Темный инстинкт - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 25

– А в том самом. И вижу, что ты это тоже уже прочувствовал. – Кравченко льстил явной (или предполагаемой) проницательности опера. Хотя, если бы тот спросил, что конкретно подразумевается под коротеньким и весьма удобным словечком «дрянь», Кравченко было бы весьма трудно объяснить это.

– Послушай, – Сидоров боком вылез из-за стола, дотянулся до двери и защелкнул замок. Тут снова зазвонил телефон, но он не обратил на него внимания. – Я тебя все спросить хочу, ты кем все-таки Зверевой доводишься?

– Честно?

– Ну, на Конституции, конечно, не надо клясться, а так хотелось бы…

– Она наняла меня и Серегу, чтобы мы нашли убийцу ее мужа.

– Мда-а, – Сидоров снова вроде бы не удивился. – Ну это сейчас. А прежде?

– А прежде… Я и сам не понял. Мещерский ее знал, вернее, одна его родственница с этой оперной дивой давно дружит. Ну та с ней делится по-бабьему. Мы и приехали. Думали все чин чинарем, как обычно: договор, охрана, сопровождение там… А Зверева вдруг на попятный: мол, ничего со мной не случилось, и пошутила – будьте моими гостями, пока не наскучите мне. Мы как дураки, в натуре, ушами хлопали, хотели уж мотать домой, а тут – бац – вдруг убийство. – Кравченко плел свою историю с простецки-вдохновенным видом.

– За лицензию дорого платил? – спросил Сидоров неожиданно.

– Нет. Вернее, сначала еле денег наскреб, потом все окупилось.

– А выгодно это?

– Смотря к кому в охрану попадешь. Если к такой, как эта дамочка, – одни убытки.

– Почему? – опер улыбнулся.

– Интеллигентна больно. На уме одна опера. Из таких деньги выжимать – хуже нет: все вроде ясно, гони монету, а они все про благородство твое толкуют и все благодарят.

– Ты кого конкретно подозреваешь? – Вопрос грянул как выстрел в упор. Кравченко поперхнулся: «Ах ты мент, тебе зубы заговаривать – труд напрасный. Ты логику слов в беседе блюдешь. Ну ладно, блюди-блюди».

– Кодекс новый приняли, – молвил он с невинным видом.

– Что? Какой кодекс?

– Уголовный. Я вот интересуюсь, строже он прежнего или как?

Сидоров смотрел на него, потом фыркнул, потом расхохотался.

– Или как, – он откинулся на спинку стула. – Ладно. Ты зачем пожаловал-то, а?

– Хочу кое-что для себя уточнить.

– Я тоже, знаешь. Сплю и вижу.

– А если убийство совершил не псих, Шура? Что тогда?

Опер никак не отреагировал на это, вообще никак: на его лице не отразилось ни интереса, ни любопытства.

– А вообще, этого вашего Пустовалова хоть кто-то из свидетелей видел в этих местах или нет? – настаивал Кравченко.

– Вроде – да, вроде – нет. Народ у нас забывчивый, опрашиваем. Городишко прочесываем, окрестности. План вон ввели по перехвату.

– Но ты-то что, только в одну эту версию уперся по обоим случаям? – горячился Кравченко. – Ты-то что, даже и мысли не допускаешь, что…

– Шипов Зверевой годился в сыновья, – сказал Сидоров. – Я ж тебе еще тогда это сказал.

– И что?

– А то, что такие брачные фортели не к добру. Выводы делай сам.

– Шура, а знаешь, что я тебе сейчас скажу? Ты только со стула от радости не падай. Мы нужны друг другу, как воздух. Ферштейн? Ты без меня, а я без тебя в этом деле – круглые нули.

– Ну, положим, и мне эта нехитрая мысль приходила. Но ты первый сказал.

– Считаться не будем, – Кравченко пристукнул по столу ладонью. – Зверева требует, чтобы нашли убийцу ее мужа: как, кто – неважно. Вознаграждение за все про все будет щедрое. Очень.

– Я мзды не беру.

– Это не мзда, а премия.

– Премии от министра приятны, от руководства. Только не дают нам что-то, все сквалыжничают… А я клянчить не люблю, не привык.

– Я тоже. Кстати, я тут одного вашего парня встретил – без ног на каталке. Из Чечни вроде. Тоже клянчить не привык, а милостыню просит.

– Миша-то? – Сидоров закурил сигарету. – Хороший он мужик, несчастный. Служил, между прочим, здесь, на погранзаставе, кадровый офицер. К «хоттабам» загремел по контракту: жену любил, ну и денег ей хотелось… Подарок хотел сделать. А как из госпиталя ей сообщение принесли – она, стерва, к нему даже не приехала. Отказалась от «обрубка». Вернулся он, отец у него тут был – так с горя через год умер. А Миша… Наши его в дом инвалидов хотели определить – так он отказался. И милостыню на станции теперь действительно просит. «На протез», – всем объясняет. А что за день соберет – все пропьет. Конченый он. Мы ему с ребятами подкидываем, когда бабки водятся, иногда пузырь поставим, так что…

– Ты действительно уверен, что оба убийства совершил один и тот же человек? – спросил Кравченко.

В кабинете стало тихо. Потом Сидоров совсем иным тоном ответил:

– Абсолютно не уверен. Поэтому и сижу тут с тобой.

– Ты никогда не попадешь туда, куда очень хочешь попасть, Шура. Понял – нет?

– А куда именно я хочу попасть?

– В дом Зверевой. Вернее, в круг ее общения, ее семью. Ни-ко-гда. И ты это знаешь. Так вот. Я тебе помогу. – Кравченко наклонился. – Я уже – там. И я готов кое-чем с тобой поделиться и кое-что за тебя там внутри этого круга провернуть.

– Что именно?

– Опрос граждан, наведение справок, наблюдение и, если понадобится, даже оперативный эксперимент.

Сидоров улыбнулся:

– Подкованный ты парень, Вадик. А знаешь, так нагло и настырно мне еще никто себя не предлагал.

– Конфиденты по нынешним меркам – люди небескорыстные, – теперь усмехнулся Кравченко. – И если они себя вдруг кому-то предлагают, значит, жертва эта, по их мнению, окупится.

– Ну, положим, я согласен. И даже очень рад такому нашему… ну, скажем, сотрудничеству. А дальше что?

– А дальше будем менять баш на баш. Честно и справедливо по мере возможности. Информациявнутренняя за информацию внешнюю.

– А что тебе от меня нужно конкретно?

– Пока что результаты судебно-медицинской экспертизы трупа Шипова, результаты осмотра места происшествия и все о свихнувшемся Пустовалове.

Сидоров взвешивал требуемое и предлагаемое.

– И никаких там бумаженций – контрактов, подписочек и тэ пэ, – подытожил Кравченко. – Я их не люблю.

– Я тоже. Но вообще ты многого хочешь. Аппетит шире рта у тебя, Вадик.

– Я свое сказал. Решать тебе.

Опер решал недолго. Поднялся, полез в сейф, достал оттуда пачку фотографий, початую бутылку водки, а из ящика в столе два пластмассовых стаканчика.

– Один вопросик на предмет проверки искренности конфидента, – он разлил по стакашкам. – А сколько Зверевой лет?

– Пятьдесят два года. А ты… вы что, даже не допрашивали ее тогда?!

– Какое там! Прокурор вякнул, краснея и бледнея: а не ответите, мол, нам на вопросики, она на него глянула – он и заткнулся. Но ей, конечно, не до вопросов тогда было, понимаем. Но и сейчас, Вадик, на протокол положить такую женщину – та-а-кую женщину никто из наших тут не осмелится. Духа не хватит. Уедет – пошлют потом отдельное поручение, на МУР спихнут, а там… Ладно, это теперь уже неважно, а важно то, что шабашник Коровин убиенный тебя не интересует? Так, нет?

– Мне за него платить не будут. А он действительно шабашник?

– Действительно. То опознание участковым полностью подтвердилось. И действительно, ездил в город за водкой. На обратном пути его и замочили.

– О нем мы будем скорбеть. Пока что. Но вспомним непременно, если понадобится. А вот о Пустовалове…

– Бери снимки. Полюбуйся. Это он по первому своему делу, когда напал на соседа по лестничной площадке. У того в результате тяжкие телесные – полгода в гипсе, потом инвалидом стал.

– А чем он его?

– Как и шабашника – топором по голове, тот руками успел закрыться – раздробление обеих кистей, переломы, ну и черепная травма.

– А лицо?

– В материалах уголовного дела сказано: «неизгладимое обезображивание лица» – шрам через весь лоб. Хорошо, черепушка у соседа оказалась крепкая. Вообще – удар в лицо – это на Пустовалова похоже.

– А в горло? Ножом? – насторожился Кравченко.