Темный инстинкт - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 26

Опер пожал плечами.

– Просвети меня насчет этого психа, Саша. – Кравченко рассматривал фотографии, где в присутствии понятых тот, кого сейчас разыскивала милиция, демонстрировал что-то следователю на лестничной площадке, видимо, какого-то очень старого дома. – Только странно, что вы следственный эксперимент с невменяемым проводили.

– Не мы, во-первых. А во-вторых, дело еще до судебно-психиатрической было, по горячим следам, так сказать, закрепить хотели. И тогда выводов о его здоровье никто еще никаких не делал.

– Ясненько. А почему он…

– Слушай, я тут в одно место собирался, да ты пожаловал. Получить хочу там консультацию на тот же предмет, что и тебя интересует. Мне этот псих – вот где, – Сидоров показал себе на горло большим пальцем. – Ненавижу эту публику, потому что не понимаю. А тут есть человечек, который с одного взгляда их сечет. В общем, момент назрел – если хочешь, можешь прокатиться со мной. Вреда от этого, думаю, не будет.

– А куда прокатиться? – осведомился Кравченко.

– Да тут недалеко, в лесочке. Интернат там для вот таких, – Сидоров крутанул пальцем у виска, точно будильник заводил. – Лесная школа, в общем, а наши ее «Гнездом кукушки» окрестили. Там прежде и ЛТП наш районный помещался, и наркология, потом все прикрыли, трудоголики расползлись кто куда. Сейчас там только те дурики живут, какие сами того желают и кому совсем уж деваться некуда. Ну и несколько «принудиловок», но это случай особый. Со своим режимом. А зав всей этой богадельней голова светлая. Советы иногда нам дает. Тут у нас весной из части дезертир деру дал с автоматом, шизанутый какой-то. Так ее советы очень даже пригодились. Так что и по Пустовалову…

– Ее советы? – Кравченко ухмыльнулся.

Сидоров в ответ улыбнулся обезоруживающе.

– Ладно, не цепляйся. Ты на колесах? Вот и чудненько. Только пожрать надо сначала заскочить куда-нибудь. Пельмени уважаешь? Ну и лады. Тут есть одно местечко.

Глава 9

«Гнездо кукушки»

До «Гнезда» добирались довольно долго – сначала по шоссе, а затем по весьма живописной, но ужасающе ухабистой лесной дороге. «Хонда» то и дело подпрыгивала на рытвинах, кое-как присыпанных гравием.

– Тут у нас ремонт вечный, наверное, еще со времен варягов, – рассказывал Сидоров. Перекусив вместе с Кравченко и запив обед парой банок пива, он заметно оживился. И причина подъема его настроения стала для Кравченко скоро совершенно ясна. – У озера вашего стройка кипит, лес наш валят, роют, бетонируют, грызут природу точно колорадские жуки. А тут, – опер кивнул на сосны, на гранитные валуны, поросшие разноцветными мхами, – убогим и дорога вроде не нужна. И правда, куда им таким путешествовать? «Скорая» с грехом пополам из города доедет, хлеб с крупой тоже на попутке забросят, гроб – если кто скопытится – тоже: кладбище тут рядом.

– А персонал как же сюда добирается? – поинтересовался Кравченко.

– А персонал, считай, аборигены. Тут станция в двух километрах железнодорожная. Так половина персонала там в поселке живет. А сторож, повариха и старшая медсестра вообще при интернате постоянно. У них квартирки казенные во флигеле. Сторож, например, уж лет пятнадцать отсюда никуда.

– А завбогадельней? – улыбнулся Кравченко.

– У нее тоже там комнатушка. Она ж питерская сама. Ну, ее сюда по распределению в оные времена. Ничего, вроде прижилась. Седьмой год здесь.

– Одна?

Сидоров погладил мягкую обивку сиденья.

– Классная машинка, – заметил он. – Я иномарочку эту замечал тут на днях. И не только на шоссе. Это ведь айзергуд на ней катается, секретарь Зверевой?

– Он иранец. Вроде бы.

– Иранец? Чтой-то вдруг?

– А так вот, – Кравченко полуобернулся. – Я его пока еще не разъяснил.

– Ну так постарайся, поторопись, – Сидоров вальяжно раскинулся на сиденье. – Баш на баш – уговор состоялся. Да, хороша машинка. И дом у этой Зверевой – закачаешься. Хоромы.

– Они там как на Луне живут, Шура. – Кравченко прибавил скорость: дорога вроде стала поровнее. – В вакууме, как зеленые человечки. Там все совсем другое. Иная галактика.

– Брось, люди везде одинаковы. Что богатые, что бедные, что нищие – так же болеют, так же жрут, так же… – он запнулся, – словом, на гвозде в уборной у них тоже туалетная бумага.

– Но при этом унитаз золотой. Нет, Шура, кто на таком унитазе сейчас восседает, тот… Эх, да что там! Дольче вита. Она и есть дольче. Разница огромадная, особенно если со всем остальным нашим дерьмом сравнивать.

– Вообще-то, конечно, вертолеты вон как пылесосы покупают.

– Вертолеты – это муть, Шура. Железки. И тот банкир ваш с его конюшней тоже муть. Портяночник, дешевка. Зверева, если только захочет, то…

– Что? Шибко богатая? – Сидоров прищурился.

– Ты даже не можешь себе представить насколько.

– Муж, он ведь по закону у наснаследник первой очереди после жены, так – нет?

Кравченко покосился на спутника: как-то резко ты, Шура, мыслительный свой процесс ведешь. Все скачками, скачками…

– А затем идут братья-сватья, – продолжал Сидоров.

– У нее сватьев нет. И детей, заметь, тоже. Белобрысые – не родные ей. Считай, что седьмая вода. Но брат – родной.

– А я его по телевизору в дежурке вчера слыхал. Он за Траволту трепался. Фильм ночью показывали по кабельному. Э-э, сбавь, тут поворот направо, – Сидоров указал на узкую, поросшую травой колею. – А вон и избушка наша: к лесу задом – к нам фасадом. Ты погоди маленько, я с Наташей переговорю и тебя позову. Лады?

Лесная школа-интернат показалась Кравченко кощунственно похожей на музей-усадьбу одного поэта, где прошлой осенью они побывали с Катей. Старый деревянный помещичий дом с гипсовыми колоннами, «бельведером» и подслеповатыми окнами, забранными толстой решеткой. Вековые липы и клены, полуразвалившаяся «господская» ограда, круглая клумба, а на ней георгины, львиный зев и душистый табак вперемешку с сочными сорняками. Бледнолицый, тихий с виду паренек в синем ватнике старательно подметал двор новенькой метлой. В песке у ограды рылись рябые куры. Серый кот – хвост трубой – шествовал по тропинке к пожарной кадке под навесом из шифера. Скрипнула дверь, обитая дерматином, – на крыльцо дома вышла старуха в белом халате, косынке и войлочных тапочках с охапкой скомканного постельного белья.

Узрев ее, парень вдруг бросил метлу, запрыгал на одной ноге, издавая низкое утробное гудение – точно шмель или мальчишка, изображающий самолет.

– Не пыли, голубь, – старуха вытряхивала белье и запихивала его в черный пластиковый мешок. – И метлу подбери. Тебе Наталья Алексеевна что наказала делать? Двор мести. Полоса-то твоя взлетная без сучка без задоринки должна быть. Во-от. А ты что ж? Как взлетать будешь, зацепишься. Вот истребитель твой и развалится. Как же это, а? Хорошо ли будет?

Парень послушно поднял метлу и снова принялся за работу. Кравченко запер машину и наблюдал за «дворником-истребителем», стараясь не ухмыляться. Старуха окинула его взглядом, но ничего не сказала. Из-за угла дома появился Сидоров, а с ним маленькая, точно Дюймовочка, женщина в сияющем белизной халате.

– Вот, Наталья Алексеевна, знакомься. Это Вадим, – Сидоров подвел ее к Кравченко. А тот не преминул подметить, какими именно глазами (само влюбленное ожидание) завбогадельней смотрела на приосанившегося опера.

Сидоров был выше ее почти на две головы. И, представляя Кравченко, все норовил приобнять невзначай, утверждая свое преимущественное владение: смотреть, мол, смотри, остальное – не моги. Иначе – в морду.

Наталья Алексеевна, врач-психиатр и заведующая этого скорбного заведения, была женщиной «ясной» – из породы тихих, улыбчивых и явно знающих цену своему уму. Крашеная, коротко стриженная блондиночка с нежной кожей, почти совсем не пользующаяся косметикой – ни к чему, свежесть и так – дар от бога, очень близорукие зеленые глаза, дымчатые очки-хамелеоны, тонкие длинные пальцы, полное отсутствие маникюра, а на безымянном пальце – серебряное колечко с бирюзой. И негромкий спокойный голос. Словом – прямая противоположность Сидорову (и тем наверняка ему и нравившаяся).