Сновидец (СИ) - Охэйо Аннит - Страница 24

К счастью, Твердыня не заметила его — или просто не обратила внимания? — проплыла мимо, волоча по тучам свою чудовищную тень, и скрылась на юге. Облака расступились, истаяли на её пути, открыв лучистую глубину неба. Его чистый свет очертил на берегу, только что первозданно пустом, угольный штрих лодки.

К его удивлению, лодка, сырая и потемневшая от старости, оказалась в сносном состоянии: по крайней мере, когда он сумел стащить её на воду, она не дала течи. Вёсел не нашлось, и Вайми толкал её сам, погружаясь всё глубже. Когда ноги перестали доставать до дна, он перевалился через борт и сел, весь мокрый, дрожащий от холода, но очень довольный собой. Восточный ветер быстро относил лодку от берега, и вскоре расстояние стало внушительным. Когда прибой скрылся из глаз, Вайми задумался.

Появление Твердыни потрясло его. Она явилась из-за пределов мира — точнее, мир оказался несравненно больше и невероятней, чем он мог представить, и Вайми хотелось танцевать от радости, от того, что реальность превзошла самые смелые его ожидания. Он был готов сделать что угодно, чтобы оказаться ТАМ — иначе неутолённое любопытство замучило бы его до смерти, а теперь ему просто с невероятной силой захотелось жить. Но он не знал, доживёт ли хотя бы до рассвета. Если лодка потонет посреди озера, он не сможет проплыть несколько миль в холодной воде. Здесь был парус — пускай сырой и заплесневевший, но Вайми смог его поставить и стал учиться им управлять. Однако ветер мог перемениться, мог затихнуть вообще. Его могло отнести в непролазные плавни, откуда он никогда не смог бы выбраться. Его могли заметить найры, сновавшие на своих лодках по озеру вдоль и поперёк. Он мог просто вывалиться за борт и утонуть. В любом случае, погибать теперь было невероятно обидно.

Он понимал, что умрет, скорей всего, однако в это плохо верилось: не для того же он спасся из дворца государя, чтобы захлебнуться и пойти на дно, на корм рыбам! И хотя бездумное любопытство обошлось ему очень дорого, Вайми вовсе не был этим опечален: он получил безмерно больше, чем мечтал и сейчас возвращался домой. Еды у него, правда, не было, но есть ему пока и не хотелось. Слабые покачивания лодки успокаивали. Стоявшая высоко в небе звезда смягчала холод осеннего ветра своими призрачно-тёплыми ало-золотыми бликами: она словно набрасывала на холод заката жаркую тень летней ночи.

Вайми никогда не видел такой яркой звезды, но после появления Твердыни его уже ничего не могло удивить. Раз уж ОН решил посмотреть на свой мир, почему бы ЕМУ не зажечь пару-тройку новых звёзд? Хотя… нет. Насколько он помнил, эта звезда, или та, что сияла на её месте, называлась Сойан — ничье, давно забытое имя… Должно быть, у Ллуаны наконец родился сын и его назвали этим именем. Ведь каждый Глаз Неба — на самом деле звезда, она его душа, на земле — только тело и те, кто ушел, однажды возвращаются, чтобы жить снова…

Иногда Вайми даже жалел, что не родился девчонкой — подарить племени новую жизнь здорово, но его привлекало даже не это. Таинство имяположения, когда мать узнает, чья душа-звезда вернулась на землю в этом теле, дает сыну или дочери имя — и эта звезда вспыхивает, говоря всему миру, что Сойан вновь родился… это, должно быть, что-то потрясающее.

Вайми решил, что, когда он, наконец, доберется до Лины — ах, как хотелось зацеловать её, вылизать, потискать, одуревая — это всё мне! — то непременно заведет с ней ребенка, ну, просто чтобы расспросить, как это происходит, да и интересно ведь, кто там у него родится. Вдруг Маоней или Анмай — смешно будет баюкать его на руках, спрашивая, не помнит ли он чего…

Подростком он потратил массу времени, пытаясь найти в себе тех, других Вайми, что жили до него. И не знал, получилось ли это — было ли оно реальной памятью или просто не в меру разыгравшимся воображением? Увы — не у кого спросить и это порой ужасно злило его. Он донимал Лину и Найте расспросами — но и они не могли сказать ему что-то полезное. Одни и те же люди рождались в племени раз за разом — но не помнили своих прошлых жизней — или же помнили их смутно, словно сон.

В чуть более юном возрасте Вайми обошёл всех старших, расспрашивая их о себе, жившем раньше. Узнать удалось о трёх — первый жил пятьсот лет назад, второй — триста, третий — всего сто лет назад. О них мало что помнили — разве что первый из них улетел за край мира на огромной деревянной птице (Вайми уже примерно представлял, что это такое было и решил, что в свой срок он поступит точно так же), второй подарил племени одиннадцать детей от одиннадцати девушек, ну а третий был великим воином, очень хитро разбившим войско найров.

Вайми с трудом узнавал в них — себя и честно пытался почувствовать себя удачливым отцом или не менее удачливым воителем — но у него, увы, плохо получалось. Казалось, что душа имеет множество граней — а земное тело вмещает лишь одну из них. Он изо всех сил старался представить себя звездой, душой, сущностью, единой во множестве лиц — но на это у него не хватало ума и это страшно его злило. Ведь это, наверное, невероятно здорово — парить в небесах и видеть весь мир разом, говоря с парящими вокруг другими душами-звёздами!

С другой стороны, висеть на одном месте всё время наверняка утомительно — Вайми точно взбесился бы. Он, скорее, предпочел бы стать планетой, луной или даже солнцем — почему нет? — но даже это казалось ему недостаточным. Он хотел быть блуждающей звездой, совершенно свободной, умеющей жить в небесах и на земле, умеющей превращаться в него-юношу (потому что для многих очень интересных действий облик звезды не подходил совершенно), умеющей превращаться во что угодно: течь ручьем, плыть по лесу вечерним туманом, распадаться на миллионы летающих независимо глаз — но, увы, пока что был заперт в одном этом теле. Оно тоже ему нравилось — но его было ему слишком мало.

Он подолгу глядел на свою звезду, раз за разом бросая к ней мысли в надежде получить хоть какой-то отклик, просто увидеть мир ОТТУДА — но у него ничего не получалось. Или получалось, но он не знал, взаправду ли: иногда плохо иметь слишком развитое воображение. Но даже сама мысль о том, что его звезда — самая яркая, грела ему душу. Цвет её, правда, казался ему странным — он предпочел бы темно-синий, под цвет глаз — и изо всех сил старался разгадать и эту загадку. Какой была его истинная сущность? Темно-синей и мятущейся, словно блуждающий в пространстве океан? Огненно-золотой, тянущей в бесконечность бесчисленные глаза лучей? Ещё какой-то — тем, что он даже не способен представить?

Он изо всех сил старался это понять — пока, наконец, не доходил до того, что казался себе всем разом и, разозлившись, бросал эту затею. Ведь, в самом деле, нельзя же быть одним — а потом другим, или даже разным в одно и то же время? Или, всё же — можно?

Вайми сунул руку за борт, плеснул водой в лицо, фыркнул, помотал головой и опомнился. Высокое небо над головой стало почти пустым. Лишь на западе, над тёмной Обзорной горой, тянулись острые, чёткие, синие облака. Первые звезды загорались в недоступной выси, и, глядя на них, Вайми думал, что там, среди бесчисленных светил, откуда пришёл ОН, нет печали.

Глава 12

На рассвете лодку прибило к берегу. Вайми разбудили холодные брызги волн, бьющих в борт. Он спал сидя, свернувшись в тугой клубок и накинув сверху кусок ткани, служивший набедренной повязкой. Во сне он замёрз, босые ступни застыли в луже собравшейся на дне лодки воды, всё тело затекло и мышцы ныли, словно после хорошей трепки. Тем не менее, шевелиться не хотелось — ведь, едва он поднимется, станет ещё холоднее.

Юноша вспомнил свой сон — он стоял на полянке совсем без ничего, отчаянно прикрывая руками самое дорогое — кажется, уши? — а вокруг тесным кружком стояли девушки и смотрели на него очень странно — словно хотели чего-то. Брр! Или не брр? Девушки же тёплые…

Вайми вздохнул. Совершенно непонятно, что интереснее — спать и видеть сны или видеть что-то наяву.