Англии капец! (СИ) - Устомский Александр - Страница 48

***

Они, наконец, оторвались друг от друга, и Валуа протянула руку к столику у изголовья постели и наполнила один бокал вином. Пила она жадными глотками, дыхание её снова стало шумным и неровным. Лёшка повернул к ней голову, и в который раз удивился, какой разной она может выглядеть - глаза легко меняли оттенок от серости холодной стали до светлой голубизны. И волосы были богаты оттенками темного мёда и золота, - какое это чудо, вид волос любовницы, освещенные пламенем свечи, живым, трепетным и неярким огнем. Он улыбнулся и попросил:

- А мне... 

Она, словно ждала, необходимости пить из одного бокала, протянула ему вино. И в этот момент ему стало искренне жаль эту молодую женщину, понимающую его как никто другой. Оба они были навсегда чужие в этой поганой Англии.

- Я надеюсь, ты сможешь и кое-что ещё, - усмехнулась Катрин, отдав любовнику бокал, и усевшись ему на колени.

- Сейчас - только попить вина, - улыбнулся Лёшка и сделал маленький глоточек.

- Ну это мы ещё посмотрим, миленький мой... миленький мой... миленький мой...

Ему стало неприятно от этих, нашёптываемых слов. Она протянула руку, и посмотрела ему в глаза. Атлант не снял полумаску, это возбуждало, это лишало её спокойствия, она могла позволить себе быть смелой, дерзкой. Катрин забрала у него бокал и, поставив его на столик, принялась щекотать его всего, проведя от ног до самой шеи своими волосами, перекинутыми на одну сторону и собравшимися в один тёмно-медовый поток. Он напрягся... Хотелось ли ему ещё?.. Хотелось. И он властно, сознавая всю глубину своей необузданной страсти, привлёк её к себе. Голова её откинулась бессильно, руки остались неподвижны. Закрыв глаза и скрипнув зубами, он склонился над телом и начал целовать её шею. Медленно опускаясь, он пытался пробудить её, и отдавал частицу за частицей свою энергию и своё желание. Он владел её телом, словно инструментом, и она, поддаваясь его настойчивым ласкам, уже не была неподвижна и безучастна. Впившись ногтями ему в плечи, она дерзко отдавалась ему во власть разбуженной страсти. А его уже не интересовала ни она, ни окружающее, увлечённого самим собой. Она не сопротивлялась, позволила раздвинуть свои ноги, и руки её, уже не достававшие до плеч его, впились всеми пальцами в его волосы. Это было последнее, что она ещё успела осознать, после этого уже ничего не чувствовала... не знала, кроме его губ и его языка, заставляющих её тело приподниматься и опадать, словно на волнах ласкового, тёплого моря. И вот - последняя, самая горячая волна, настигла её и, пронёсшись от кончиков пальцев ног до лица, заставила опуститься в бессилии всё ниже и ниже. ''Открой бутылку, налей мне вина! 

Друг друга мы уже испили до дна, 

Нам было так горячо прожить эту ночь. 

Как вкусно пахнет, виноградом, 

Я счастлив, девочка, ведь ты со мною рядом.

И вновь зажечь нашу страсть мы оба не прочь. 

Я ничего не обещал тебе,

И ты мне ничего не должна,

Но мы же любим друг друга?

Наверное - да, ведь ночь была так нежна...'

Катрин хорошо были слышны эти слова. Ясное сознание вернулось к ней вместе с довольным мурлыканьем любовника. Лёжа головой на её влажном бедре, он напевал какую-то песенку на латинском. На большее его сейчас не хватало. Валуа застыла, как пойманный в сети маленький хитрый зверёк. зачарованная простотой мелодии и слов, но этот дерзкий кот, разрушил все очарование, закончив песню, и сразу заявив:

- Хочу твоего вина!

- Хочу, чтоб ты остался со мной, - попросила Валуа тихо.

- А я бы попил... и поцеловал тебя, - улыбнулся он ей, словно и не слышал её просьбы, добавил, лукаво и задорно прищурившись левым глазом. - Может, тебе не понравится, когда от меня пахнет тобой...

Она отвернулась и чуть не расплакалась.

- Эй, маленькая, не умирай так рано!

Она резко оборотилась, и он увидел её смеющиеся глаза, только глаза. Голубовато-серые цветом и чистые, сейчас чистые, выражением довольной женственности. Смелая, диковато-повелительная, так полюбившаяся ему, улыбка опытной женщины.

- Я думала, ты меня съешь!

- Да, ты лакомый кусочек! Я бы с удовольствием откусил, ну хотя бы, ушко, или носик, или ножку, или ручку, или грудку...

- Сейчас проверим, какой ты голодный, - она ловко уселась на него.

Он рассмеялся и, привлёкши её к себе, хотел скинуть с себя, чтобы быть наверху, но она не далась, и, вырвавшись из объятий, вновь поднялась и ткнула его пальцем в грудь.

- Ты будешь сейчас лежать вот так! Сейчас я твоя королева. И... ни слова.

Он вновь рассмеялся, но вскоре ему уже не оставалось смеха. Осталась только она. Он не мешал ей. Принявши правила её игры, он лежал тихо, лежал столько, сколько смог лежать неподвижно, пока она брала его, брала всего, брала всего без остатка. Но что-то осталось, и, собравшись с этими остатками силы, разума... мужественности, он ожил. Валуа изгибалась, покачивалась, откидывалась, и вновь склонялась над ним, закрыв глаза, что-то шепча себе на родном, французском. Он приподнимался, успевая ухватить губами её губы, груди, и вновь был оттолкнут. Чёрные волосы его, увлажнённые ласками, бессильно падали на подушку; потоки её золотой гривы проносились над его грудью, падали на неё, и вновь, одним поворотом головы, уносились ей за спину, или, когда Катрин откидывалась, задевали его ноги, беспокоя, заставляя его пальцы ещё сильнее вдавливаться в её кожу. Он видел, что она теряла силы, расплёскивая себя полностью, до дна. В другой раз он бы позволил себе остановить её, но в эту ночь, их первую ночь - их последнюю ночь, он, опять очнувшийся на краткий миг, полностью погрузился в её исступлённую жажду, и, закрывши глаза, падал... падал... падал... Валуа, обессиленная и опустошённая, рухнула, как подкошенная, на него и начала остывать от этого жара, становилась всё тише и тише, всё неподвижней и неподвижней. Он обнял её и принялся щекотать ушко языком. У неё не было сил отстраниться от его ласки, которая тревожила её и не позволяла остаться наедине с собой, заставила прикрыть глаза в истоме и всхлипнуть: 'Я вся твоя'.

Он застонал как раненый зверь от этих неосторожно уроненных слов, и, приподнявши её за плечи, отодвинул в сторону. Он держал её за плечи и не дал ей повернуться к себе, или лечь на спину. Сжал её плечи и опустился на неё. Рука её метнулась и вцепилась в простыню. Она раздвинула ноги, сжала простыню крепче и мотнула головой, чтоб не раскричаться. Алексей бы не услышал... он ничего уже не слышал... добился своего, и она разозлилась, не отпустила его потом, и не отпускала долго. Слишком долго, чтобы не дать ему и себе опомниться. Опомниться и вспомнить: кто они, где они...

***

После нескольких минут беседы, Валуа призналась себе, что Леонар ДиКаприо интересный собеседник. Изысканный собеседник. Совершенно невозможно было понять этого вздорного итальянского графа. Он был истинным воплощением той легкости, скорости в характере и мыслях, которыми попрекали итальянцев. С возвышенных тем он перескакивал на низкое, грязное, но такое забавное пустословие. В речах мессир смело смешивал чистое и честное с грешным и простым, глуповатым бахвальством. Вдобавок ко всему он мог удивить внезапным поворотом слов в область неизведанную - Катрин поняла, он, действительно, хорошо знаком с обычаями атлантов, и вызнал у них немало секретов. Противные итальяшки! Везде успевают быстрей всех, не умер дух Рима - крепок народ, но так неприятен своим норовом.

'Амикус чертус ин ре инчерта чернитур! Верный друг познается в беде! Я стану тебе вернейшим другом, о, моя королева. Но сначала проверь меня! Никому, никому нельзя доверять - так говорят атланты, так говорит мой дед. Беды и злодейства окружают мою королеву! Я! Я, доблестный рыцарь львиного образа, стану верным твоим оружием. И другом надеюсь стать для моей королевы', - скромно потупил глазки, и принял потешный и смиренный, постный вид этот нахал, резко кончив свои громогласные восклицания. Катрин только фыркнула от смеха, много их было таких 'рыцарей', всем им было нужно только одно, всем нужно только одно - власть и сласть. Но мессир не сдавался, и вновь прибег к помощи древних слов Рима, повторив мудрое: 'Амикус чертус ин ре инчерта чернитур! - потом он вдруг ткнул пальцем в потолок и добавил, как человек, которого внезапно осенило. - Четыре чёрненьких чумазеньких чертёнка чертили чёрными чернилами чертёж!'