Гроза в Безначалье - Олди Генри Лайон - Страница 39

– Вишну – самый утонченный из Троицы! – горячо заговорил Гангея, садясь. – Он покровительствует благородным и пылким духом! Он полон нежных мыслей и всепрощения, он требует от поклонников не издевательства над плотью и оргий, а благоговейной любви и преданности! Когда Трехмирью грозит опасность – именно Вишну вселяется в одну из своих аватар и спасает мироздание! Ты ведь не станешь отрицать, Гуру, что изображения и статуи Опекуна Мира – самые прекрасные?!

– Не стану.

Кожаная лента была почти готова.

Рама придирчиво оглядел ее и стал возиться с пряжками креплений.

Глядя на Гуру, Гангея вдруг вспомнил, как однажды, полтора года назад, решил уподобиться учителю-аскету и повторить его любимую форму медитации.

Жаркой порой разжечь вокруг себя пять костров и в огненном кругу предаться размышлениям о вечном.

Хорошо хоть Рама случился неподалеку и выволок потерявшего сознание мальчишку из геенны, куда дурак ввергнул сам себя.

Обидней всего было то, что Гангея тогда даже не получил взбучки. Словно несмышленыш сунул пальцы в осиное гнездо – ну что взять с глупого?!

Покусали? Вперед будет наука…

– Твой выбор принадлежит только тебе, – после долгой паузы заговорил Рама, начиная тачать наперсток. – Равно как и мой. Ты хочешь поделиться, получить совет – или переубедить меня? Люби кого хочешь, но не забывай всех; и не навязывай другим свое мнение!.. Особенно силой. Иначе это все что угодно, но не любовь. Разложить пышногрудую красотку на прибрежном песке или прямо внутри челна, сорвать цветок удовольствия – страсть, похоть, нетерпение юнца, но к любви это не имеет никакого отношения!

– Ты уже знаешь? – Гангея зарделся так, что даже светлячки отпрянули от юноши, боясь обжечься. – Ну конечно, тебе всегда все известно наперед!..

– Мне? – в свою очередь удивился Рама. – Это аллегория, дурашка! А тот вислоухий осел, кому недоступны аллегории…

И осекся.

– Ясно. С аллегориями все ясно. Перейдем к грубой прозе. Скажи, мой мальчик, когда в тебе взыграла кровь твоих замечательных предков, ариев Севера? Мне, как грубому южанину и твоему Гуру, хотелось бы знать: до очистительного поста в островном ашраме или после? И если до, то опять же – когда?

– До, – стыдливо признался Гангея, с ужасом ожидая гнева учителя. – Там девушка-перевозчица… она пахла рыбой… и мы… вот.

– Пахла рыбой? Странные, однако, вкусы у потомственного кшатрия, любителя всего утонченного… Ну да ладно, о вкусах не судят, как сказал один асур, женясь на буйволице. А как ее зовут, твою рыбью красавицу? Чья она дочь? Должен же я знать, когда ко мне прибежит разгневанный папаша, о чем с ним говорить! Представляешь: махну в неведеньи топориком…

– Ты прекрасно знаешь ее отца, Гуру! Это Юпакша, староста рыбачьего поселка! Того, что близ слияния Ямуны и… и мамы.

Рама отложил кожу и дратву с иглой, после чего долго глядел на своего ученика.

Встал.

Подбросил в костер новую порцию хвороста.

И потом еще долго рассматривал притихшего Гангею.

– Ты лишил девственности Сатьявати, приемную дочь моего приятеля Юпакши?

– Да.

Все. Губы не слушались, язык отказывался повиноваться, тело наполнила вялость и безразличие. Сейчас учитель возьмет свой топор и… правильно сделает.

Мальчишка!

Павлин похотливый!

– Ты знаешь, как ее прозвали в поселке? – неожиданно спросил Рама, и голос аскета еле заметно дрогнул. – После того, как выгнали?

– Какая разница?

– Если бы ты не заговорил о своей любви к Опекуну Мира – никакой. Рыбаки прозвали твою избранницу: Кали. Ты знаешь, что означает это слово? Я не имею в виду имя страшной богини-убийцы, хотя по сравнению с ее тугами-душителями мы, столь презираемые тобой шиваиты, выглядим кроткими телятами! Тебе известно, что значит Кали на благородном языке?!

– Да, Гуру. Кали – значит "Темная". Но какое это имеет отношение?..

– Прямое. Только шиваиты знают правду: все смертные аватары Опекуна – или те, кто предрасположен к этому – носят одинаковые имена. Иногда это прозвища. Кришна, то есть Черный; Кали, то есть Темная; или…

Рама-с-Топором замялся.

Гангея во все глаза смотрел на учителя поверх костра.

Впервые он видел Парашураму, грозу кшатриев, таким.

– Или Рама, что значит Вороной, – твердо закончил аскет.

– Но ведь и ты…

– И я. У меня нет прямых доказательств, но это так. Да и какие могут быть доказательства, когда дело касается Троицы? Но однажды, мальчик мой, я зарубил собственную мать – и не этим самым топором, как врут глупцы! У меня тогда еще не было никакого топора…

…когда двадцатилетний Рама вернулся к родительскому ашраму – его отец, Пламенный Джамад, был в гневе.

Жена Джамада без чувств лежала на земле, а рядом бродили двое единоутробных братьев Рамы.

Ухмыляясь слюнявыми ухмылками идиотов.

– Она позавидовала! – вепрем ревел Пламенный Джамад, топорща пегую с проседью бородищу. – Ты слышишь, единственный сын мой?! – эта мерзавка позавидовала! Царь, видите ли, купался в реке с женами! Вот где, видите ли, жизнь! Она посмела сказать об этом мне, потомку Бхригу, отца мудрецов! Гнусь! Сучий плевок! Я приказал этим слюнтяям убить нечестивую на месте – но они отказались! Они посмели! Даже под угрозой проклятия, которое не заставило себя долго ждать!..

Вокруг разъяренного Джамада вовсю полыхал ореол Жара-тапаса, и Рама не мог смотреть прямо на отца.

Глаза слепило.

– Убей ее! – рычал отшельник, чей норов был притчей во языцех от Махендры, лучшей из гор, до северной Кайласы. – Убей завистливую гадину! Она недовольна своей участью – посмотрим, как ей понравится Преисподняя! Или ты тоже хочешь познакомиться с отцовским проклятием?!

Рама начал судорожно собирать вокруг себя собственный Жар, еще не зная, что собирается делать: сопротивляться отцу или исполнять веление… но сознание вдруг изогнулось вьюном и ускользнуло в багровую бездну.

Про виденное в бездне Рама не рассказывал никому и никогда. Потому что на водах Предвечного Океана, на листе лотоса-гиганта, поддерживаемого извивами змея Шеша о тысяче голов, возлежал Опекун Мира. Из пупка прекрасного божества произрастал стебель с цветком на конце, и в венчике восседал кто-то, очень похожий на Брахму-Созидателя. В трех руках из четырех Вишну сжимал метательный диск, дубинку и раковину; правая верхняя находилась в положении "варада-мудра", означая наделение благами и покровительство.

Опекун ласково улыбнулся Раме, океан взволновался – и все исчезло.

Как не бывало.

Остался ашрам Пламенного Джамада, взбешенный отец и мать с перерезанным горлом.

Рама стоял и переводил взгляд с трупа матери на нож для разделки добычи.

Потом пальцы его разжались, самовольно приняв положение "варада-мудра"; и нож упал на землю.

Разное станут говорить люди: что Рама зарубил мать Топором-Подарком, повинуясь велению отца, что, успокоясь, Пламенный Джамад пожаловал сыну право трех желаний, и Рама пожелал жизни матери, разума братьям и счастья себе… Впрочем, с тех пор никто не встречал в этом мире жену вспыльчивого отшельника, братья Рамы не славились доскональным знанием Вед, а что касательно личного счастья Рамы – об этом надо было спросить у него самого.

Достоверно известно лишь одно: вскоре страшное покаяние матереубийцы потрясло Трехмирье. Не было случая, чтобы человек, бог или демон предавался столь чудовищной аскезе; и никогда такое количество Жара-тапаса не концентрировалось в одном месте. Чем-то это напоминало покаяние ужасного ракшаса-Десятиглавца, который под конец стал отрезать одну за другой и кидать в пламя костра собственные головы…

Боги и смертные с ужасом ждали развязки: подобная аскеза обычно заканчивалась получением дара, грозившего катастрофой.

Прервать же покаяние было невозможно: аскета во время обрядов и умерщвления плоти не уязвляет даже громовая ваджра Владыки Тридцати Трех, а Рама был истинным сыном Пламенного Джамада.