Третье рождение Феникса - Солнцева Наталья - Страница 16

Через минуту под одной из дверей появилась слабая полоска света. Ночной гость воспользовался фонарем. «Интересно, что ему здесь нужно? – подумал Всеслав. – Грабитель? В такую погоду даже воры не выходят на свой промысел. Убийца? Но откуда бы ему знать, что в доме кто-то есть? Одинокий бродяга, замерзший и желающий отогреться? Не похоже…»

– Почему я решил, что он один? – спросил себя сыщик. И тут же подтвердил: – Один. Чутье меня еще не подводило.

Неизвестный не таился. Подсвечивая себе фонарем, он вышел из комнаты – высокий, крепкий, в теплом спортивном костюме. Низко надвинутый капюшон закрывал его лицо. Всеслав не стал ждать, пока гость поравняется с ним, – метнулся вперед, используя фактор внезапности, нанес молниеносный удар… У ночного гостя оказалась отличная реакция: он успел отклониться, и удар прошел по касательной, не сбив его с ног, а только отбросив назад и в сторону. Что-то повалилось, загремело в темноте. Фонарь злоумышленника погас, а сам он со всех ног бросился обратно в комнату, из которой вышел. Что-то щелкнуло, хлопнуло, и несущемуся следом Смирнову бросило в лицо снегом из открытого окна. Перемахнув через подоконник, сыщик спрыгнул в наметенный у стены сугроб. Бежать по глубокому снегу было неудобно. Метель хоть и утихла, но не прекратилась, в глаза летели колкие снежинки, слепили.

Видимо, за забором стояла машина с выключенными фарами, поджидающая ночного гостя. Мотор взревел, и автомобиль мигнул Смирнову красными огоньками на прощание, растворяясь в снежной круговерти. Нечего было и думать догонять его.

– Если это не армейский вездеход, то Джип, – пробормотал сыщик, перелезая через забор обратно во двор.

Кто бы ни был неизвестный, он находится в прекрасной физической форме, имеет боевые навыки и… чертовски похож на Тараса Михалина! Спортивная фигура, рост… Неужели это был он?

У дверей дома Всеслав вспомнил, что в спешке не захватил с собой ключи. Пришлось лезть через окно. То самое окно, где стояла решетка «с секретом», о которой говорил Михалин. Оказавшись в комнате, Смирнов отряхнулся от снега, поставил на место решетку, закрыл раму и задумался. Происшествие не укладывалось в голове. Что за странный визит? Что и кому могло понадобиться здесь?

– Ева! – крикнул он. – Не бойся. Все кончено! Я уже иду.

Он вернулся в «каминный зал», где сама не своя от страха сидела Ева, зажег свечи.

– Кто-то проник в дом, – объяснил он, подбрасывая в огонь березовые поленья. – Я не сумел его задержать.

Зубы Евы стучали о край стакана, когда она пыталась выпить глоток водки. Известие о том, что по комнатам бродила не покойная дама с кровоточащей раной в груди, немного успокоило ее. Живой злоумышленник не так страшен.

– А ч-что ему было нужно? – спросила она.

– Он мне не сказал, – улыбнулся Смирнов. – Выскочил в окно, перелез через забор, прыгнул в машину и… поминай как звали.

– Вы подрались?

– Это громко сказано. Столкнулись друг с другом в темноте. – Всеслав встал и взял в руки подсвечник. – Пойду, посмотрю, что там в холле упало.

– Я с тобой! – испуганно воскликнула Ева.

Они вышли в холл. На полу валялась кованая вешалка для одежды, украшенная острыми металлическими завитками. Сыщик поднял ее. Чертыхнувшись, посветил на свою ладонь.

– Что это? Кровь?

– Ты порезался? – Ева схватила его руку. – Нет… кажется, просто испачкался.

– Наш гость напоролся на вешалку и свалил ее! – обрадовался Смирнов. – Вот и полоска ткани от его костюма. Чудесно!

– Ты хотя бы рассмотрел его?

– Было темно, дорогая.

Вечеринка у Зориной удалась на славу.

За окнами в синей ночи бесновалась метель, а в гостиной было тепло, ярко горела люстра, пахло женскими духами. Ольга Вершинина собрала фанты, но игру решили начать после танцев. Майор Морозов взял у нее вазу с вещицами гостей, поставил на подоконник. Хмель уже ударил ему в голову, позволил вести себя более развязно.

– Потанцуем? – шепнул он на ушко молодой учительнице и, не дожидаясь ответа, обвил ее талию руками.

Господин Герц едва не перевернул стул, бросившись к Маше Симанской. Он не даст себя опередить этим подвыпившим мужикам! Что они понимают в женской красоте? Что они вообще понимают в жизни? Он сам себе не верил, прижав Машеньку к своей упитанной груди, плавно переходящей в наметившееся брюшко. Неужели свершилось? Неужели он наконец держит ее в своих объятиях?

– Что, Боренька? – сладко обжигая его дыханием, прошептала она. – Забилось сердечко-то? Затрепыхалось? Гляди, не ровен час, прикипишь, не оторвать будет.

– Отдайся мне, – теряя голову, шептал Герц заплетающимся языком. – Озолочу!

– Кошелек у тебя толстый, это я знаю, – смеялась Маша. – Только мне не хватит.

Блеск ее зубов между накрашенными розовой помадой губами сводил его с ума. «Не надо было столько пить, – запоздало подумал Герц. – Ускользнет золотая рыбка от пьяного рыбака! Не исполнит заветного желания!»

Руслан Талеев пригласил на танец Тамару Ивановну. Та обмерла от неожиданности, прерывисто вздохнула, кладя руку на его сильное плечо. Она не слышала музыки, ничего вокруг не видела, окунувшись в свои сексуальные фантазии. А что еще оставалось делать? Наяву никто из этих мужчин постель с ней не разделит, так она хоть в воображении получит удовольствие.

Чернышев и Вершинин остались за столом. Они старались не встречаться взглядами. Сергей налил себе водки, молча выпил – ему хотелось убить господина Герца, который шептался с Машей, прижимался к ней своим жирным телом. Впрочем, с неменьшим наслаждением он съездил бы кулаком по наглой физиономии Талеева. Но ни того ни другого делать нельзя – нужно сидеть в этой душной гостиной, улыбаться, говорить какие-то пошлости и усмирять клокочущий внутри вулкан.

Андрей Чернышев, прищурясь, тоже наблюдал за Герцем и Машей. Он понимал, что Борис Миронович, несмотря на все свое богатство и сластолюбие, опасности не представляет. Другое дело – Талеев, залетный питерский кавалер; он, пожалуй, вскружит голову костровской красавице, увезет ее в дальние дали. Как же этому помешать?

Андрей не отдавал себе отчета, чего он на самом деле хочет от Маши. Любви? Повторения тех незабываемых ласк? Брака? Любовь у них вроде была – в юности, сильная, чистая, беззаветная. Куда она ушла? Почему иссякли чувства, исчезло волнующее, трепетное притяжение? Не у него – у Маши? Ничего не объясняя, не объявляя причины, она написала ему в училище перед самым выпуском, что желает счастья, прости, мол, и прощай. Чернышев так до сих пор и остался в том состоянии оглушительного провала, падения в никуда, мучительного недоумения… Что произошло? В чем его вина?

Те несколько ночей близости, которые были у них, казались теперь Андрею невосполнимыми, не возможными ни с какой другой женщиной. Они переливались в его памяти огнями диковинного самоцвета, до которого он дотянулся каким-то чудом, но не сумел удержать, упустил. Возобновить эту любовную связь было так же нереально, как вставить в золотую оправу живую звезду. Думаешь, вот она, рядом; а дотронулся – только обжегся, ослеп от сияния и боли.

Как вариант, оставался еще брак. Чернышев не мог не понимать, что, женившись на Симанской – даже если ему удастся вырвать или вымолить у нее согласие, – он ни секунды не будет иметь покоя, сгорая от ревнивых подозрений, от страха потерять ее.

Он не знал, чего хочет, и в то же время не мог оторваться от Маши: выйти из поля ее притяжения было для Андрея равносильно небытию. Он устал бороться с собой, навязывать себе «правильные» решения, поведение и мысли. Пусть все идет, как идет.

Над Костровом кружилась метель, била снежными хвостами, подобно фантастическому тысячеглавому дракону, изрыгая из разверстых пастей хлесткий морозный ветер. В домах топились печи, горел за окнами свет, было тепло, уютно.

В гостиной у Зориной звучала хорошая музыка, приглушенный смех, игривые разговоры. Ольга Вершинина таяла от любезностей майора Морозова, Тамара Ивановна напропалую кокетничала с Талеевым. Жарко пылала люстра. Пахло сигаретным дымом, апельсинами, коньяком и кофе.