Хроники мегаполиса (сборник) - Дяченко Марина и Сергей - Страница 57

Выхожу из дома и иду, куда глаза глядят.

Подаю милостыню старушке, чем-то похожей на Клавдию Антоновну, царство ей небесное.

В переходе играет «надежды маленький оркестрик», вернее, маленький оркестрик безнадежности, и клочковатая жизнь, протекающая мимо, под звуки музыки обретает подобие смысла. Что за несчастье – всю жизнь говорить о еде и ценах, думать о накладных и прайсах... и отвлекаться от них только по субботам, глядя по телевизору, как кто-то поедает на ком-то трусы из сладкого желе...

Фотографируюсь с удавом в зоопарке.

« – Подруга, – ей отвечала другая лягушка, Слепая и сильно помятая с виду, – Когда я была девчонкой, я верила: Бог услышит когда-нибудь нашу песню И сжалится он над нами. С тех пор прожила я долго И уж ни во что не верю, И петь совсем перестала... »

Удав тяжелый, как вериги. Он любит ласку, говорит фотограф. Погладьте его, пожалуйста, по голове.

Целую удава в морду. Раз любит ласку – пусть терпит...

Стою посреди человеческого потока на круглом канализационном люке.

Они проходят мимо, как будто не видят.

Вы – там. Я – здесь. Вам меня не достать.

«Кто это?» – «Неуловимый Джо». – «Никто его поймать не может?» – «А кому он нужен?»

В самом деле, кому?

Возвращаюсь домой поздно. Мигает огонек на автоответчике; три сообщения. Первое от мамы; второе от какого-то мелкого газетчика, обрываю его сразу после приветствия. Третье сообщение – от нее . Голос глухой и какой-то удивленный:

– Он больше не позвонит... И ты ему не звони.

Короткие гудки.

Плюхаюсь на диван. Первое движение – к телефону. Набрать номер Дымка.

Останавливаю себя. Во-первых, он в такое время обычно спит, у него режим. Во-вторых... если и не спит – у него определитель. Что может быть унизительнее, чем слушать длинные гудки в трубке и знать, что в это время механический голос повторяет и повторяет на всю большую Дымкову квартиру твой номер, красноречивые семь цифр, которым давно уже не на что надеяться...

Останавливаю себя снова. Что за бред – Дымок как надежда?

Стираю все сообщения на автоответчике.

На кухне падает на пол тарелка – и, судя по звуку, вдребезги.

Лежу на диване, забросив руки за голову.

В ванной шумит вода.

Звонит мобилка на тумбочке в прихожей, и я вздрагиваю.

Телефон выводит тему Монтекки и Капулетти. Трезвонит. Не смиряется. Пищит противным электронным голосом про великую вражду и рознь, и вода в ванной шумит все так же упруго и жизнерадостно.

Через силу поднимаюсь.

– Алло?

– Привет, Ленка...

Обмираю. Закусываю губу.

– Привет...

– Что с тобой?

– А что?

– Такой голос... Ты не заболела?

– Нет, – говорю. – У меня все хорошо. Тьфу-тьфу-тьфу.

И стучу костяшками пальцев в дверь ванной.

Шум воды становится тише.

– Прости, что я пропал. Уезжал. Окончательно определилось со следующим боем...

– Замечательно, – говорю.

– Ты обиделась?

– Я? Нет...

– Слушай... Я хотел тебя спросить...

– Да?

Мнется. Он – мнется!

– ...Спросить: ты сегодня на работе?

В ванной тишина.

– Через час примерно, – говорю, обреченно глядя на закрытую дверь.

– Отлично... Я там тоже буду. Припахали на интервью.

– Хорошо... Ну, пока...

Кладу трубку обратно на тумбочку. Подхожу к зеркалу.

Долго себя разглядываю.

За моей спиной медленно, как в страшном сне, открывается дверь в ванную.

Кто-то вскакивает в лифт прямо за моей спиной. Волной бьет запах хорошего одеколона.

Двери лифта закрываются. Я оборачиваюсь.

Он стоит, почти касаясь головой зеркального потолка. Смотрит сверху вниз. Молчит.

И я молчу.

Лифт закрывает двери и едет на восьмой этаж. Мы плаваем в нашем молчании, как в кефире.

Лифт проезжает четыре с половиной этажа и останавливается, жалобно дернувшись.

Тишина. Двери и не думают открываться.

– Ну, – спрашивает Виктор без улыбки, – сколько на этот раз ты заплатила электрику?

Снаружи – суета и мат-перемат. Оказывается, Дымко опаздывает на интервью в прямом эфире, а электрика нет и лифтера не могут найти.

Я сижу на корточках, привалившись спиной к стене.

– Ты ведьма? – спрашивает.

– Это не я, – говорю.

– А кто?

– Не знаю.

Он садится напротив, у другой стены. Так и сидим, как два кота на задворках – рядом, молча.

– Слушай... зачем ты это делаешь? – спрашивает он наконец.

– Что?

– Программу «Щели».

– За бабки, – говорю, честно глядя ему в глаза.

– А по-моему, нет, – говорит он, подумав.

Смеюсь:

– А для чего тогда?

– Ради кайфа, – говорит он серьезно. – По-моему, ты ловишь кайф... Когда показываешь, какие все идиоты.

– Это тоже, – пожимаю плечами. – Но бабки важнее. А кайф можно по-другому словить... Есть миллион способов словить кайф, – подмигиваю.

Он не улыбается.

Снаружи начинаются ремонтные работы. Лифт слегка сотрясается; пахнет нагретой изоляцией. От этого запаха меня вдруг охватывает острый приступ клаустрофобии.

– Эй, чем это воняет?

– Дымом, – отвечает бесстрастно.

– Блин... каким дымом? Мы что, тут сгорим нафиг, как крысы в крысоловке?

Пытаюсь открыть дверь. Барабаню кулаками:

– Эй, соплежуи! Что у вас там горит?

– Не бойся, – говорит он за моей спиной.

– Что?

Он поднимается, заполняя собою половину просторной кабины:

– Не бойся...

И обнимает меня за плечи.

Остановись, мгновенье! Ты комфортно...

Жду, пока он закончит со своим интервью (он все-таки опоздал. Все перетряслись, все нервничают и на меня косятся).

Потом вместе идем в кафе. Я беру кофе, он – апельсиновый сок. Платим каждый за себя.

– Ты мне снилась, – говорит Дымок.

– Мне гордиться?

– Но ты мне снилась очень странно, – говорит он. – Как будто я ищу тебя – наощупь – в какой-то темной комнате. Я знаю, что ты прямо передо мной. Но я тебя не вижу.

– Не к добру, – отзываюсь, подумав.

За соседним столиком сидят криэйтор Дима и целый выводок наших сотрудников. Глядят на нас круглыми глазами.

Подмигиваю.

Добравшись наконец до рабочего места, вытягиваю из сумки блокнот. На стол вываливается сложенная вчетверо бумажка.