Война сердец (СИ) - "Darina Naar" - Страница 61

Мисолина держалась руками за голову, воя и сидя на полу.

— Тварь паршивая, тебе ещё устрою! — сквозь зубы выплюнула она. — А-ха-ха-ха! Кто из нас тварь, это ещё можно поспорить! Взгляни на себя, ты же вся зелёная от зависти. Потому что я приехала из Байреса, а ты сидишь в этом захолустье. И ещё я красивее и умнее тебя. — Всё равно в этом доме меня будут любить больше! Эстелла в ответ фыркнула. В конце коридора скрипнула дверь. В проёме показалась Берта. — Это чего тут за шум? О, Эстелла, дорогая, ты приехала! Переваливаясь из стороны в сторону, Берта подковыляла ближе и обняла Эстеллу. Взглянула на Мисолину. Та скулила, обтирая платьем пол. — Чего это тут у вас случилось? Не успели встретиться, как уже разругались? — Она меня оскорбила! — сообщила Эстелла. — Она меня ударила! Она мне вырвала волосы! — визгнула Мисолина тонким голоском. — Эстелла, ну как так можно? — всплеснула руками Берта. — Мисолина — твоя сестра. — Она монстр, а не сестра. Нормальные сёстры после пяти лет разлуки хотя бы здороваются, эта же кидается с оскорблениями. — Неправда! Я её не оскорбляла! Вечно она врёт, это всем известно. О, бабушка, её надо наказать! Я так обрадовалась её приезду, а она меня избила, — сочиняла Мисолина, понизив голос до ангельского звучания. — Она врёт, бабушка! — Эстелла готова была размазать сестрицу по стене. Вот змея! — Она меня обзывала. Говорила гадости и получила за это, вот и всё. И если будет продолжать в том же духе, ещё получит. Если вы позволите, я пойду к себе и отдохну до ужина. — Бабушка, не верьте ей, — жалобно пролепетала Мисолина, как только Эстелла скрылась в комнате. — О, никто не должен ей верить! Её следует запереть в комнате на всю жизнь. Она всегда меня обижает. Она чудовище, поверьте мне, бабушка, — Мисолина отряхивала пыль с платья. — Разве ж можно так говорить о родной сестре? — вздохнула Берта, качая головой. — Как же тебе не стыдно-то? — Стыдно? Мне нечего стыдиться, бабушка! — вздёрнула подбородок Мисолина. — Я знатного происхождения, поэтому я всегда веду себя, как подобает аристократке. Я никогда не повышаю голос и при разговоре опускаю глаза в пол. — Оно и видно, — скептически заметила Берта. — Что ж, вы можете мне не верить, бабушка. Но вы сами увидите, что я права. Вы любите Эстеллу, потому что она задурила вам голову, прикидываясь ангелом. Но я много сил потратила за эти пять лет, убеждая маму, что она не может любить Эстеллу. Она должна любить только меня! Я никогда, никогда не разочарую маму, а Эстелла сделает это уже через пару дней! — задрав нос, Мисолина удалилась. — Какой-то кошмар, — вздохнула Берта, когда за Мисолиной закрылась дверь. — И чего ж за несчастье? Две сестры, две родные сестры никак не найдут общий язык! Пыхтя, она начала спускаться по лестнице и продолжала ворчать: — Хоть я и старая, но не глупая. Мозги-то у меня ещё работают. Надо б придумать как помирить Эстеллу с Мисолиной. Нельзя же жить в бесконечной вражде, сёстры как-никак, одна кровь.

Данте выскочил из «Фламинго» как ошпаренный. Буквально трясясь от ярости, он оседлал Алмаза и поскакал прочь. — Эй, ты куда прёшь? — крикнул ему вслед бородатый мужчина, когда Данте чуть не сшиб того на мостовой. Юноша даже не оглянулся. Глаза застилал гнев, с кончиков волос сыпались искры, но Данте не обращал внимания. Клементе смешал ему все карты. Подумать только, влюбился в проститутку! И не понимает, не понимает, что он, Данте, хочет увидеть Эстеллу. Эгоистичный маленький мальчик этот Клементе! Данте остановился, когда достиг моста. Он проклинал весь вчерашний день, хотя сам был во всём виноват. Не стояло говорить Клементе, что он едет в город. Данте слегка мутило после бурных вечера и ночи; он облокотился о перила и некоторое время вглядывался в горизонт.

Раздался шорох. В кожу юноши впились острые когти, мягкие перья коснулись щеки. Данте повернул голову. На плече сидела Янгус, глядя на него круглыми бусинками глаз.

— Янгус? — у Данте рот открылся. — Ты что тут делаешь? Откуда ты взялась? Я же оставил тебя в «Лас Бестиас»! Птица, ласково побулькав, подставила голову, требуя, чтобы её почесали. Данте провёл пальцем по пушистому хохолку. Янгус блаженно закатила глаза. Данте усмехнулся, узнав в повадках птицы свои собственные. Когда ему взъерошивают волосы, он ведёт себя также. Правду говорят: животное — копия своего хозяина. Ярость и досада мало-помалу отступали. Надо собраться с мыслями, выкинуть из головы бордель и Клементе и придумать как же встретиться с Эстеллой. Идея залезть к ней через балкон, ещё вчера казавшаяся здравой, сегодня уже не выглядела так блестяще. Это верх идиотизма! Эстелла обиделась на него, а если он ещё и залезет к ней в окно, она испугается. Янгус, тряся крыльями, что-то протрещала. Ну точно! Он отправит Янгус с запиской. Уж птицу Эстелла не прогонит! Спустя пять минут Янгус взмыла под облака, унеся в клюве кусочек пергамента — надежды и мечты влюблённого сердца.

====== Глава 9. Последняя капля ======

Два дня спустя, в честь возвращения Эстеллы, Либертад накрыла праздничный ужин. Лупита (повариха) превзошла саму себя, и теперь на столе красовались: гигантское сооружение из морепродуктов, асадо [1], бисквиты с фруктами, огромный тарт [2] и вино.

Арсиеро провозгласил тост и, не скрывая радости, обнял Эстеллу, приподняв её за талию. Берта аж прослезилась, слушая рассказы внучки о Буэнос-Айресе, и без конца промокала глаза кружевным платочком. Дядя Эстебан нервничал, хотя Хорхелины дома не было (следуя моде, она укатила в Палестину на Мёртвое море, в надежде омолодиться в его водах). Даже Роксана вела себя благосклонно: улыбалась дочери и не сделала ей ни одного замечания. И лишь Мисолина сидела с надутым видом. Оказалось, жизнь в особняке не изменилась ни на йоту: те же разговоры, те же люди, те же нудные правила и ритуалы, что и пять лет назад. После ужина, по традиции, все перешли в гостиную. Урсула подавала чай. Арсиеро и Эстебан обсуждали последние политические события: — Не могу поверить, что Национальный Конвент решился на такое! — Эстебан, элегантно закинув ногу на ногу, курил сигару. — Отменить рабство, представьте себе. Это уму непостижимо! — Если закон об отмене рабства примут в Париже [3], не далёк тот день, когда отголоски этого прокатятся по всей Европе и Америке, — отозвался Арсиеро, морща лоб. — И если эта волна доберётся до нас, даже и представить страшно что произойдёт. Остаться без рабов... Кто же будет нам прислуживать? Кто будет работать на плантациях? Неужели мы должны будем сами себе готовить или убирать в доме? Или нанимать работников за плату. Вздор какой! Даже латифундисты этого не делают, их батраки работают за собственные долги и еду. А мы будем страдать без прислуги, потому что кому-то приспичило уравнять их в правах с нами! — Уверена, дорогой, этого не произойдёт, — вмешалась Роксана. — Вся чернь останется там, где ей положено быть — в помойной яме. Сами подумайте, как можно уравнять их в правах? Кто мы, а кто они? Фи-и... Да на что они годны, кроме мытья полов и сбора урожая? Ах, этого не может произойти! Ни один человек в здравом уме не примет подобный закон. Боже мой, хватит! Больше не могу слушать этот бред! Роксана яростно листала журнал мод. Мисолина укрылась в дальнем кресле, вооружившись иголкой и вышивкой. К вышиванию у неё не было никакой склонности, но она убеждала всех, что это её любимое занятие. Последним писком моды среди девушек и дам считалось ничегонеделание целыми днями, и Мисолина в этом преуспела, как никто. Бабушка Берта зато вновь удивила Эстеллу своей неугомонностью. Похоронив Гортензию, она не стала заводить ещё животных, найдя себя в выращивании кактусов. Теперь кактусы: большие и маленькие; круглые и плоские; растопыренные и бесформенные; напоминающие огромные свечи и совсем крошечные; с длинными иголками и полностью гладкие, Берта расставила по всему дому. Нельзя было войти в какую-либо комнату, не напоровшись на одно из бабушкиных растений. Берта даже в спальню Эстеллы втиснула кактус — с ярко-малиновыми цветами и стеблями, похожими на верёвки. Эстелла кактусы не любила, но дабы порадовать бабушку, водрузила её подарок на окно. Теперь, вместо того, чтобы пить чай, Берта ходила по гостиной, поливая и удобряя свои кактусы. Делала она это исключительно сама, не доверяя заботу о них ни Урсуле, ни Либертад. Роксана смотрела на это новое безумство Берты скептически, за глаза обзывая её «маразматичкой». Эстелла же сочла, что бабушке просто некуда девать свою энергию. Последней у Берты было хоть отбавляй. Раньше всё её внимание забирала Гортензия, а теперь — кактусы. Эстелла читала любовный роман, но переживания главной героини напомнили ей о собственных. И о Данте. Скорее бы этот длинный день закончился! Мисолина, корчась от боли в исколотых иголкой пальцах, упорно вышивала носовой платок, бросая на Эстеллу пронизывающие взгляды, точно хотела по лицу определить её мысли.