Ряженые - Свирский Григорий Цезаревич - Страница 5

- От советских ничего другого и не дождешься, - сообщил он Арье-Льву, получая в аэропорту свой первый подарок в Израиле - противогаз. У того сразу глаза потеплели: увидел, этот Юра - парень "свой в доску", никакими просоветскими слюнями его не обмажешь, и ввел в свой круг, где никого ни в чем убеждать не требовалось. Юра, как "свежачок", был интересен всем. Почти месяц бывшие узники возили его по еврейским поселениям Иудеи, показывали домашним и соседям, и те наперебой рассказывали ему, какой он счастливец. Когда они прибыли, из Воркуты да Норильска, в начале семидесятых, их оглушило непостижимое высокомерие и хамство чиновников, чуть ли не в каждом мисраде кричали на бывших россиян: "Зачем вы приехали?", "Вас никто не звал!", "Вы нам не нужны!"

Почему так? Что они, с цепи сорвались, чиновные исраэли? Испугались чего? Этого ни Арье-Лев, ни его друзья постичь не могли, вспоминали лишь, что газеты на русском были иногда газетами - вопленницами. Вопияли о невнимании к новичкам, о массовой безработице...

"Теперь все иначе, - твердили бывшие зеки. - Конечно, израильский бардак никуда не девался. Но, тем не менее... Другие времена. Вас и встретили по человечески. Вы счастливец!"

Жилища бывших узников, как правило, были скромны, а вот рядом высились дворцы и крепости в три-четыре этажа. Арье-Лев сказал, что в них живут многодетные евреи из Южной Африки и Америки, они прилетели с деньгами, могли построиться где угодно, но, люди крепкие, не без идей, посчитали, что их место "на передовой" Израиля. "Крепкие" тоже хотели потолковать со "свежачком" из России, и Арье-Лев повез своего подопечного во дворцы. Юра поведал "дворцам" о своем столкновении с Крысоловом в генеральских погонах; в изысканных винах со всего света недостатка не было, и к вечеру "передний край" начал у Юры двоиться...

Утром он проснулся у одного из гостеприимных хозяев поздно, принял душ, бивший яростно, как из пожарного брандспойта, и вышел на гранитную террасу. Куда-то провожали белолицую девчушку, дочку хозяина, похожую на его Марийку в ее семнадцать. Юра достал из своего брезентового планшета карандаш и быстро набросал на листочке взметнувшиеся руки девчушки, похожие на крылышки птенца, мягкий изгиб белой шеи. Написал под рисунком "Нежность". Нежность в белом и коротком платьице с кружевной оборочкой, взметнувшемся от ветра, поцеловала провожавшего ее тучного отца и двинулась к машине, взяв на ходу со стула и набросив на плечо пистолет-пулемет "Узи" с деревянным прикладом.

Юру прохватило как морозцем: "Девочке-то зачем?.."

Осторожно, полушутливым тоном спросил домашних, не слишком ли тяжел для ребенка такой ствол?

- У моей Ребекки был револьвер, - охотно объяснил хозяин, - жена держала его в сумочке. Арабы не предвидели, пришлось ей стрелять... А к деревянному прикладу под мышкой, как у дочки, кто же подойдет?

И все дружно загоготали...

Арье-Лев за завтраком объяснил, что здесь без оружия не обойтись. Юра и сам догадался о том, но долго не мог избавиться от ощущения чего-то очень неправильного. "Девчушечка только от соски и... за автомат?" Эта мысль вызывала неясную тревогу, отголосок протеста; позднее возникали другие встречи, тревога ослабла, оставаясь неясным ощущением какого-то непорядка, а потом и вовсе забылась...

От Арье-Льва и его дружков узнал, что он, Юрий Аксельрод, здесь из свежачков не один такой, - с лубянского корабля на бал: это стало повседневной практикой послесталинского КГБ, подобравшего когти.

Юра был дипломированным специалистом или, как говорят американцы, "профи". После Мордовии получил диплом системного программиста. Считалось, в Израиле не он будет искать работу, а работа - его.

Это стало первой развеянной иллюзией Юры. Только здесь, в беседах с плачущими или нервно смеющимися беженцами из Баку, Вильнюса, Нагорного Карабаха, Оша, прояснилась для него общая картина. Лубянская дудочка верезжала почти одновременно с армейской пальбой по собственному народу. Потому и имела успех столь ошеломляющий...

Герои "Памяти" охотно подтверждали циркулирующие среди евреев слухи, недостатка в которых не было никогда: "форточку вот-вот закроют..."

Когда тридцатого октября 1989 года, многолетними и совместными усилиями и Рабина, и Шамира, для российских евреев "закрылась Америка", израильское министерство иностранных дел перестало придерживать свои вызовы в Россию, они хлынули потоком...

Израильские газеты, как обычно, в дружелюбии к "русским" замечены не были. Лишь сообщали наперебой, в каких городах России ввели талоны на сахар, масло, чай; в конце концов, новую алию гордые сионисты-старожилы пренебрежительно обозвали "колбасной"...

Еще никто не понимал, а в России, тем более, что компьютерщики высокого класса вскоре станут во всем мире по цене золота. Их вытолкали из СССР отнюдь не меньше, чем врачей и учителей музыки. Реки безработных "профи..." самой высокой квалификации текли по раскаленным и пыльным улицам полутропической страны, повторяя, не без горечи, самую распространенную остроту тех лет: "Зачем ветряной мельнице компьютер?"

Однако Юре повезло. И повезло дважды. Приняли на курсы экскурсоводов по Израилю, на которые "свежачков", за редким исключением, не брали. Французский, как родной. Это и выручило. Позднее узнал, курсы фантастически дорогие, деньги за него внесла американская ешива "Сион"; был у нее какой-то фонд для безденежных российских горемык. Второе везенье - разговорился на занятиях с профессором, читавшим "Многовековую историю Иерусалима". Он оказался раввином Бенджамином, главой этой самой американской ешивы "Сион". Раввину, острослову, тучному добряку, которого на курсах израильских гидов, далеких, как и все образования рабочей партии, от религии, а, тем более, от почитания религиозных авторитетов, почему-то прилепили странную для добряка кличку "Бешеный янки". От старых гидов это пошло, чем он им не угодил?! Раввин или раббай, как его называли американцы, был всемирно известным ученым-семитологом, знал, кроме европейских языков и арабского, также хинди и русский. Да еще как знал! Три года, сказал, был в вашей московии аспирантом покойного Бенциона Грандэ, арабиста гениального. А сейчас Тору, писали газеты, исследовал при помощи компьютера. Услыхав, что Юра системный программист, пообещал взять его на работу в свою ешиву... через год. "Появится вакансия. Напомните о себе..."

Месяца через три Юре прислали именное приглашение на вечер в "Мецудат Зэев", он же "Дом Жаботинского" в Тель Авиве, где старейший партийный вождь Ицхак Шамир прощался со своими приверженцами.

Ицхака Шамира его противники из рабочей партии прозвали "гномиком", он и в самом деле оказался крошечным, низкорослым. Остренькое, старательно выбритое лицо было вовсе не интеллигентным, но властным, дерзким. Юре разъяснили, партийный вождь собирался по старости лет в отставку, потому разоткровенничался, как никогда ранее. Почтительно встретившие его однопартийцы попили за круглыми столами, рядом с вождем, апельсиновый сок с пирожными, и он начал тихим, дребезжащим голосом о своем замысле. "Стратегическом плане", как называли позднее соратники Шамира его замысел. Замысел казался несложным. Известная всем шамировская политика укрепления Израиля, политика вытеснения арабов-палестинцев из Иудеи и Самарии, - была им строго математически рассчитана. Разложена наперед, по годам и месяцам. На все последнее десятилетие. Сколько и где строить еврейских поселений на "штахим" - арабских территориях.

"Увы, пока что эта работа не завершена..." И он завещал своей родной партии "Ликуд" заселять в ближайшие годы евреями "штахим" с такой интенсивностью, чтобы через десять лет об арабах больше не было б ни слуха, ни духа...

- Чтоб возвращаться им было бы некуда! И незачем! Ясно?!

Юра аплодировал вместе со всеми. Шамир ему откровенно нравился: короткая война с Саддамом Хусейном активизировала арабов на всех "временно -оккупированных территориях", как они официально назывались. Почти ежедневно пресса сообщала о стрельбе по израильским машинам на дорогах. Изрешетили даже школьный автобус...