Пожарный кран No 1 - Соломко Наталья Зоревна - Страница 23

Ведь все уже знали, что Анька нашлась и сидит почему-то под пожарным краном. Совершенно непонятно было, зачем она это делает. Но, раз ей так хочется, пусть сидит, пусть молчит. Вот будет вечером, после елок, разбор, посмотрим, как она объяснит, что чуть не сорвала спектакль.

Несправедливо, конечно: Анька пропала - так все заметили и заволновались, а до Сергея Борисовича и дела никому нет.

За тридевять коридоров он сидит на фанерном королевском троне и, подперев щеку ладонью, думает: "Почему я такой несчастный?" За спиной его пугалом торчит рыцарь "Васька - дурак", весь его вид выражает издевательское сомнение в том, что директору удастся до чего-нибудь додуматься. "Мы теперь всегда будем вместе!" - будто бы говорит он.

Сергей Борисович и сам понимает, что, наверно, так и будет. Кто о нем вспомнит? Кто побежит искать и спасать?

"Никому я на свете не нужен, - думает директор Дома пионеров. - Никто меня не любит. А почему?"

Вон сколько у Сергея Борисовича вопросов. А ответы где? Нет ответов! Между тем директор хочет понять, почему у него в жизни все наперекосяк.

- А ну, думай, моя голова! - сердито командует он.

- Ишь, чего захотел! - отвечает голова. - Я отвыкла. Уж сколько лет я у тебя без дела, ты на мне только шляпу носишь. Не умею я думать... Забыла, как это делается! Не буду, не буду я думать!

- Будешь! - строжает директор. - Ты для чего мне дана, отвечай! А то я тебе!..

- Что ты мне? - издевается голова. - Ни-че-го ты со мной не сделаешь!

- Ну, я тебя очень прошу... Ну, выручи! - умоляет Сергей Борисович. Ты же у меня хорошая! Ты у меня умная... Во всяком случае - была когда-то...

- Уговорил... - смягчается голова. - Только, знаешь, если я начну думать, тебе же хуже будет... Как бы тебе не пожалеть потом, что ты до такого додумался!

- Пусть! - с мрачной храбростью решает Сергей Борисович. - Пусть мне будет хуже, раз я заслужил...

- Ну ладно! - говорит голова. - Ну, держись!

И в ней появляется первая страшная мысль:

Жизнь твоя совершенно бесполезна!

Сергей Борисович горестно кивает.

- Что, продолжать дальше? - удивляется голова.

- Продолжай!

Людям от тебя никакой пользы. И вообще: ты занимаешься не

своим делом! Неужели ты этого не понимаешь? Никаких

педагогических способностей у тебя нет и никогда не было. Детей

ты не знаешь и не понимаешь. Ну чему ты можешь научить их?

- Ты права... - с горечью соглашается Сергей Борисович.

- Не перебивай! - сердится голова. - Я еще не все подумала!

Ты даже до сих пор не понял, что дети - тоже люди!..

Директор Дома пионеров замирает, широко раскрыв глаза. Вот она САМАЯ ГЛАВНАЯ МЫСЛЬ! Просто потрясающе!

- Какой я был дурак! - бормочет он растерянно. - Конечно же, они люди, только еще очень молодые. Почему же я этого раньше-то не понимал?!

И он в сердцах стукнул себя кулаком по голове.

- Но-но! Не очень-то! - не одобрила голова. - Я-то при чем? Ты ж сам от них у себя в кабинете прятался. А еще жалуешься, что работа скучная. Трус ты и лодырь! Сидишь там, как в крепости, которую неприятель штурмует. Хорошо, хоть сегодня нос высунул. Видишь, никто тебя не съел!

- Слушай, голова! - сказал тут Сергей Борисович. - А ведь ты у меня просто умница - если задуматься, а?

- Если задуматься - и ты не дурак! - согласилась голова. - А не пора ли нам начать новую жизнь?

- Пора! - радостно подтвердил он, и так вдруг захотелось из пустых коридоров туда, к людям, что он вскочил, треснул кулаком картонного рыцаря и закричал с отчаянием:

- Люди! Ау! Отзовитесь!

- Ну чего? - отозвались из соседнего коридора люди.

Директор Дома пионеров узнал дерзкий голос пропавшей Аньки Елькиной и обрадовался ей, как родной.

АНЬКА И КУЗЯ

Правая щека у Кузи была отморожена, волосы слиплись в сосульки, а глаза тоскливые, как у бездомной собаки. Кузя стоял у входа в тупичок, смотрел на Аньку.

- Кто тебя? - спросила Анька.

- Елькина, я дурак и скотина! - жалобно сказал Кузя. - Возьми, это твое...

И положил Аньке на колени свое чудо техники.

- Что это? - удивилась Анька.

- Магнитофон. Японский. Ты его выиграла.

- Нет! - нахмурилась Анька. - Мы с тобой не на это спорили! Машину давай!

- Нет никакой Машины, - еле слышно сказал Кузя и вдруг изо всей силы пнул черный ящик.

Ужасная Машина, которая должна была научить людей жить правильно, отлетела к стене, рикошетом ударила в батарею, верхняя ее крышка отскочила, и стало видно пустое фанерное нутро.

- А огонек... - шепотом спросила Анька, не сводя с черного ящика глаз. - Там огонек горел... Она же говорила...

- Батарейка и лампочка, - тоскливо объяснил Кузя. - А говорил магнитофон...

Тихо-тихо стало в тупичке. Анька смотрела на Кузю и молчала. Смотрела и молчала. Точно так же, как в лесу смотрела и молчала Катя. Как дед вчера смотрел и молчал.

И Кузе вдруг стало так холодно и страшно, как бывает только в самом страшном сне.

Будто он остался один-одинешенек в целом свете.

Нет, даже еще страшнее: будто он еще не один, но люди - много-много людей - стоят вокруг, смотрят на него прощально и молчат. И сейчас они уйдут навсегда от Кузи, а Кузя не знает, как их остановить.

- Не молчи, Елькина! - умоляюще сказал Кузя. - Скажи хоть что-нибудь!

Молчит Анька и смотрит.

- Ну, обругай меня самыми последними словами! Ну, пожалуйста, Елькина! Ну, что тебе, жалко?

- Уходи отсюда, - тихо сказала Анька. - Ты недобрый.

ГОРИ, СИЯЙ!

В коридорах пели...

...Твоих лучей волшебной силою

Вся жизнь моя озарена,

печально выводил бас.

Умру ли я, ты над могилою

Гори, сияй, моя звезда...

подпевал звонкий упрямый голос.

А когда Михаил Павлович и Анька допели, стало тихо, только эхо все никак не могло угомониться в дальних коридорах, и все бродило, все шептало: "Гори-сияй... Гори-сияй..."

- Не хочу я его любить, - грустно сказала Анька. - Он злой, плохой...

- А любят не только хороших... - вздохнул Михаил Павлович. - Что ж тебе любовь-то - похвальная грамота?

- И плохих любят? - удивилась Анька.

- Всяких...

- И совсем-совсем плохих?

- И совсем-совсем...

- Почему?

- Потому что мы, люди, - задумчиво объяснил Михаил Павлович, - всегда надеемся на лучшее в человеке... И верим, что, когда его уже ничто не может спасти, спасет наша любовь.

- А она спасет? - с надеждой спросила Анька. - Обязательно?

- Не обязательно. Но иначе нам, людям, нельзя. Пошли домой?

- Не... - помотала Анька головой. - Я еще немного тут посижу... Надо подумать о некоторых вещах... Мне тут очень думается.

Михаил Павлович снял с руки часы, отдал Аньке.

- Хорошо, думай. А через пятнадцать минут приходи.

Он ушел, а Анька Елькина осталась думать. Ведь жизнь - штука не очень-то понятная, чтобы ее понять, надо много думать.

Анька сидела под пожарным краном. Ей думалось.

Еще ни разу в жизни она не думала так много и долго, как сегодня под пожарным краном.

ОНИ БОЛЬШЕ ТАК НЕ БУДУТ

Ох, и попало всем на разборе!

И все клялись, что они больше так никогда не будут.

- Ну, глядите! - грозно предупредил Михаил Павлович. - Это я в последний раз такой добрый! Всех повыгоняю!

Он всегда так говорил.

В большом холодном небе уже опять вовсю сияли звезды. Пора, пора было прощаться. А не хотелось.

- Домой, домой! - уговаривал Михаил Павлович. - Ведь вас скоро с милицией будут разыскивать.

Первым убежал Мотя. Он выскочил на ступеньки и стоял там до тех пор, пока из переулка не вышла девочка в белой вязаной шапочке. Мотя взял ее за руку, и они ушли.

Потом дверь хлопнула три раза, и на улице появились Юля и Павлик. Они шли молча, а за ними нахохлившейся тенью брел образцово-показательный ребенок Зайцев.