Яд древней богини - Солнцева Наталья - Страница 38

– Я долго звонил, а он не открывает. Может, случилось что?

Старушка добродушно улыбнулась.

– Демьян Васильевич на ухо туговат. Слышит плохо. Если спит, стучать, звонить бесполезно.

– Вот досада! – расстроился Всеслав.

– Вы не волнуйтесь, он к обеду проснется. Погуляйте полчасика.

Старушка подхватила свою сумку и засеменила к подъезду. Сыщик остался сидеть на лавочке. С рябины ветер сбивал сухие листья. «Как осенью», – подумал Смирнов. От нечего делать он достал из папки фотографию Мавры Ершовой, принялся рассматривать. Две женщины – одна высокая и тонкая, другая пониже: черноволосая, ладно сложенная. Качество снимка оставляло желать лучшего, но и смазанные, расплывчатые черты лица Мавры говорили о незаурядной внешности их обладательницы. Казалось, она испугалась фотоаппарата, дернулась и моргнула, отчего пострадали резкость и общий замысел фотографа-любителя. Все же даму можно было узнать.

Ева ловко справилась со своей задачей – наплела небылиц соседке Ершовых и раздобыла фотографию. К сожалению, снимок имелся в единственном экземпляре. И то хорошо.

– Я придумала, что собираюсь делать фотоколлаж на тему «Москвички семидесятых годов», и выпросила несколько снимков, среди них и этот, – рассказала она. – Дескать, у меня из головы не идут две женщины у подъезда… с необыкновенным блеском в глазах. Старушенция растаяла, прослезилась и позволила мне выбрать несколько фотографий.

Смирнов обрадовался. Если Локшинов узнает Мавру, они хотя бы установят личность «пришлой» колдуньи. Никакой она не оборотень: женщина как женщина, с трагической, нелегкой судьбой. А если не узнает?

Полчаса пролетели незаметно, и сыщик сделал вторую попытку дозвониться в квартиру Демьяна Васильевича. На сей раз ему открыли. В проеме двери стоял сонный мужчина лет шестидесяти, прекрасно сохранившийся, высокого роста, могучего телосложения. Выражением глаз и очерком губ он напоминал «преподобную Евланию».

Локшинов пригласил гостя в единственную, скромно обставленную комнату с письменным столом у окна, трехстворчатым шкафом и раскладным диваном. Они сели.

– У меня к вам серьезное дело, Демьян Васильевич, – без улыбки сказал Всеслав. – Оно касается обстоятельств вашей жизни в Березине.

– Говорите громче, я плохо слышу, – сказал хозяин.

Сыщик повторил фразу.

– Я же просил Лизу никому не давать моего адреса, – сухо произнес Локшинов. – Женщинам нельзя доверять.

– Поэтому вы и не женаты?

– Отчасти, – не среагировал на шутку хозяин. – А вы, собственно, кто?

– Краевед. Хочу написать хронику Березина и подобных ему маленьких подмосковных городков с занимательной историей.

– Что же в ней занимательного? Глушь, снега, непролазная грязь на дорогах. Летом от тишины – в ушах звон. Работы нет. Заводик свечной был, обувная фабрика по пошиву тапочек, и те пришли в упадок.

– А лесопилка?

Локшинов поднял на гостя проницательные карие глаза, в них мелькнула и погасла непонятная искра.

– Лесопилку построили позже, когда меня в Березине уже не было. Сестра писала.

– А почему вы уехали? – напрямик спросил Смирнов.

– Это не относится к краеведению, – усмехнулся Демьян Васильевич. Он был далеко не так прост, как казалось. – Историю Березина лучше всего изучать в Березине, а раз вы приехали ко мне, значит, вас интересует нечто другое. Краевед!

Сыщик промолчал, оставил его выпад без внимания.

– Уехал искать работу, – вынужден был продолжать Локшинов. – Разве я один покинул родные пенаты ради длинного рубля? – Он иронизировал, а в голосе сквозила горечь. – Вас именно моя судьба интересует?

«Если я буду ходить вокруг да около, то ничего не добьюсь, – подумал Всеслав. – Надо вызвать его на откровенность».

– Видите ли, история любого города так или иначе связана с судьбами его жителей, – начал он. – Дома и улицы сами по себе ничего не значат. Люди, их жизнь – вот и проза, и поэзия бытия. Легенды передаются из уст в уста, когда они наполнены живыми чувствами. В Березине я услышал одно предание о странном доме на окраине, у леса, и женщине-оборотне, которая обитала в нем.

Смирнов, не отрываясь, наблюдал за собеседником. У того на лице ни один мускул не дрогнул.

– Вы верите в оборотней? – спросил Локшинов.

– Нет, но…

– Тогда о чем речь?

– Ваша сестра ушла в монастырь, хотела постриг принять, потом передумала. Почему?

– Не решилась, наверное, – угрюмо ответил Демьян Васильевич. – Мир таит в себе слишком много соблазнов, чтобы вот так взять – и отрезать, отказаться от всего… запереть себя в келье, посвятить жизнь молитвам и святому служению. Я бы не смог.

Его манера говорить выдавала в нем интеллигента – учителя или врача, в общем, гуманитария. Смирнов пожалел, что не спросил у Евлании о профессии ее брата. Впрочем, это не поздно выяснить у него самого.

– Вопрос не в том, почему Елизавета Васильевна не стала монахиней, – сказал сыщик. – Меня интересует другое. Что заставило ее бросить родительский дом и отправиться искать утешения в святой обители?

– Думаю, об этом лучше узнать у нее, – зло сверкнул глазами Локшинов. – Каждый сам выбирает свою дорогу.

– А кем вы работали в Березине? – сменил тему Всеслав.

По комнате гулял сквозняк, дверь в коридор то приоткрывалась, то с легким стуком закрывалась. Казалось, кто-то невидимый ходит мимо беседующих туда-сюда.

– Бухгалтером в лесхозе, – взглянув на захлопнувшуюся в очередной раз дверь, нехотя ответил Демьян Васильевич. – У меня экономическое образование, правда, заочное. Я и здесь, в Москве, бухгалтерией зарабатывал на хлеб с маслом. Надоели цифры, как горькая редька! Плюнул, в сторожа подался. А мечтал учительствовать, прививать детям любовь к русской словесности. Стихи даже писал по молодости лет.

– Может, вам приходилось переживать романтические чувства?

Оттаявшее, оживившееся было лицо Локшинова сразу «захлопнулось», на переносице образовалась жесткая складка.

– Я старый холостяк, – заявил он. – Какие чувства? Не сложилось у меня с женщинами. Романтика хороша в книгах, а в жизни… сухой рационализм надежнее. Бухгалтер во мне взял верх над поэтом. И слава богу!

Смирнов почти физически ощущал преграду, которую воздвиг между ним и собой хозяин квартиры. Как же показать ему фотографию?

– А вы бывали в том доме, который березинцы называли «собачьим»?

– Ни в «собачьем», ни в «кошачьем», – саркастически произнес Демьян Васильевич. – Что за выдумки? Зоопарк какой-то. Это сестра вам наговорила? Вы ее меньше слушайте. У нее фантазия играет, а люди верят. Так легенды и родятся: один что-то сочинил, второй добавил, третий приукрасил, четвертому показалось…

Он осекся под внимательным взглядом гостя. Не многовато ли эмоций для опровержения сестриной болтовни?

– Понятно, – с наигранным разочарованием кивнул Смирнов. – Выдумки, значит. Жаль! А с Маврой Ершовой вы случайно не знакомы?

– Первый раз слышу.

Локшинов ответил чересчур быстро и уверенно. Ему бы хоть пару секунд подумать, прикинуть.

– Возможно, она известна вам как Мавра Виленина?

– Нет, не знаю.

– Тогда посмотрите на эту фотографию, – предложил сыщик, доставая раздобытый Евой снимок. – Будьте внимательны, пожалуйста.

Демьян Васильевич побледнел еще до того, как взглянул на фото – вынужден был взглянуть. Черты его лица заострились и окаменели.

– Что вы скажете? Знакома вам эта женщина? – Всеслав указал пальцем на Ершову.

Локшинов хрипло вздохнул, отрицательно покачал головой. Он хотел и не мог отвести глаз от снимка.

– Не знаю… – с трудом вымолвил он. – Откуда у вас… Что вам от меня нужно?

– Я составляю хронику…

– Не лгите, – разозлился Демьян Васильевич. – За кого вы меня принимаете? За идиота? Приходите, копаетесь в наших с сестрой семейных отношениях, задаете дикие вопросы о каких-то «собачьих» домах, оборотнях! Может быть, вы из «желтой» прессы? Или из секты какой-нибудь? Я не артист, не политик, не спортсмен… почему вы явились именно ко мне? Да-да, – махнул он рукой, – вас Евлания ввела в заблуждение. Уходите, будьте любезны. Я ночь отдежурил, плохо себя чувствую, спать хочу! До свидания, господин хороший. А еще лучше – прощайте!