Великая оружейница. Рождение Меча (СИ) - Инош Алана - Страница 69

В ней не угасала потребность кого-то опекать. Но кого опекать, если дети выросли, и даже внучки уже растят собственное потомство? В их семьи оружейница предпочитала не лезть с поучениями: пусть сами, своим умом деток воспитывают, хотя если у неё спрашивали совета, никогда не отказывала в нём. Она отдавала себя ученицам, стремясь вложить в каждую из них божественную искру Огуни. Не было для Смилины радости светлее, чем видеть, как растёт и расцветает мастерство у молодёжи.

А тем временем княгиня Краса ушла в Тихую Рощу, и бразды правления приняла Изяслава – всё ещё холостая, хотя возраст её был достаточно зрелым. Смилина получила от неё приглашение на пир в честь восшествия на престол; посланнице было поручено немедленно получить подтверждение, будет ли оружейница на празднике, и она, вручив Смилине пригласительную грамоту, ожидала ответа. Смилина сперва хотела отказаться, но потом передумала и сказала:

– Передай государыне Изяславе, что я буду.

Она не могла сказать, что была дружески расположена к новой княгине, но то сердечное прощание на тризне ей невольно запомнилось. Смилина старалась никогда не отягощать себе душу долгими обидами, но всё же в отношении к Изяславе присутствовал неловкий осадок неоднозначности. Не враждебности, нет. Но и дружбы с нею Смилина не жаждала.

А вот Изяслава как будто искренне обрадовалась, увидев оружейницу среди гостей на званом пиру. Обещание, данное у смертного одра Свободы, она держала, выделяясь среди своих ярко и роскошно разодетых приближённых строгостью чёрного облачения. Её наряд оживляло лишь неброское бисерное шитьё на кафтане; высокие сапоги – те самые, покрой которых придумала Свобода – не имели украшений совсем, а на руках Изяслава носила шёлковые чёрные перчатки с вышивкой в виде солнца на тыльной стороне кисти. Едва завидев Смилину, княгиня просияла и устремилась к ней навстречу. Ясная, солнечная улыбка Изяславы пленяла сердца многих с первого взгляда, что вкупе с золотой косой и синими очами составляло её незабываемый, светлый и притягательный облик. Голосом новоиспечённая владычица Белых гор обладала звучным, прохладно-низким и сильным, как звон большого колокола, всегда заразительно и от души смеялась. Да, любила она пирушки, но и о деле никогда не забывала – в работе была так же страстна, как и в веселье. Крепко стиснув оружейницу за плечи, владычица Белых гор воскликнула:

– Мастерица Смилина! Здравствуй! Я рада, что ты здесь. Ну, не смущайся, будь как дома. Мои двери всегда для тебя открыты! – И, дружески встряхнув оружейницу, государыня рассмеялась: – Ну же, могучая моя, склонись ко мне! Дай, поцелую.

Смилина нагнулась к ней с высоты своего роста, и Изяслава расцеловала её в щёки и в губы – точно так же, как и тогда, на поминках. За обедом она посылала оружейнице лучшие куски всех блюд со своего стола, а кубок Смилины наполняла отдельно приставленная к ней прислужница.

С тех пор и повелось: что ни приём, что ни пир у княгини – тотчас же к Смилине летело приглашение. Боясь обидеть государыню отказом, оружейница приходила, но увеселения и пышные застолья мало привлекали её и ложились бременем суеты на душу. Однажды она спросила Изяславу прямо:

– Государыня моя! Отчего ты столь часто чтишь меня своим милостивым вниманием? На пиру я не весела, напротив – скучна донельзя. Да и не молода я уж для таких празднеств.

Изяслава, блеснув озорной белозубой улыбкой, ответила:

– Отчего? Вестимо, оттого что люблю тебя всем сердцем и хочу видеть! И речи твои мудрые любы мне, и душа твоя – простая, прямая и чистая. На таких, как ты, и держится земля Белогорская, как на столпах могучих. – И, положив руку на плечо Смилины, повторила с сердечной теплотой в голосе: – Люблю я тебя. Невозможно тебя не любить! Оттого и зову. Да ты посмотри на себя! – Княгиня шутливо похлопала по могучей лопатке оружейницы. – Тебя лучше иметь в друзьях, нежели во врагах!

– Да ну, государыня! Я и враждовать-то не умею, – усмехнулась Смилина.

– Ага, ты не враждуешь – ты сразу прихлопываешь обидчицу, да и дело с концом! – душевно расхохоталась Изяслава, широко сверкая крепкими, белыми клыками. И всё так же игриво ткнула Смилину кулаком в бок: – Да кто в здравом уме станет с тобой враждовать? Разве только самоубийца или тот, кто возомнил себя бессмертным!

Смилина была смущена этими речами. Словно какая-то многолетняя тяжесть упала с её сердца, которое оттаяло и зажглось светлым огоньком. Таково было свойство её души – отбрасывать все сомнения при виде такой пылкой, непоколебимой, ослепительной искренности, с коей княгиня протягивала ей руку дружбы.

– Но отчего ты спрашиваешь об этом? – в свою очередь осведомилась Изяслава. – Ежели ты сомневаешься в неподдельности моих чувств, то зря: я вся перед тобою, как на ладони. А коли мои приглашения тебя обременяют и отвлекают от дел, то не бойся отклонять их, я всё пойму и не обижусь. Но прошу тебя только об одном: не лишай меня радости видеть тебя совсем!

– Государыня, да я… Не знаю, что и сказать… – Окончательно растерявшись, Смилина смолкла, обезоруженная такой чистосердечной лаской и приветливым теплом.

– А ты скажи всё как на духу, – заглядывая ей в глаза с улыбкой, предложила княгиня. – Пусть меж нами не будет никаких недомолвок! Что тебя тяготит? Что у тебя на сердце?

Не смогла Смилина покривить душой и открыла новой белогорской повелительнице всё, что томило её долгие годы – то, что они со Свободой пережили и похоронили, но что так и не изгладилось из души оружейницы насовсем, без следа. Изяслава посерьёзнела, нахмурилась, но не гневно, а грустно и задумчиво.

– Мне жаль, что ты так долго носила в сердце этот груз, – молвила она, сжав руки Смилины. – Лукавить не стану: я любила твою супругу. Преклонялась и восхищалась. Да и до сих пор её образ не померк в моей душе, а её уход из жизни стал для меня большой утратой… Но, видя её любовь к тебе, я не посмела вторгнуться и посягнуть на чистоту ваших брачных уз. Я заперла своё сердце на замок, дабы не смущать Свободу. Ежели ты спросишь меня, каково это – любить без взаимности, я отвечу: это тяжело. Но любая любовь прекрасна, даже безответная. Твоя супруга, не ответив на мои чувства, тем не менее, многое мне дала, поделившись светом своей прекрасной души. И за это я буду хранить в своём сердце её дивный облик до конца моих дней. И ежели я причинила тебе боль или нанесла обиду, я прошу у тебя прощения. Пусть это не станет препятствием между нами. Ежели ты готова простить меня и принять мою дружбу – обними меня.

Смилине оставалось только шагнуть в раскрытые объятия Изяславы и неуклюже обхватить её.

– Ну что, выпьем по такому случаю? – сверкнула своей обезоруживающей улыбкой правительница.

Им подали по полному кубку хмельного мёда, и они, осушив их до дна, крепко чмокнулись в губы.

– Предлагаю в честь сего события надраться до поросячьего визга, – рассмеялась княгиня.

– Уж не гневайся, государыня, только тебе меня не перепить, – усмехнулась Смилина.

– Хвастаешься? – хохотнула Изяслава.

– Нет, госпожа моя, предупреждаю. – И Смилина подставила свой кубок прислужнице, чтоб та вновь его наполнила.

– А вот мы сейчас посмотрим! – задорно подмигнула княгиня.

Смилина осторожно заметила, что Изяславе как хозяйке приёма напиваться вдрызг нежелательно, но та и слышать ничего не хотела. Она велела достать из погреба бочку самого лучшего, самого крепкого и выдержанного мёда – и понеслось. После каждого кубка Смилина с княгиней торжественно целовались; на шестом или седьмом Изяслава с величайшей серьёзностью вынула из ножен кинжал, надрезала себе руку и передала клинок Смилине:

– Сделай то же самое!

Оружейница последовала примеру государыни, и они соединили надрезанные ладони в крепком рукопожатии, смешав кровь. Несколько капель упали в кубок с мёдом, и княгиня протянула его Смилине:

– Пей, названная сестра, половину!

Оружейница единым духом ополовинила кубок, а остальное выпила Изяслава и с громким стуком припечатала сосуд ножкой об стол, утёрла рот.