Пожарный кран No 1 - Соломко Наталья Зоревна - Страница 22

- Лешка?.. - неуверенно спросил папа.

А какой-то карапуз, стоявший рядом с ним и державший его за руку, отозвался:

- Чего?

- Я не тебе... - растерянно объяснил Кузин папа.

- Это кто? - насторожился Кузя, которому вовсе не понравилось, что какой-то чужой мальчик держит его папу за руку.

- Это? - переспросил папа и, взглянув на малыша, как бы и сам удивился: мол, и правда, кто таков?

- А мама где? - задал Кузя следующий вопрос.

- Мама? - опять переспросил папа, будто плохо слышал.

Странное что-то с ним творилось, Кузя хоть и был в ту пору малышом-первоклассником, а все-таки почувствовал, что с папой не все в порядке... Все время переспрашивает и не отвечает. И смотрит на Кузю так, будто боится его.

- Пап, купи мороженку, - заныл чужой мальчик, державший папу за руку.

- Почему он зовет тебя папой? - строго спросил Кузя.

- Видишь ли, - вздохнул папа, - это мой сын...

- А, - успокоился Кузя, - мой брат. Только зря вы его тоже Лешкой назвали, теперь у нас путаница будет.

- Пап, пошли домой, - потянул младший Лешка, ему тоже не понравилось, что какой-то чужой мальчик так запросто разговаривает с его папой.

- Пошли, пап! - поддержал Кузя.

- А ты с нами не ходи! - сердито крикнул младший Лешка.

- Лешка, замолчи! - велел папа.

- Я и так молчу, - удивился Кузя.

- Я не тебе.

- Говорю же: будет путаница, - засмеялся Кузя.

- Да-да, ты прав... - кивнул папа и торопливо пошел к киоску, покупать два эскимо.

- Дед обрадуется! - сказал Кузя, разворачивая мороженое. - Ну, пойдем!

А папа, глядя мимо Кузи, ответил:

- Видишь ли в чем дело, Лешка...

- Ты это ему или мне? - уточнил Кузя.

- Тебе. Ты ведь уже взрослый, Лешка...

Кузя, разумеется, кивнул.

- Ну и хорошо. Я тебе сейчас все объясню. Только не вздумай заплакать, договорились? Поговорим спокойно, как серьезные люди...

И серьезный человек папа объяснил Кузе, что они с мамой уже давно не любят друг друга. У папы теперь другая жена. И другой сын. Ничего ужасного в этом нет. Когда Кузя вырастет, он все поймет...

- Только не плачь! - попросил папа. - Я этого не выношу... Слезы это лишнее, слезами горю не поможешь, запомни раз и навсегда... Мы пошли. Не плачь!

Это были последние папины слова. Кузя их запомнил на всю жизнь. Он стоял, держал эскимо и смотрел, как папа уходит. Ему хотелось зареветь в голос на всю улицу. Но он стоял и молчал. Ведь папа его просил...

ЗНАМЕНИТЫЙ АКТЕР И ВЕЛИКИЙ РЕФОРМАТОР

Знаменитый Павлик сидел в репетиционной. Выйти оттуда он не мог, потому что в коридоре, прямо против двери, скрестив руки на голой груди, стоял темно-коричневый человек в набедренной повязке и караулил...

Славик был знаменитому до плеча - не драться же Павлику в самом деле с такой мелкотой!

Уже началась третья елка. За окнами стемнело, но знаменитый артист не включал свет. Тьма становилась все гуще, и уже сливались с ней предметы: растворились, исчезли старый диван, и резной шкаф со связкой рапир наверху. Большой цветной телевизор стал сгустком темени, стулья стали невидимками. Только портрет великого реформатора сцены, подсвеченный фонарем с улицы, виден был очень хорошо.

Константин Сергеевич на портрете смотрел на Павлика сквозь пенсне, строго смотрел и горестно, будто хотел сказать: "Эх ты!"

- Эх ты! - сказал Константин Сергеевич, и знаменитый актер вздрогнул, испуганно моргнул. - Растили тебя, радовались: какой талантливый мальчик! Думали, актер вырастет...

- Костя, замолчи! - сердито пискнул Карл Иванович из-за рамы. - Ты инструкцию нарушаешь!

- К черту инструкцию! - грозно отвечал великий реформатор. - Я должен ему все высказать!

Знаменитый актер замер, вжавшись лопатками в диванную спинку.

- Думаешь, ты актер? - гневно взглянул на него Константин Сергеевич. - Ты - халтурщик, вот ты кто! Конь, на котором ты въехал в Париж, и тот одаренней тебя. На него посмотришь - и характер видно, а ты что все десять серий делал? Бегал, махал шпагой и при этом все время красиво улыбался в объектив - мол, полюбуйтесь на меня!

Павлик виновато опустил голову.

- Это называется - работа над ролью? - гремел великий реформатор. Чему тебя в институте учили? Еще, может, скажешь, что играл "по системе Станиславского"? Так имей в виду: ты мне не ученик, я чуть со стыда не провалился, на тебя глядючи!

- Костя, это жестоко, - заступился за Павлика Карл Иванович. - У мальчика первая роль, ты же знаешь...

- Молчи, Карл! Не смей его жалеть. Не беспокойся, он сам себя отлично пожалеет. Он себя любит, он себе все простит. Бездарность! Самовлюбленное ничтожество! Погляди на него: черные очки надел, чтоб почитатели на улице не приставали, он ведь стал знаменитым!

Павлик тоскливо молчал. А что он мог сказать - ведь все это было правдой. Только Павлик думал, что никто, кроме него, не заметит, что играл он в фильме плохо. Или, во всяком случае, если заметит, то промолчит - из деликатности.

И, действительно, все промолчали. Даже хвалили Павлика: мол, такой молодой, а уже талантливый.

Константин Сергеевич устремил на знаменитого горящий взгляд:

- Говорили тебе в детстве: "Люби искусство, а не себя в искусстве"? Говорили?

- Говорили... - сознался Павлик.

- Говорили тебе, что сцена - святое место? Что там нельзя лгать и притворяться?

- Говорили.

- А ты?

Павлик взмолился с отчаянием:

- Константин Сергеевич, вы же сами писали, что актер имеет право на неудачу!

Ох, лучше бы он молчал!

- Актер! - взбешенным шепотом произнес Станиславский. - Актер - да! Тот, кто всю душу отдал роли, кто ночей не спал, кто о себе забывал, горел, мучался... А ты?

- Так сценарий был плохой, - вздохнул Павлик. - Где там гореть-то? И режиссер - дурак.

- Ну и ну... - подал голос сверчок. - Ты, оказывается, заранее знал, что снимаешься в плохом фильме?

- Знал. А что я мог поделать?

- Ты? - с презрением переспросил Константин Сергеевич. - Ты, если бы ты был честен, если бы ты был предан искусству, - если б ты был Актер! то отказался бы участвовать в халтуре!

- Ему славы захотелось, - покачал головой Карл Иванович. - Любой ценой.

- Не только славы, Карл, не только! Стыдно об этом говорить, но ему захотелось еще и денег. Много! Чем больше, тем лучше.

В репетиционной повисло тяжелое молчание.

- Может, такие тоже нужны, Костя... - неуверенно сказал сверчок. Ну, не всем же быть великими.

- Карл, если ты будешь так говорить, я тебе больше руки не подам! отвечал Константин Сергеевич. - Не нужны такие! Пошел на сцену - будь великим. Все отдай своему делу - все сердце, всю душу! Или уйди, не прикасайся!

Несчастный, уничтоженный, сидел Павлик во тьме.

- Я больше так не буду... - прошептал он. - Константин Сергеевич, честное слово!

- Не верю! - донеслось в ответ. - Все! И разговаривать больше не желаю.

Карл Иванович повздыхал, повозился за рамой и тоже затих.

- Подождите! - умоляюще позвал Павлик. - Не презирайте меня. Я сам не знаю, как это вышло. Я же не такой был! Помните? Мне ни денег, ни славы, я театр любил... Помните, помните? Как же все случилось? Когда?

Но в репетиционной стояла глухая тишина: не желали с Павликом разговаривать.

Однако Карл Иванович все-таки сжалился и пробормотал с горечью:

- Не знаешь сам? А когда Юля тебе сказала: "Я работать пойду, а ты учись спокойно и ни о чем не думай больше"... А ты согласился. И ни о чем не думал с той поры, кроме себя, любимого. Помнишь?

ДИРЕКТОР ДОМА ПИОНЕРОВ ДЕЛАЕТ ОТКРЫТИЕ

Никто и не заметил, что директор пропал. Обидно, но о нем не вспомнили, не заволновались.

Только умный первоклассник Овечкин подошел к Моте и сказал:

- А куда Сергей Борисович девался?

Но Мотя не озаботился.

- Ходит где-нибудь, - пожал он плечами.