29 отравленных принцев - Степанова Татьяна Юрьевна - Страница 37

– Но все же глядел?

– Конечно, глядел. А как же? Я до сих пор, все эти годы, на тебя гляжу, любуюсь. Ты красавица, Маша.

– А, брось заливать, – Потехина шлепнула его по руке и одновременно еще теснее прижалась к его плечу, – старая я, Иван, кляча… Дни рождения свои уже начала тихо ненавидеть. Не справляю их, даже здесь, когда кто-то вспоминает, поздравляет. А раньше-то, раньше, помнишь? Как танцевали-то у меня до утра, в Прохоровку-то как на дачу на шашлыки ездили, помнишь? А сейчас утром как проснусь, и сразу – шмыг к зеркалу. И начинаю сама себя изводить ревизией. А что сделаешь? Ботокс вон колоть в клинике начала. Докатилась, называется…

– Для меня ты навсегда красавицей останешься, Маша, – сказал Поляков. – Я ведь до сих пор тот день помню, когда мы с тобой познакомились. Когда я в холодный цех работать перешел. Как ты мне сказала-то: «Молодой человек, вам так идет сей головной убор». Это про колпак-то мой поварской… На тебе, помню, сарафанчик такой замшевый был мини и водолазка черная.

– Ой, ой, вспомнил, старый, что на мне двадцать пять лет назад было!

– А что? Я все помню. Ты и сейчас как картинка из модного журнала. Всегда на тебе что-нибудь этакое, со вкусом надето – браслет, шарфик, кольцо, туфли-лодочки.

– А, брось. Одно мне теперь и осталось в жизни удовольствие – шмотье покупать. По магазинам проедешься, наберешь всего – одни пакеты фирменные, потом нацепишь на себя, нарядишься по журналу и сидишь… сидишь на футбольном поле. Чужой юности завидуешь. – Потехина откинула со лба челку. – Эх, Ванечка, что ты… Вон они, смотри, какие мальчики-то подросли. Им жить, а мы с тобой уже в тираж выходим. Сидишь и чувствуешь себя каким-то манекеном. Эх, Иван, журнал мод ты вспомнил. Да, может, он и стильный, и дорогой. Только вот беда – уже прошлогодний. А кому он нужен-то – прошлогодний журнал мод?

– Где Серафим? – тихо, многозначительно спросил Поляков. – Почему не поехал сюда с тобой?

– Не поехал, как видишь. – Потехина достала из сумки сигареты, зажигалку, закурила. – А где он – не знаю. Утром куда-то сорвался, слова не сказал.

– Это на твоей-то машине уехал?

– Ага, на моей машине. Ну что ты так на меня смотришь, Ваня?

– А ты как же сюда? На чем добралась?

– На такси.

– Так я тебя домой отвезу.

– Спасибо. Так ты хорошо сделал, что сюда ко мне приехал. Я Глебу-то не говорю ничего – зачем ему знать? У них тут режим, тренировки. На первенство скоро будут играть мальчики…

– Глеб у тебя молодец. Во-он как раз сюда, на нас смотрит. Помаши ему. – Поляков сам приветливо помахал сыну Потехиной. – С отцом-то он хоть видится?

– Да, отец его не забывает. И с Борькой они тоже часто перезваниваются.

– А может, он еще вернется к тебе, Федор-то? – сказал Поляков. – Знаешь, бывает это, потом проходит. Покрутится, покрутится там, устанет. Может, бросит эту свою, и домой его сердце позовет, к вам?

– Нет, – Потехина покачала головой, – не будет этого. Не вернется он. И ту не бросит. Молодая она. Все у нее впереди. Дети еще будут, наверное. А у меня… И ты сам, Ваня, это знаешь. Ты вот разве бросишь свою Сашеньку ненаглядную? А? То-то, не сумеешь.

– Я бросил, – глухо ответил Поляков, – между нами все кончено.

Потехина смотрела на него нежно и печально. Пухлое, напудренное лицо ее в этот момент преобразилось – смягчилось, похорошело.

– Эх ты, рыцарь ты мой, – она погладила Полякова по смуглой, гладко выбритой щеке, – не смей, слышишь? Нельзя так. Надо бороться.

– Бороться можно, когда есть цель. Вот ты говоришь – у тебя дети, Борька с Глебом – цель. Ты им дело хочешь оставить, жизнь их устроить, обеспечить. А я… Мне, Маша, не за что беспокоиться и не с кем теперь уж.

– Не с кем? – тихо спросила Потехина.

Поляков сумрачно молчал.

– Хорошо, что ты сегодня сюда ко мне приехал, – повторила Потехина, – рада я тебя видеть, Ванечка.

Она медленно поднялась со скамьи и начала спускаться вниз, на поле. Поляков последовал за ней. Две фигуры – мужская и женская – одиноко и странно смотрелись на пустых тихих трибунах, окружавших стадион.

Глеб Потехин через все футбольное поле спешил к матери. Он был высоким, долговязым подростком. Темные от природы волосы его сейчас были выкрашены в желто-соломенный цвет. Но когда он подбежал к Потехиной, стало видно, что, несмотря на весь этот блондинистый прикид, он очень похож на мать – те же широкие скулы, тот же монгольский разрез глаз.

– Что, загонял вас тренер-то сегодня? – засмеялся Поляков, здороваясь с ним за руку. – Ничего, терпите. Красиво вратарь-то ваш мяч принимает. Это всегда так или только от своих?

– Всегда, – ответил Глеб Потехин юношеским глуховатым баском.

– Вспотел весь, совсем мокрый, майку хоть выжми! Ну, не стой так, продует, накройся полотенцем. – Потехина (она была ниже сына на целую голову) заботливо укутала его плечи в широкое махровое полотенце. – И давай-ка в душ. Мы тебя с Иваном Григорьевичем у ворот подождем.

– Я быстро, – Глеб широко улыбнулся. – Мама?

– Что?

– Ничего, так просто. Люблю тебя, соскучился, – он нагнулся и поцеловал Потехину в щеку. – Ну, я полетел в душ.

Потехина смотрела, как он «летит» к реабилитационному корпусу, где находились душевые и сауна. Потом взяла Полякова под руку, и они чинно, как супружеская пара, направились по широкой тенистой липовой аллее, ведущей от стадиона к воротам.

Глава 17

Пейзаж с похоронами в семье священника

Была суббота. Солнечный тихий день. Катя даже представить себе не могла, сколько народа с утра отправляется в выходные за город. Подальше от задушенного гарью и дымом города.

Они с Никитой тоже ехали. Впрочем, куда несла их нелегкая утром в субботу, для Кати сначала было загадкой.

В пятницу под вечер Колосов зашел к ней в кабинет и спросил самым ровнодушным и деловым тоном:

– А что, кстати, ты делаешь завтра?

– А, кстати, твой синяк как? Ого, почти прошел, надо же, – чутко среагировала Катя, – все рассасывается когда-нибудь…

– Вот что. Есть одно дело. Хочу, чтобы завтра ты поехала со мной.

– Куда же это?

– На природу, – ответил Колосов, – мне необходимы твои личные впечатления.

– От чего? – Катя удивлялась такой потрясающей решительности. – От шашлыков?

– Нет, на шашлыки времени не хватит. Да и не то будет настроение, – невразумительно изрек Колосов, чем привел Катю в окончательное замешательство. – Так я заеду за тобой завтра ровно в десять, договорились?

Он покинул кабинет так стремительно, что Катя не успела даже сказать: «Нет, что ты, в субботу я никак не могу!»

В пятницу совсем уж поздно вечером (точнее, в половине первого ночи) объявился наконец по телефону загулявший на черноморском курорте муж – «драгоценный В.А.». Так в домашнем лексиконе именовался Вадим Андреевич Кравченко. Он тоже был с Катей по-мужски лаконичен, но нежен: «Здоров, да здоров я! Все нормально. Купаюсь, загораю, все тик-так у нас с Серегой… Нет, это не простуда, это голос просто немного осип. От ветра, от чего же еще – тут море второй день штормит, бушует… Да нормально все, говорю! Нет, далеко не заплываю. Все хорошо, мой зайчик. И я тоже очень, очень скучаю. Моя куколка… Нет, обратный билет еще не брали. Да успеется! Звездочка моя, Катенька… Нет, ну почему же… почему это мы только водку тут глушим? Мы и сухое тоже пьем с Серегой, и белое столовое…»

Мещерский на том конце света трубку не брал, но Катя слышала его тревожные возгласы: «Поласковей! Что ты все рычишь, как медведь! Про тренажерный зал ей скажи, про спартанский образ жизни…»

Что было делать с «драгоценным» и его закадычным дружком детства? Послать им телеграммой громы и молнии? Пригрозить разводом и девичьей фамилией? Но ведь Катя сама настояла, чтобы они с мужем ехали отдыхать в Сочи. И не его вина была в том, что его отпуск оказался гораздо длиннее Катиного. Катя смирилась, махнула на гуляк рукой. Пожелала мужу всего-всего. Сказала, что безумно скучает. Безумно ждет, орошая слезами их свадебную фотографию.