Bittersweet (СИ) - Лоренс Тильда - Страница 46

Можно вырезать аппендицит, поставить искусственное сердце, лечь под нож и пройти курс химиотерапии, зная, что шансов на выздоровление всё равно больше, чем на несчастливый исход дела. Но когда в мозгах произошли необратимые трансформации, ты ничего уже не сделаешь и ничего не изменишь. Остаётся только терпеть.

Темнота комнаты действовала, как ни странно, успокаивающе. Она не добавляла паники, напротив, позволяла тонуть в черноте и ни о чём не думать. Вспышка яркого света вполне могла сыграть роль отменного раздражителя и спровоцировать истерику с отчаянным воем, неконтролируемыми потоками слёз и бессвязным шёпотом.

Почти как ночью, только при других обстоятельствах и в иной эмоциональной окраске.

Тогда Джулиан чувствовал себя максимально счастливым. Ни боли, ни тошноты, ни отвращения ко всему и всем. Только он и Ромуальд. Вместе. Как несколько лет назад, когда о возможности проявления болезни никто не знал. И лилии, разбросанные по полу, и запредельное количество внимания, направленного на него, и лёгкий привкус виски, почти полностью выветрившийся из памяти, а тут вновь оживший. Не полноценный глоток, от которого станет горячо и тёпло в желудке, а лишь тонкий след алкогольного напитка. Сладкие пряности, которые принято добавлять в выпечку, немного жжёного сахара, лакричные чёрные конфеты, которые так нравились ему прежде. Пожалуй, даже сильнее, чем все остальные лакомства, что доводилось пробовать в жизни.

Ромуальд не устроил разбор полётов, не кричал и не пытался добить, постоянно повторяя, подобно попугаям, заученные фразы о вреде наркотиков. Когда Джулиан решился приехать сюда, он был уверен, что именно так всё и будет. Его с порога начнут тестировать на предмет наркотического опьянения, потянут под люстру, заставят задрать голову и начнут долго, пристально разглядывать, чтобы потом вынести окончательный вердикт. Казнить или помиловать.

Джулиан никогда не считал себя глупым. Этого не было в детстве, не произошло и теперь, после случая с наркотиками. Он признавал, что кокаин стал для него не развлечением, а чем-то, вроде последней надежды. Ему просто хотелось проверить, насколько действенным окажется белый порошок, и в первый момент, конечно, испытал нечто, схожее с эйфорией. Его страдания потускнели порядком, а вот радости почему-то стало больше. Он ухватился за наркотики, видя в них очередную ниточку, ведущую к спасению. Они сделали своё дело, и Джулиан не очень понимал в тот момент, отчего Ромуальд остался недоволен, а закатил скандал. Понимание пришло гораздо позднее, когда весь восторг отпустил, а побочные эффекты дали о себе знать, и кратковременное, пусть и приятное облегчение, сменилось болью. Не привычной, а куда сильнее. Словно обезболивающее средство перестало действовать прямо во время операции, и она теперь проходила по живому, без анестезии.

Для того чтобы определиться с приоритетами в жизни и понять, куда двигаться дальше, Джулиану требовался перерыв. Именно поэтому он решил на время удалиться и какое-то время не пересекаться с Ромуальдом. Пересмотреть, проанализировать, постараться поглядеть со стороны другого человека, просто сидеть в тишине с закрытыми глазами и пытаться понять, к чему способен привести тот или иной поступок. Чтобы убраться восвояси, следовало придумать вескую причину, и он её нашёл. Поссорился с Ромуальдом, понимая, что в противном случае его никуда не отпустят. По сути, Ромуальд и так не отпустил, продолжая постоянно наведываться, приезжая и сидя под дверью. Он, как преданный пёс, ждал момента, когда его впустят обратно, скрёбся и скулил, повторяя постоянно имя Джулиана.

Ценой невероятных усилий Джулиану удалось переждать… Немного. Недолго. Потом началась настоящая ломка. Не та, что от наркотиков, а та, что без Ромуальда. Без его поддержки, без его голоса, успокаивающих слов, без возможности находиться рядом и заговаривать с ним, когда на душе становится невыносимо тоскливо. На грани с болью. Осознание, что Ромуальд находится где-то поблизости, провоцировало смешанные чувства. Ему хотелось открыть дверь и обнять Ромуальда, но он заставлял себя уходить в глубину квартиры и зажимать уши ладонями, чтобы не слышать чужого голоса. Чтобы игнорировать настойчивые звонки, раздававшиеся один за другим.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Анализ сложившейся ситуации прояснения не внёс и не заставил сменить приоритеты. Ромуальд был тем, кто держал Джулиана на этом свете. Для него уже мало что имело значение.

Он не цеплялся за певческую карьеру, оставшуюся в прошлом, и роль потеряла свою значимость. Только Ромуальд со временем не сдавал позиций.

Джулиан неоднократно говорил, что если Ромео внезапно придёт к выводу, что заинтересован в ком-то другом, протеста не встретит, но это заявление так и оставались пустым сотрясанием воздуха. Наедине с собой Джулиан признавал, что чужая измена способна окончательно его подкосить. Нет… Измена, пожалуй, нет. А осознание, что он потерял в чужой жизни значимость и оказался отодвинут на второе место – да.

Ромуальд продолжал удерживать себя в рамках, а новых романов у него не намечалось. В противном случае, он не стал бы целыми днями сидеть под дверью Джулиана в надежде, что ему откроют. Он бы отправился утешаться в объятиях новой пассии.

Оттого-то слова Ромуальда о любви согревали и давали стимул жить дальше сильнее, чем что-либо другое. Наверное, это было единственным его лекарством, не имеющим побочного эффекта и абсолютно бесплатным. Исключение из правил. Приятное.

Но потерять его было страшнее всего, потому как нет в мире ничего более непостоянного, чем человеческие чувства. Сегодня – одно, завтра – другое, послезавтра – третье. От любви до ненависти через равнодушие и обратно. Так бывает. И чаще, чем хотелось бы думать.

В свете знаний о причудах собственного организма и его особенностях, Джулиан иногда сам не мог ответить, зачем ему понадобилась роль в мюзикле. Она не являлась движущей силой, не привязывала его к Ромуальду сильнее. Джулиан не держался рядом с Ромуальдом только потому, что хотел триумфально вернуться на сцену и показать окружающим людям: они рано его хоронили. Он многое может и неоднократно докажет, что не стоит списывать человека со счетов, если он несколько отличается от других.

Здесь инициатива принадлежала Ромуальду, от начала и до финала. Ромуальд и решил, что за роль нужно биться, не позволяя Челси править балом и диктовать свои условия. Теперь он находился в состоянии боевой готовности, и Джулиан постепенно проникался его мотивами. Ставил себя на место любовника, старался смотреть на мир его глазами и возрождать уверенность в том, что именно так и должны развиваться события, чтобы попасть в категорию правильных и справедливых.

Правда, когда он думал о роли, будучи самим собой и принимая во внимание доводы разума, на первый план выходили мысли вовсе не о справедливости, а о возможностях, коими он располагает. То есть, не располагает вовсе.

Каждый человек переносит болезнь по-своему. Один и тот же диагноз у нескольких личностей будет проявлять себя по-разному. На кого-то, как из рога изобилия, посыплются все из возможных симптомы, а лекарства дадут миллион побочных эффектов.

Кто-то перенесёт все спокойно, и качество его жизни останется на прежнем уровне, ничего существенно не изменится. Джулиану во вторую категорию попасть не посчастливилось, и он вынужден был мириться с таким положением вещей. Принимать свои таблетки, выть, кататься по полу, ломать ногти, цепляясь за ворс ковра, царапая паркет, и вспоминать период, когда его улыбка светилась с обложек многочисленных изданий, успехи радовали поклонников и злили недругов.

Потом приходилось душить рыдания, возникающие на фоне мерзкой картины настоящего. Перед глазами проносились события гастрольных туров, и Ромуальд, прилетавший вслед за ним, а потом дожидавшийся в отелях после концертов, совместные вылазки на бейсбольные матчи и концерты других исполнителей, не обязательно проходившие в пределах огромных площадок, иногда это были клубы полуподвального типа, тонущие в приглушённом полумраке. Там не было назойливых журналистов, и особо маскироваться не требовалось. В таких клубах они открыто держались за руки, иногда, пользуясь темнотой, целовались в коридорах, не боясь, что журналисты, давно жаждущие сенсации, наконец, получат подтверждение тому, что у современных «Ромео и Джульетты» не крепкая дружба, а настоящий роман.