Bittersweet (СИ) - Лоренс Тильда - Страница 45

Он убеждал себя, что партнёр по сцене его не бесит совершенно. Совсем нет. Но постоянно испытывал прилив раздражения, стоило только пересечься взглядам. Апофеозом всему становилось понимание, насколько остервенело потирает тот участок кожи, куда его умудрились поцеловать. Это не было приятно и больше походило на кислотный ожог, разъедающий ткани. Говорят, что ядовитая слюна бывает у змей. Наверное, Илайя им дальний родственник. Или близкий… Кто его знает?

Впрочем, кого он обманывает?

Анализировать несуществующие отношения можно было до бесконечности, прикидывая, что послужило формированию столь негативного восприятия друг друга. Размышления имели склонность развиваться в самых разных направлениях, но приводили к единому выводу.

Джулиан.

Если бы не желание доказать миру и предателям, его населяющим, что Джулиан способен на великие дела, никакого противостояния не наметилось бы.

Эпизод в клубе… Эпизод, как эпизод.

Временное помешательство, злость, умноженная на несправедливые обвинения. Желание или подраться с кем-то, или потрахаться. Тогда преобладало второе, и Ромуальд ему следовал. Обломался, но теперь, после возвращения Джулиана и секса, который был у них этой ночью, не жалел об упущенном шансе.

Может, совсем чуть-чуть – правда же? – но не так, чтобы лезть на стенку и выть от отчаяния. Он не планировал менять одного на другого, проводя стремительную рокировку, из принципа, потому что в противном случае становился тем, кого отчаянно презирал. Предателем.

Проходя по двору и пряча ладони в рукавах свитера, подобно муфте, Ромуальд думал о том, как всё в его жизни нелепо складывается. В данном случае всю ответственность следовало возложить на упрямство Челси и нежелание уступать. Непреклонная, она постоянно отвергала кандидатуру Джулиана, словно в её жизни некогда был голодный год, и в человеке, отобравшем последний кусок, она узнала давнего знакомого.

Ещё одна предательница.

Пока Джулиан считался топовым артистом, Челси неплохо с ним ладила. Когда стало известно, что он не только один из тех, на ком можно заработать деньги, но и некто больший для её младшего брата, сразу стала жёстче, строже и задрала подбородок. Тем удивительнее было осознавать, что она с такой лёгкостью общается со своим подопечным. Человеком, которого нашла непонятно где и когда. Не будь она столь молодой, Ромуальд даже выдвинул бы шикарную теорию, способную обосновать такую нелепую ситуацию. Ученик Челси – один из Эганов, потерянный в детстве. Возможно, их третий брат, а то и сын самой Челси. Теория отдавала мыльным сериалом и не выдерживала никакой критики, поскольку и по внешности, и по возрасту Илайя им в родственники или сыновья не годился.

Радужка его глаз имела серый оттенок, а не голубой или карий, как у Ромуальда и Челси. Да и вообще. Нет, определённо, ничего общего.

Тогда почему он отлично ладит с Челси, в то время как его, Ромуальда, общение с сестрой напоминает лай двух собак, что видят друг друга на улице и не могут пройти мимо, не устроив концерт на потеху публике? Удивительно, что сегодня этого удалось избежать.

Ромуальд присел на корточки, прикоснулся пальцами к свежим комьям земли рядом с кустами роз. Он никогда не любил цветы, но сейчас непроизвольно зацепился взглядом за эти розы, попутно вернувшись в мыслях к событиям прошлой ночи. К хрупким лепесткам лилий, разбросанных по полу, что превратились под конец в неаппетитную кашу, к их дурацким жёстким стеблям, один из которых острым отрезанным краем умудрился впиться ему в руку. До крови, конечно, кожу не прорвал, но приятными данные ощущения назвать не получалось.

Джулиан потом лежал и грыз стебли повреждённых лилий, не потому, что считал их вкусными. Он не относился к категории пищевых извращенцев, готовых поглощать кору, листья или цветы, предназначенные для иных целей, но приспособленные почему-то для гастрономии. Он просто наслаждался процессом. Джулиан ломал сочные стебли, растирал между пальцами частички пыльцы, которая всё же сохранилась, не забившись в ворс ковра.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Впервые за долгое время Джулиан улыбался, и это не было вымученным действом, словно его принуждают. Оно получилось искренним.

Первым разговор о роли начал Ромуальд. Не сказал того, что было ему известно. Умолчал намеренно о встрече с партнёром по сцене, чтобы лишний раз не портить Джулиану настроение, не ломать ту хрупкую идиллию, что посетила каждый сантиметр его квартиры, заполоняя собой, но постоянно напоминая: одно неверное движение способно уничтожить всё, отстроенное непосильным трудом. Посеянное трагедией, политое слезами, подкормленное страданиями. Смытое в мгновение ока приливом нежности, направленной на Джулиана.

Ромуальд видел, что бездеятельность убивает Джулиана. Она заставляет его стремительно деградировать. С этим нужно было бороться, а не мириться. Человек, действительно желающий сделать жизнь другого человека счастливой, не будет сидеть и смотреть на эту деградацию. Ромуальд старался, но… Судьба явно имела на него зуб, потому не желала давать шансы, подкидывая всё больше проблем.

До того, как Джулиан появился на пороге квартиры с букетом лилий в руках, Ромуальд готов был на время смириться с выбором Челси, занять выжидающую позицию, не торопить события, но теперь всё становилось очевидным, как и знание, что сложение двоек в итоге даёт четвёрку. Одна улыбка, одно слово, один жест Джулиана, и он сделает всё, чтобы вновь пойти на что угодно. Унижение перед родственником – не самое страшное. Это и не унижение, просто просьба. Пусть он сотни раз слышал отказ. Всегда можно попросить в сто первый.

– Если эта роль нужна тебе, ты должен забыть о наркотиках.

– Да… Да, – шептал Джулиан, и этот ответ решал всё.

Для Ромуальда, так однозначно.

========== 13. ==========

Soundtrack: Blutengel - Ordinary darkness; Blutengel - The only one

Снова горячий горький ком в горле, и россыпь таблеток на ладони. Сверху – порция лития, способного подавить суицидальные наклонности, наставить на путь истинный и погасить вспышки отчаяния, толкающие то и дело, на необдуманные поступки. И снова стакан воды в трясущихся руках, и хрупкое стекло, которое хочется превратить в осколки разной величины, вдавить в кожу и наблюдать, как из рассечённой плоти одна за другой ползут струйки крови. По ладони, по запястью, по руке, согнутой в локте. А там, в маленькой ямке собирается лужицей и застывает.

Почему именно он вынужден страдать? Чем он хуже других людей, живущих на свете? Почему плата за счастье в первые двадцать с небольшим хвостиком лет жизни должна быть столь высокой?

Почему?

Джулиан лежал на полу в гостиной, глядя в потолок расширившимися от боли глазами. В мыслях царила пустота, мучительная боль скручивала всё тело, начиная от макушки, заканчивая кончиками пальцев на ногах. Ему казалось, что перед глазами висит сплошная чернота, которую никуда не убрать. Не отдёрнуть, как штору, не поднять, как занавес, не смыть, как грязь. Эта чернота была с ним на постоянной основе, и ему уже следовало смириться. Редкие проблески давали слабую надежду. Он понимал, что лечение не спасёт окончательно, но продолжал хвататься за каждую тонкую ниточку просветления в мозгах, успокаивая себя и говоря, что это первый шаг на пути к выздоровлению. Говорил один раз, тихо-тихо, а потом повторял громче, постоянно. Едва ли не кричал, понимая, что занимается самообманом. Он ненавидел это состояние, но был вынужден жить с ним. Не вечно, конечно. Ни один человек вечность не протянет. Ровно столько, сколько отмерено, но… Он бы отдал за один день нормальной жизни весь срок, отведённый ему. Без пульсирующей боли, словно ему проломили чем-то голову, без тошноты, заставляющей выплёвывать внутренности, без грёбаных таблеток, ставших постоянными жителями его рюкзака. Шесть чёртовых наименований. И литий. На десерт.

Джулиан заскулил протяжно, вдавливая ногти в кожу ладоней и мысленно радуясь тому, что Ромуальд его не видит. Ещё один сеанс унижения. После такого он проникнется отвращением. Невозможно не проникнуться. Не жалость, не сочувствие, а именно отвращение к слабому человеческому организму. К этим стонам, граничащим с плачем, к слезам в уголках глаз, к рези, что раздирает каждую клетку многострадальных внутренних органов. Когда-то они были – не то, что мозг – здоровыми, теперь таблетки, заглатываемые горстями, сделали своё чёрное дело, и Джулиану казалось, что он изнутри разрушен на всю сотню процентов. Рано или поздно люди находят лекарство от любой болезни, но зачастую эти лекарства лечат одно, а другое калечат с завидным постоянством и великой настойчивостью. С ним именно это и происходило. Он чувствовал, как разрушается изнутри. Немного, и от него останется лишь оболочка, которая ещё имеет какую-то ценность и неплохой товарный вид, хотя и не такой, как прежде. Будучи ровесником Ромуальда, он выглядит не на свои двадцать четыре, а лет на десять старше. Организм словно решил, что невозможных болей недостаточно. Надо ещё и красоту отобрать, чтобы тот, кто раньше вызывал восхищение своей внешностью, голосом и жизнерадостностью, потерял всё, что только можно потерять. Первыми под нож попали друзья и родственники, которыми Джулиан не мог распоряжаться и влиять на них, в общем-то, тоже. Потом лезвие начало проходиться по его физиологии, выбивая из своего подопытного кролика жизнь вкупе с желанием вообще за неё хвататься. Какой смысл держаться за то, что приносит только страдания?