на себя намекаешь? — спросил Верден. — Комод — это криоконсервация?

— Я ни на что не намекаю, а лишь рассказываю про механизм часов, ну а какие выводы сделаешь из этого ты — уже зависит не от меня. Так вот, большие шестерни слишком дорого менять на новые, поэтому их будут чинить до самого конца. Они будут беззубо цепляться за другие диски, давать пробуксовку, а мелкие детали будут с удвоенной силой продолжать толкать эту обузу, лишь бы весь механизм не остановился. Если будильник остановится — им всем настанет конец, и они все вместе отправятся на свалку вместе со своим домом. Существуют детали, которые не предназначены для вращения, например валы с встроенным молоточком. Основная их задача создавать больше шума, чем дела. Не зная для чего, не зная почему, мы продолжаем циклично делать свою работу в своем мирке. И кто знает, что произойдет, когда настанет время и пружина запора звонка вылетит из паза, издав резкий звук звонка. Вполне возможно, что наш мир окажется не безобидным механическим будильником, а страшной бомбой с таймером, которая уничтожит не только свои шестеренки, но и все галактики во вселенной.

— А кто ты в этом механизме?

— Я — мелкая деталь, с острыми зубчиками. Я мог бы исправно крутиться и не знать забот, но не могу. Вернее сказать, могу, но не хочу. Я скриплю, упираюсь всеми силами, сам не знаю, что мне вообще нужно. Обычно, таких как я, достаточно смазать чем-нибудь, поплевать, постучать ногтем и они перестанут ерепениться… Меня уже пробовали смазать благами, плевали.. Скоро начнут щелкать ногтем по голове. Только они что-то медлят, боятся, что я могу выскочить из паза, в котором сижу.

— Может проще поменять такую деталь в механизме? — спросил Верден.

— Я не знаю, Верден. Прошли считанные часы после разморозки, а у меня уже голова кругом идет от всего происходящего. Я ничего не понимаю, что происходит в нашем мире!

— Если жизнь пробует тебя на прочность, берет на излом, в надежде, что ты дашь трещину и переломишься пополам, как бумажный солдатик, это означает что ты счастливый человек.

— Тогда почему же я не чувствую себя счастливым? — спросил Овальд.

— Ты просто этого не осознаешь. Именно в такой безысходной ситуации появляется невыносимая тяга к исправлению этого мира. Хочется взять иглу справедливости, вдеть в нее нить разума заштопать этот дырявый, безумный и несуразный мир, словно любимые трусы, с прорехой на неприличном месте. В такие моменты и воздух пахнет по-другому, и мозг работает как четко отлаженный механизм с хорошо смазанными шестеренками. Поверь, если бы сидел сейчас в своей уютной квартире, окунув ноги в таз с теплой водой, окруженный любящей тебя семьей, то у тебя не возникло бы желания решать судьбу всего человечества. Вместо этого тебя мучила бы мигрень и депрессия от безделья и сытости. Поверь, я знаю, о чем говорю.