Идущие в ночь - Васильев Владимир Николаевич - Страница 72

Но для этого мне оставалось окончательно сбрендить и вернуться в обжитые места. Первое теперь представлялось менее сложным, чем второе.

Пребывание под условной «водой» не причиняло мне ни малейших неудобств. Дышать и двигаться я мог так же, как и раньше, разве что слишком резкие движения вызывали некоторое сопротивление, словно я и впрямь находился под водой. И только.

Мало-помалу я достиг речного фарватера. Самого глубокого места в русле. Не знаю, как выглядел противоположный берег с поверхности, а из-под «воды» казалось, что обрывистые скалы вздымаются к самому небу. Неба я, к слову, не видел. Видел только белесое свечение над собой. Изредка перечеркиваемое стремительными молниями хищных рыб. Их движения я ни с чем спутать не мог. Экономные и энергичные, как жесты убийц. Лучших в цехе. Дренгерта или Ривы, безразлично. Убийцы были безлики, и не людская, а рыбья сущность только подчеркивала безликость. Умереть от рук рыбы – это представлялось омерзительным, тем более что у рыб и рук-то нету. Значит, умереть от рыбы вдвойне непристойно. Как хотите.

Первую из наглых рыб я ткнул кинжалом. Корова от такого тычка непременно бы издохла. Рыба только бесшумно скользнула прочь, причем я не очень был уверен – повредил я ее хоть сколько-нибудь или нет. Скорее нет. Слишком уж она была быстра.

Вторую огрел Корнягой – на этот раз смачно и с душой. Пень я ухватил за разлапистые корни, а рыбу приложил между глаз, да по-доброму, по-сухопутному, чтоб знала, как верхняя погибель выглядит. Рыба на миг застопорилась, потом дернулась, но твердь Корнягиных лап настигла ее вторично. А потом неожиданно вмешалась карса. Ее когти вмиг содрали жесткую кожу около головы, а зубы перекусили обнажившийся рыбий хребет, так что голова просто свалилась на песчаное дно, как ненароком спихнутый со стола в таверне бокал с пивом. Только стука да плеска я не услышал. А карса победно мурлыкнула. Еще бы – беспечный враг был раз в шесть длиннее моей киски-спутницы.

Только потом я сообразил, что в короткой драке я даже не соскочил с Ветра. Просто не успел. Местные рыбки опережали меня без труда, и только непривычность добычи, видимо, сдерживала их хищные устремления.

И я решил не рисковать. Повинуясь некоему смутному чувству, я подобрал суковатую палицу, прикорнувшую на дне неглубокой впадины у серой скалы, чиркнул кресалом и поднес жадный алый огонек к истлевшему дереву. Палица вспыхнула, будто загодя приготовленный факел у входа в мурхутские пещеры. Я даже отшатнулся. А рыбы стали держаться подальше – видимо, потому, что под водой огонь штука реже встречаемая, чем, скажем, в лесной чащобе. Что ж, их проблемы. Мне вдруг мучительно захотелось закурить трубку, как это с удовольствием делал Унди Мышатник после суматошного дня, но на беду я терпеть не мог табачного дыма. С детства.

Корняга пискнул и зажмурил черные бусинки-глаза. Им, кажется, еще никогда не глушили рыбу.

Третьей рыбе пришлось вспороть брюхо. Быстро и безжалостно, как на бойне. В вывалившиеся лиловые кишки тотчас вцепилась неведомо откуда возникшая головоного-зубастая мелочь, радующаяся чужой смерти. Рыба выпучила глазищи и издохла, съеденная заживо. Хотя была здоровой и тучной, безусловно одной из хозяек здешней «глубины». Здешнего игрушечного омута.

Я мельком подумал, что люди, куда бы они ни пришли – безразлично, в царство хорингов или рыб, – непременно несут с собой крах старого положения вещей. Хозяевам прежнего остается только потесниться или умереть со вспоротым брюхом. Тут же.

Невольно я прикинул: а чем те же древние хоринги, каждый из которых знает и помнит больше, чем все человечество от начала времен, лучше бессловесных и безмозглых рыб?

Да ничем. Перед лицом пришлого человека. Пытающегося олицетворить Вечность. Только, на мой взгляд, – неудачно пытающегося.

Выпустив очередной клуб пузырей, я выругался. Похоже, в мои мысли пробрался кто-то чужой. Шибко умный. Потому что я сроду о таких вещах не задумывался, как о… Ну… О чем бишь я только что думал?

Я озадаченно придержал Ветра. Голова стала пуста, как тыква на празднике. Я не помнил ничегошеньки из того, о чем всего минуту назад обеспокоенно размышлял.

Бедный Корняга пискнул, потому что я на этот раз хряпнул им о седло.

Ветер прянул от неожиданности и припустил вперед по речному руслу.

Зажженный факел, к моему немалому изумлению, по-прежнему пылал у меня в левой руке. А в правой оставался измазанный слизью кривой хадасский кинжал.

Тьма! Только у трезвых мысли заплетаются! Как говаривал старина Унди, упокой Вечность его мятущуюся душу…

Нападать на нас перестали. Видно, своими действиями я, Ветер и карса ясно показали, что добычей мы не являемся. И местные успокоились. Не добыча, и не добыча. Нечего и приставать.

Выехав в широкий ров основного русла, Ветер припустил быстрее; я стал явственно ощущать ток встречного воздуха. Или воды. Не знаю, как правильно выразиться. Русло изгибалось среди мрачно-черных скал, покрытых серо-зеленым налетом растительности и серо-коричневыми наростами моллюсков. При нашем приближении моллюски захлопывали створки, словно мы им чем-нибудь угрожали. Впрочем, в природе ничего не происходит зря – значит, обитал в здешних местах некто опасный для моллюсков, раз они на свой манер прятались.

Из глубокой трещины в очередной скале на нас недобро взглянули два выпуклых, как у стрекозы, глаза. Я покрепче сжал рукоять хадасского клинка. Жаль, меча у меня опять нет, одни ножны.

Но тварь в расщелине не стала нападать, отсиделась, так и не показавшись. Я не возражал. И уж никоим образом не огорчился, что так и не увидел ее целиком.

Скалы с расщелинами стали попадаться чаще. Из некоторых на нас пялились, но явно какая-то мелочь, потому что глаза, хоть и были похожи на первую пару, размерами сильно уступали, да и расположены были куда ближе друг к другу, чем первые.

И еще стали часто попадаться кучки притопленных деревяшек, похожих на загодя приготовленные кострища. Я проехал шагов двести, прежде чем заподозрил в этих будущих кострищах некоторую систему.

– Хм… – сказал я задумчиво и огляделся повнимательнее.

Потом освободил ноги из стремян и встал в седле во весь рост. Корняга слабо шевельнулся у меня на плече, а карса вдруг мягко вспрыгнула Ветру на круп.

Я не успел рассмотреть ничего вокруг – нечто длинное, как лента со шляпки джурайской модницы, и черное метнулось ко мне и сильно толкнуло в грудь. С проклятием я выронил факел и спиной вниз грянулся с Ветра. Дно было не очень твердым.

Шипение карсы рассекло тишину и оборвалось. Я глянул – в нескольких шагах от меня подпрыгивал живой клубок: карса и пытающаяся опутать мою подругу давешняя черная лента. Точно так же я как-то наблюдал за поединком домашней кошки с болотной змеей, невесть как заползшей в соседский огород.

Между скал что-то зашевелилось. Ох не к добру…

Я вскочил; Корняга вцепился в ворот курткоштанов и изо всех сил старался не свалиться.

Оброненный мною факел упал на одну из кучек топляка. И топляк загорелся. Сначала одна кучка, потом соседняя, вспыхнувшая от шальной искры, потом две ближайшие… Какая-то минута – и вокруг запылали несколько десятков костров. Я уже говорил, что под «водой» языки пламени были почему-то покороче, чем наверху, но и здесь они впечатляли. Невольно я прижался к кострам, с недоверием глядя в сгущающийся сумрак.

Похоже, вечерело. Меар нацелился на отдых там, в обычном мире. Мне нужно готовиться к превращению… Вот, джерхова сыть, снова бедняга Тури очнется не пойми где, на дне реки, и некоторое время будет в смятении. Хотя она, наверное, привыкла к разного рода сюрпризам.

Едва я вспомнил о спутнице, появилась карса. Кажется, она расправилась с черной лентой и теперь, дико сверкая полушариями желтых, навыкате, глаз, была готова к новой драке. Я благодарно взъерошил шерсть на ее загривке. И вернулся в седло.

Сверху я ясно разглядел, что пылающие костры складывались в совершенно определенный и однозначный рисунок – пятиконечную звезду, заключенную в огненный круг. Мрачная красота, оттененная сумерками, поразила меня. Слабо трещали сгорающие сучья.