Русология (СИ) - Оболенский Игорь Викторович - Страница 41

Вошёл-таки. Сел на ящик. Анечка - в фартуке, а малыш за ней стих. Я хмыкнул и, сжав бутылку, быстро глотнул кривясь.

Она справилась: - Нравится?

- Анечка... - Я стыдился ношеной обуви. - Извини меня. Я случайно... Вот, был в милиции... Столько лет прошло... Да, лет пять почти... Я забыл, что ларьки у вас. Не узнать: был ларёк голубой, из стали. А этот млечный, и из пластмассы... Ты замещаешь?

- Что?

- Продавщицу.

- Нет. Я сама она... - сняла фартук.

Впрямь, не богато: тушь на ресницах виснет комками, ногти без лака, блёклые джинсы, старый пуловер над мини-юбкой, туфли с фиглярской толстой подошвой, куртка из замши близ строя ящиков. И малыш ещё.

Я сглотнул нервно. - Кризис... Вы экономите? Поясочки затянуты? Я и сам так... Фёдор Викентьевич, знать, в другом ларьке?

Обслужив покупателя, она вдруг повернулась. - Нет папы. Нет. С девяносто восьмого. Взял ружьё и убил себя, - объявила в лоб. - Банк тогда обнулил наш счёт, 'крыша' нас доконала. Было сто семьдесят тысяч долларов, стало - пять. Он не смог вернуть долг. Поэтому...

Говоря, хочет слышать другое и провоцирует. Душу, что ли, грызёт мне?

- Нет его, - я прервал. - Не будет. Ты не ждала его? Мудро. Что ждать пропавшего? - Солнце било в витрину. - Быт, он и есть быт... Ну, с прибавлением! - Я кивнул малышу. - Приветик.

- Как же так? - голос сбился. - Павел Михайлович, почему вы сказали: нет и не будет? Вы получили весть?

- В общем... - я решил кончить. - Если так нужно... Он был заложником и... казнён был.

Анечка села, тихая, бледная, и малыш утопил лицо ей в колени. Анечка плакала:

- Отчего... Почему мы не знали? Вы... Что, он ваш? да?! Ну, а другие: я, папа с мамой? Мы бы спасли его! Вы молчали; и разговаривать не хотели, сколько ни спрашивай! У вас право на сына? (Я дал платок ей, вытереть слёзы). Знали вы, что мы с ним в отношениях, может, более близких, чем даже ваши с ним? Мы венчались с ним в отпуск, здесь, в церкви Знáменья... Он мне муж.

- Был, прости.

- Нет, он есть! - Она, взяв сигарету, чиркнула спичкой. - Вы говорите. Мне нужно всё знать.

Слушала и курила, глядя в пол в угол. Мальчик, припав к ней, был неподвижен.

- Вы... Нет, как смели вы!.. - начала она сдавленно. - Мы спасли б его; отыскали бы денег. Но вы молчали, вы не сказали нам... Никому. - Пепел падал на джинсики на округлых коленях и к башмакам затем; тушь с ресниц поплыла в расплыв. - Нет его - из-за вас лишь. Вам не хватало? Я бы смогла достать... на панели хоть. Митя жив бы был... Нам бы папа дал! - Она дёрнулась. - Вы, всеведущий благородный муж, - лучший? Сами решили? Как же, и вправду: вам унижаться, спорить, просить нас... Вот и живите... Вы, вы убили... О, были выходы! Папа б дал!.. - Она плакала, лоб в упёртую в бедро руку.

Я тщился сбить взрыв внутренней боли.

- Анечка, я не всё сказал. Я любил и люблю его. Выкуп был невозможен, будь даже деньги; разве процент из ста... Говоришь, твой бы папа дал? Испытать христолюбие: дал бы он или нет? Смогла бы ты жить с ним, если б не дал-таки? Ты б казнила его за одно, себя за другое; а на панель не пошла бы. Анечка, верь мне: выхода не было. Сикль сильней любви. Сикль есть вечные тридцать сребреник, за которые... Он был мёртв во всех случаях, при любых обстоятельствах... Извини. Ты просила... я счёл досужим. Годы, семья, мнил, новая - оттеснили боль... Как ты? Кончила эМГэУ? А мама...

В дверь влез кавказ с усами. - Ана, учот, нэт?.. Здэсь что, праверка, да?

- Это друг... мамин друг, Ахмат, - объяснялась с ним Анечка.

- Надо Ана работат, да? Прыбыль малэнкий. - Он ходил и командовал.

Мальчик, выпрямясь, отступил за мать.

Я поднялся.

- Мытя здэс? - нагнетал Ахмат. - Мнэ ынспекторам штраф платыть? Эта видна тавар Ана? - Взяв двумя пальцами, он помахивал пачкой. - Здэс нада ставить 'Снэк' на витрине, да?.. Гдэ ты был вчэра? Как дурак ждал... Ва! Курышь травка? хочэшь статья нам?

Анечка скрыла руку с окурком. - Прав, Ахмат. Извини... А ты, Митенька, стань вот здесь.

Тот не слышал, пуган метанием как Ахмата, так моим видом.

Я сказал: - Выйду.

- Миг, Ахмат, - встрепенулась вдруг Анечка.

Вышли.

- Павел Михайлович, это больше не наш ларёк. Я здесь лишь продавщица, а не хозяйка. (Мальчик смотрел, как мать, на меня снизу вверх). Не кончила эМГэУ... Звоните. Маме приятно вспомнить лингвистику... - Она медлила. - Вы не правы насчёт меня... А иначе смолчали б?.. Митя - он внук ваш, Павел Михайлович.

Я засунул руки в карманы. Что-то тягучее, подымаясь, так и не выплыло.

IX Содомское просвещение

Сдав анализы, я лежал (с эндоскопом в желудке, в фартуке) в процедурной - и за стеклом зрел даму в сходных условиях. Завитáя блондинка, ягодка сов. эпохи с острою 'чуйкою', когда можно права качнуть, а когда и смолчать, с особенным нюхом к выгоде (что найдёт грош, минувши тысячу); из бегущих трудов и дел, обожающих стадность, массовость как шанс, спрятавшись в толпах, спать. Вдосталь было вахтёрш, секретарш, комендантш в НИИ, трестах, ведомствах, управлениях, главках прошлого, что любили поспать. В ельцилюцию разбрелись они кто куда - но всё в крупное, где побольше сотрудников. В странах развитых этот тип живёт на пособия, в нищих - ходит с сумой, достаёт права инвалидности, чтоб додрёмывать на дому уже. Вдруг не я символ русскости, а она; так как взгляд на дебелую, без душевных и умственных бурь, пшеничность, склонную к дрёме и посидеть с чайком, воскрешает объятую сном Московию с треском сальных свечей, с болтовнёю о мухах, свадебных сговорах, разговениях. Впрочем, с неких пор, русскость и в сериалах, где лень с дремотностью получают приправу из томно страждущих на тропическо-фешенебельном фоне дам. Этот тип плюнет в истину, лишь бы спать-дремать.

Завитóй извлекли прибор с комментарием про 'акулий желудок'. Я же отправлен был на рентгены, где вдруг припомнил, как звонил Анечке, но ответили, что 'Приваловы не живут здесь'. Съехали, а она не сказала. Много обрушилось на неё... на нас тогда... Я тревожился, и нервозность гнела меня тряской века с промельком Квасовки. Я оделся к встрече с профессором.

Было трое в белых халатах, в белых же шапочках, у сверкающих окон, как аллегория: грешник судится светом. Главный бог в кресле вспыхивал линзами.

- Настроение?

- Лучше знать. В суть вещей . - Я зажмурил глаз с дёрганным веком и отвернул лицо.

- Вы не юн, смотрю? В меру были сознательным, вижу, в год первых спутников? Верно, слышали их 'бип-бип'? В журналах был персонаж Бип-Бип! я кончал академию! - сообщил он со смехом. - А я вас старше. Помню смерть Сталина... И прекрасненько! Нам досталось волшебное, невозвратное времечко! Фееричное даже, яркое! Мы имели быть обществом с затянувшимся детством, полным иллюзий. Выехав в первый раз на Таити, я расхоложен был: нет, не столь хорошо, как грезил; ибо легенды лучше реальности. Я уверен, вы понимаете, раз прочли мне Горация.... Это дар Божий, страшно доставшийся, - та советская жизнь. Вот Франция с революцией: скоротечный восторг, горение, марсельезы, империя, но потом прагматизм, стяжательство, век рутинности, буржуа. А у нас стройка радости и дурманная цель, что в седьмой пятилетке счастье приложится. Я то время люблю, уважаемый э-э-э... Квашнин Пэ. Мы с вами пожили - вы согласны? - пожили, когда лозунг был жить всё лучше, каждый год лучше... Нынче как быть должно: внешне лоск, а внутри боль отчаяния, дорогой вы мой... Боль давно ощущаете?

- Год.

- Прекрасно... - Он, сыпля блики левою линзою, барабанил в стол. - А у вас, уважаемый, опухоль близ фатеровых ампул. Обморок, дурнота была? Средоточие поджелудочных и иных проток... Операбельность символичная, дорогой мой, лишь коррективы. В США будет этак сто с лишним тысяч; также в Германии. Но у нас, в Москве, знаю центр, где за тысяч пятнадцать... - кстати, у. е. Я честен? Как вы просили?