Русология (СИ) - Оболенский Игорь Викторович - Страница 42

- Крайне признателен.

Он осклабился, вздёрнув голову, сыпля блики с двух линз. - Прекрасненько! Начинается суть. Жизнь кончилась. С коррективом увидите, как сирень цветёт. А иначе - черёмуха, дорогой вы мой! Май!.. Что выбрали: нашу клинику? Штаты? или тот центр?

- Я?.. Клинику.

- Славно! Что ж, собирайтесь - и просим милости. Завещание сделайте... В общем, встретимся: случай тонкий, сам буду пользовать; гарантирую!.. - Он, обдав меня ветром, скрылся. А медсестра меня вывела, передав список нужных вещей 'клиентам'.

Дохнущий, я терял социальную и иные ценности; вообще вступал в статус временных... Я брёл лестницей вниз в прострации... и присел на ступени. Был человек - вдруг мёртв. Почти... Миллиарды так, без свидетельства, что их Бог призвал, что они не пропали к чёртовой матери, напрочь, вдребезги!.. Бог не наш. Когда спрашивают, как мог Каин, сын Евы, дескать, 'жениться' и 'породить' потом (то есть как получилось, что, кроме Евы, там были люди), я им: окститесь! это об избранных, остальные не люди, вот как сейчас власть творит своё, плюя в сирых и бедных, точно те мусор. Бог нас не брал в расчёт. Я не верю, что через тыщи лет небрежения Он поможет мне, если даже Христа казнил как радетеля за побочный шлак сборки избранных. Хорошо это, плохо - быть отщепенцем? Есть и хорошее: я свободен, я волен, раз не держусь Его. Нет корысти: Он мне болезнь дал, Он убил первенца; Он меня томил в скудости. Да пошёл Он! Нынче я сам себе, пусть жить месяц... Я, вдохновившись, встал на мосластые и затёкшие ноги и продолжая спуск вниз, вниз по лестнице, типа я нисходил как Бог... Да, Бог, именно! У меня есть ряд избранных: Родион, Береника, сын, Марка, Квасовка, мать, отец... но и первенец близ ракиты... внук ещё!.. И плюс важное, что щемит, но не вспомню... Что свершит пария, бросив Бога? Мой рак как стимул. Кто кого: я успею облечь план в данность - либо смерть съест меня и мной вырыгнет?

'Нива' двигалась мимо маленьких и больших НИИ Пироговских. Белые, с ярко-красным крестом машины, ходкие медики в белых (синих) халатах и пациенты - всё это было б моё хоть завтра, если б я лёг сюда, как просил лучезарный прыткий профессор... Я повернул на знак и попался; злой гибдэдэшник стребовал бланки по техосмотру, ну, а их не было.

- Так, вас прав лишать?

Штраф наметил он в сотню. Фиг. Её не было; как бы я забыл дома. Главное, что я был не в себе и пошёл от его жезлá сесть в такси. Деньги будут: я их займу пока. Но потом буду сам давать...

Вновь Пречистенка в солнце, как бы напомнив, что перед Квасовкой я здесь был.

- Стой.

- Здесь? - уточнил таксист, глядя в стену, сплошь в шлейфах копоти. Треснув чёрным стеклом, название '1-ый Пряный завод Г. Маркина' вдруг просыпалось серебром своим по прожжённым ступеням чёрного пластика. - 'Авторадио' говорило, здесь в ночь пожар был.

- Едем-ка. По Садовым.

Стóпнул я на Басманной, у ярких офисов.

- Подожди меня.

И я вывалил полы драпового пальто вон, мысля: всё как до Квасовки. Я тогда не смог (почему - не столь важно) взять деньги Марки - и снова к Шмыгову.

Шмыгов маялся в белоснежьи с чёрными креслами и столом. - Ба! Dear?!

- Феликс, я вот с чем...

- Только что обмозговывал дельце и вспоминал тебя... Я в отсутствии! - крикнул он для сотрудников в смежной комнате, мне же, с блеском керамики голливудских зубов, шепнул: - Пошли все!

- Феликс, сто долларов. Приплюсуй к трёмстам. Появилась проблема, и я не смог вернуть. Но, клянусь, деньги будут. - Я не хотел сесть, я торопился.

- Чёрт, ты мне нужен... - Вынувши 'Ротман', он закурил и, сморщившись, тронул пластырь на челюсти. - Я звонил тебе. День звонил. Где ты был?

- Береника в разъездах, сам я из клиники.

Он кивал. - В общем, сэр, я к тебе как к единственному, знай, другу.

- Без церемоний, - я согласился.

- Wow! - вскричал он (и я заметил красную моч-ку с ранкой прокола; чтобы серьгу носить?). - Вспом-ни, - хекал он, - юных прытких студентов... Без церемоний... Но, dear, к делу! Шмыгов меняет курс. ОстоМУдило!! - возопил он.- Я здесь зачахну! Всё напрочь ВАлится к сучьей матери! Здесь один вопрос главный и век решается: кто у власти, кто всех имеет! Вот основное в этой России, что лишь стоёблая ширь для быдла под гнётом хамов! Здесь любят силу, пошлость и грубость, здесь все воруют, здесь идеальный тип - вор... Я в ЖОпе! Нет трёх контрактов и... Дьявол, ухо жжёт... - Он, пройдя за стол, вынул спрей облить мочку. - Стоило дом взорвать - и все спрятались, экономика стала. Думают, не пора ли рвать за границы. Здесь есть война в Чечне, есть налоги, регламентация, госзаказ и опричнина, беззаконие, нищета, дурь, сволочи, казнокрады, ближние люди, коим всё можно, приспособленцы, хамы, невежды и много быдла. Это всё есть, сэр. Нет экономики... ДРУГ! - он взвыл. - Сведи с Маркиным! Ты знакомил нас, но потом я... Офис взорвали. Он грандиозный тип! Бизнесмен от природы! Мне б тысяч двести. - Шмыгов приблизился дёргать борт на пальто моём, и глаза на его куньем лике пучились за очками. - Чёрт, двести тысяч - тьфу ему! Штуку дам с суммы сделки. Dear, тебе дам! Он не узнает.

Клерк помешал нам. - Вас, Феликс.

- Я же просил! - он топнул.

- Это Калерий.

Он скакнул к трубке. - Да, да, Калигульчик... Занят... Это для нас же... Я умоляю! Я тебя бил?! No, honey... всё, что я делаю, всё для нас... 'Обрыдло'?.. Что значит 'кое-кто в Ницце'?! Если ты так, плюя, что я лезу из кожи, чтоб уехать... И исключительно... Да хоть завтра же, вышло бы! Я хочу обеспечить нас... Да, да, именно. In the same instant это... Что?.. Нет, ты должен! Не заставляй, чёрт... - Он бросил трубку. - Гадкий тин, злой юнец... Я ответствен, так уж мне выпало... Но могу я надеяться, dear? НУжно! - Он зажёг сигарету. - Мы тут сошлись с одним: госзаказ, прибыль делим. Он хочет бонус в виде аванса. Вот зачем... Ты скажи ему, и мы встретимся. Я представлю расчёты... Всё решит твоё мнение! Вы с ним знаетесь с детства. Это не дружбишка двух студентов... Где наша юность?.. - Он устремил взоры вскользь меня. - Признаюсь, очень нужно! - Он поднял руки. - Шмыгов нуждается.

- Хорошо, - я кивнул. - Дай стольник.

Он, вынув деньги, сжал затем мой кулак с ними гладкими и проворными пальцами. - Вот, дарю... Ты поможешь?

Я видел красную мочку. - Феликс, не пирсинг?

Он тихо хекнул. - Аурыкуларная терапыя.

Жил Шмыгов в Тушино, с TV 'Шарп', с музыкальным комбайном, тоже японским, с фирменной мебелью, с эксклюзивным бельём, с гардеробом моднейших многих плащей, брюк, свитеров, кофт, носков, курток, галстуков, картузов, с парой смокингов, с крайне брендовой уймой туфель, с полкой таблоидных книг и авторов вперемежку с альбомами и мужскими журналами. Плюс столовое серебро и бюстики; но ещё больше мелочи, ясно, топовой: фены 'Бош', зажигалки от 'Ронсона' и мужской парфюм 'Гуччи'. Всё было в тренде, всё элегантно. Он любил модное; я ловил его профиль с гладкою проседью (над двоящими блеск глаз линзами) то в проулке на Сретенке подле крошечной церкви, где 'бывал Черчилль', как обнаружилось, то на Бронной, где 'пел Карузо'. Шмыгов знал тайное; будь у Чистых прудов истоки, Шмыгов стоял близ них. Он мог стать краеведом, если б не странность всех его рейдов, не субкультурность: так, 'Bishop's finger', очень английскую по стилистике, дорогую пивную-паб, он ценил, 'Дольче Вита' или же 'Францию' игнорировал. Наряду с англофильством, склонен был к 'дипсомании', как прозвал он запой; было, в ночь он будил меня - сообщить с удалыми смычно-взрывными и акцентируемым на картавости [r] о 'причастности дому Виндзоров', о желании жить, 'чёрт, в fairy and adorable London', о гнусной жизни, отданной деньгам, и, хмыкнув, ввёртывал, что, мол, он не так глуп, как кажется, потому что в Кремле его 'ценят, сэр!'

Я не видел с ним женщин. Он рамки суживал, требуя, чтоб жена была рода древнего, чтоб жила в историческом центре, знала б английский. Сбой одного из условий Шмыгову мерзил; если встречался он с 'парвеню', досадовал. Но имеющих должное ждал иной тест: стать (длинноногость, хрупкость, субтильность), рост (под сто семьдесят) и, первейшее, юность лет восемнадцати, а не то и шестнадцати. Он жену бы воспитывал: читки Диккенса (Троллопа), смотры Тёрнера (Крома), слушанья 'Битлз' (и Генделя). Он её наряжал бы, всяко выгуливал и делился с ней жизненным ценным опытом, любовался бы ею (вечером) голою и заканчивал: спать пора. Он страдал по Лолите с юным либидо. Часто он, сибарит с жёлтым куньим лицом в очках под приглаженной проседью, застывал подле девочек. Он мог их покупать, конечно, но опасался. То есть Лолите нужно случиться как бы законно: взять и пристать к нему доброй волею. А покамест у Шмыгова были юноши, даровавшие хоть иллюзию осязать рядом нежную, квази-женскую плоть - с возможностью под финансовой и моральной опекой ею владычить. Переходилась ли (и насколько) грань, но свелось всё к Калерию, привереде-юнцу с его как бы пустыми рыбьими óкулами, прыщавому, своевольному, что молчал большей частью или затейливо комкал фразы в апóкопах да выбрасывал редкой фистулой муть, понимаемую лишь Шмыговым, признававшимся в час запоя: 'what the hell , дололитствовал...'