Переводчик Гитлера - Шмидт Пауль - Страница 21

Этот антагонизм особенно поразил меня во время беседы в Канцелярии в начале марта 1938 года, в ходе которой Гендерсон сделал от имени своего правительства очень важное замечание относительно колониального вопроса. Если бы оно получило развитие, Германия обрела бы колониальные территории в Центральной Африке. Предложение состояло в том, чтобы объединить европейские владения в Центральной Африке, а затем распределить их заново; Германия при этом получала свою долю. И снова именно манера изложения послом этого проекта вызвала сильное раздражение у Гитлера.

Вместо того чтобы выступить с сенсационным заявлением, что Германии предлагают территории в Центральной Африке в качестве колоний, Гендерсон начал с ряда оговорок. Он сказал, что британское правительство еще не обсуждало его предложение во всех подробностях с правительствами тех стран, которых это касается, и не достигло каких-либо определенных соглашений в этом плане, поэтому данный шаг является совершенно неофициальным. Как посол Великобритании он хотел удостовериться, какой будет реакция немецкого правительства. Усугубляя ситуацию, он упомянул также, что передача колониальных территорий предполагает некоторые условия. Например, спросил, будет ли немецкое правительство придерживаться условий Соглашения по Конго относительно запрещения военного обучения туземцев, строительства фортификационных сооружений, а также соблюдения определенных гуманитарных принципов в обращении с туземцами.

Когда Гендерсон закончил свое весьма пространное изложение, Гитлер не выказал ни малейшего интереса, сказав, что нет никакой спешки в колониальном вопросе. Но его досада проявилась во взволнованных ответах на другие замечания Гендерсона. Австрийский вопрос остро стоял в то время? всего несколько дней спустя германские войска вошли в Австрию, а судетская проблема активно дебатировалась в немецкой прессе. Гендерсон выразил отношение британского правительства, как и Галифакс позднее, сказав, что по обоим вопросам возможны изменения, но только если они произойдут мирным путем.

В ответной речи Гитлер дал выход своей ярости, но не обрушился лично на Гендерсона, как сделал это Риббентроп 21 мая в уже приводившемся разговоре. Он раздраженно заявил, что лишь небольшой процент австрийцев поддерживает Шушнига, и если Англия вмешается в «семейные немецкие дела», которые ее не касаются, то Германия будет сражаться. Гитлер пространно и с большим негодованием углубился в эту тему о «вмешательстве Англии в дела, которые ее не касаются». Он употребил особенно жесткие выражения в своих высказываниях против прессы и религиозных кругов Англии за их вмешательство в диспут немецкой церкви. Продолжая говорить, он приходил во все большее волнение, как будто долго сдерживаемая неприязнь к Англии вдруг хлынула, словно прорвавшись сквозь шлюзы. Касаясь судетского вопроса, он особенно яростно обрушился на чехословацко-советский договор, выпалив, что европейские страны совершили преступление, пустив Россию в Центральную Европу.

Имея все это в виду, я вполне мог представить себе, какой гнев вызвал у Гитлера отчет Риббентропа о его разговоре с британским послом 21 мая и о высказанном в ходе разговора предупреждении. После той встречи Риббентроп сразу же улетел в Мюнхен. На следующий день, в воскресенье 22 мая, было получено личное предупреждение Галифакса. Барометр определенно указывал на шторм.

Более того, учитывая предполагаемую концентрацию германских войск на границе, чехи произвели 20 мая частичную мобилизацию, и когда Германия ничего не предприняла, мировая пресса торжествующе заявила, что немецкий диктатор отступил. Достаточно лишь показать ему свое противостояние, как сделали это чехи, писали газеты, чтобы заставить его образумиться. И нарочно нельзя было придумать лучшего способа привести Гитлера в бешенство. Открыто обвинить диктатора в слабости? это меньше всего могло бы заставить его образумиться, особенно если, как в том случае, дело касалось чистого вымысла. Последствия не замедлили сказаться.

Летом моя переводческая активность резко пошла на убыль. Тон немецкой прессы в отношении Чехословакии становился все более яростным. Я дважды работал с Герингом? в форме военно-воздушных сил, потому что речь шла о чисто военно-воздушных делах. Первый случай представился, когда приехал с визитом Бальбо, итальянский министр авиации, второй по случаю приезда генерала Вюилемена, возглавлявшего французские военно-воздушные силы, который прибыл в Германию с группой французских летчиков по приглашению Геринга. Из-за моей униформы итальянцы всегда обращались ко мне как к «Colonello» (полковник). Французские офицеры произвели очень хорошее впечатление на всех немцев, с которыми встречались, и я отметил, какой большой эффект оказало на них состояние немецкого авиационного вооружения. Французы навестили Геринга в Каринхалле. «Что будет делать Франция,? спросил Геринг Вюилемена,? если между Германией и Чехословакией разразится война?» Вюилемен без промедления ответил: «Франция сдержит слово».

На обратном пути из Каринхалле, как написано в мемуарах Франсуа-Понсе, генерал сказал французскому послу: «Если, как Вы считаете, в конце сентября начнется война, то через две недели у Франции не останется ни одного самолета».

В начале сентября я снова находился при исполнении обязанностей на партийном съезде. Зарубежные страны были представлены еще больше, чем в предыдущем году. Посол Великобритании, который на последнем съезде пробыл в Нюрнберге лишь два дня, теперь оставался почти до конца, а среди британских гостей были лорды Стэмп, Клайв, Холленден, Брокет и Макгоуен, а также Норман Хальберт. Франция и другие страны были представлены не менее внушительно. В разговорах, которые мне довелось переводить, я уловил с каждым днем возраставшее напряжение, преобладавшее в Европе в сентябре 1938 года. Мне редко приходилось так много переводить о войне и угрозе войны, как в те дни. Примечательно, что одним из тех, кто рассматривал ситуацию с наибольшим беспокойством, был посол Испании, который открыто выражал свои опасения, что в случае войны французское правительство при поддержке испанских левых свергнет режим Франко.

Новости, приходившие в Нюрнберг из-за границы, также были тревожными. До сих пор у меня перед глазами взволнованные лица моих коллег, когда они принесли мне на перевод для Гитлера заявление британского правительства о том, что нападение Германии на Чехословакию будет основанием для вмешательства западных держав. Почти в то же время я переводил для Гитлера сообщение из Лондона, в котором утверждалось, что может случиться так, что Великобритания будет готова оказать военную помощь Чехословакии. Это было 11 сентября.

«Я могу лишь сказать представителям этих демократических государств, что если эти угнетенные существа (судетские немцы) не могут сами добиться справедливости и помощи, они получат и то и другое от нас!»? выкрикнул Гитлер в своей речи, полной угроз в адрес Чехии, 12 сентября, в последний день партийного съезда. «Немцы в Чехословакии не беззащитны и не покинуты!»? донеслось до меня из громкоговорителя в аэропорту, когда я покидал Нюрнберг.

Угрозы Гитлера еще звучали у меня в ушах по пути в Берлин, где я нашел в глубоком унынии по поводу носившейся в воздухе угрозы войны не только министерство иностранных дел, но и своих друзей и знакомых. Я услышал немало резких слов в адрес Гитлера и узнал также о плане оппозиции арестовать его силами армии, как только он объявит о всеобщей мобилизации. 13 сентября напряжение стало почти невыносимым.

Утром 14 сентября события приняли драматический и сенсационный оборот. Я должен был перевести для Гитлера сообщение из семи строк: «Ввиду усиливающейся критической ситуации предлагаю немедленно нанести Вам визит, чтобы сделать попытку найти мирное решение. Я мог бы прилететь к Вам самолетом и готов отбыть завтра. Пожалуйста, сообщите мне о ближайшем времени, когда Вы можете принять меня, и о месте встречи. Я был бы благодарен за очень скорый ответ. Невилл Чемберлен».