Гроза в Безначалье - Олди Генри Лайон - Страница 40

И наконец к неистовому аскету явился не Брахма-Созидатель, хотя именно он раздавал дары в подобных случаях; не Вишну-Опекун, хотя именно ему стоило бы озаботиться состоянием мироздания…

К Раме явился Шива-Разрушитель.

– …ему я рассказал все.

Рама облизал пересохшие губы и вернулся к прерванному занятию.

Игла проворно сновала в обманчиво корявых пальцах аскета; и беззвучно мычал в ночи белый бык с лезвия секиры, чей металл оставался ледяным даже в пламени.

– И он подарил тебе топор? – голос подвел юношу, и вопрос вышел невнятным.

Но учитель понял.

– Да. Он подарил мне топор. И сказал, что пока дар Шивы со мной – любой чужой воле, даже воле самого Шивы, заказана дорога в сознание Рамы-с-Топором. Больше я не совершал поступков, за которые делил бы ответственность с кем-то посторонним. Месть за отца, избиение кшатры, твое ученичество – это был я и только я.

– И ты думаешь, что эта девушка… что Сатьявати…

– Я ничего не думаю, малыш. Я предполагаю. И плохо верю в случайности. Наверное, потому, что именно в результате случайности родился таким, каков есть. Уверен, тебе рассказывали в поселке! – как моей матери и бабушке в период их одновременной беременности…

Гангея кивнул. Он сто раз слышал, как к матери и дочке (второй было семнадцать, первой – тридцать три) явился святой брахман (не Дурвасас ли?!) и велел перед родами обнять деревья. Матери, жене царя-кшатрия, было велено обнять ашваттху, древо воинов; дочери, жене брахмана – святую удумбару. Но женщины впопыхах перепутали деревья, и волей судьбы у царицы родился кшатрий с устремлениями брахмана. А более расторопная дочь вымолила себе дар: жрец с воинскими наклонностями родился не ее сыном, а ее внуком.

Так и вышло, что родной дядя Рамы-с-Топором, сын торопливой царицы, царственный мудрец Вишвамитра, что значит Всеобщий Друг, потряс аскезой Трехмирье и добился для себя смены варн, из кшатрия став брахманом.

Ну а Парашурама и был тем внуком, брахманом по варне, но воином в душе.

Гангея еще раз кивнул и вдруг подумал, что больше не станет завидовать своему учителю. Подобной судьбы и врагу не пожелаешь – какая уж тут зависть!

Если бы Рама подслушал мысли своего ученика, он бы улыбнулся.

Он и так улыбнулся.

– Люби кого хочешь, – тихо повторил Рама-с-Топором, и языки костра в ответ вытянулись к звездам. – Но не спеши любить. Мир, в котором мы живем, плохо относится к торопыгам. И заставляет обнимать не те деревья…

Аскет собрал швейные принадлежности и завернул их в промасленную шкурку белки-летяги.

– Поздно, – бросил он через плечо. – Спать пора.

Ты согласился; и потом всю ночь не мог заснуть.

Тебе мерещился нож в собственных руках и окровавленная Ганга на земле.

Рядом ровно дышал аскет.

Вдох, выдох, пауза; вдох, выдох… Сто и восемь раз, потом тройная пауза – и все начинается заново. Священное число: семь планет и две фазы луны, умноженные на двенадцать знаков Зодиака; кроме того – сто восемь главных храмов, сто восемь Упанишад, сто восемь бусин в шиваитских четках…

Спи, сын Ганги, тюрьма для бога!

Спи…

Разбудил Гангею шепот, похожий на вопли.

– А я тебе говорю: уходи!

– Жестокосердый! Ну хоть одним глазком!..

– Облезешь! Изыди, говорю!

– Ну хоть…

Заусенцы мочала, из которого была сплетена циновка, легонько кололи тело. Ощущение, привычное едва ли не с рождения – пять лет в донном дворце мамы-Ганги тускло отсвечивали в прошлом, и чем дальше, тем больше казались волшебным сном. Рыбка с радужным хвостом, озабоченная мама, спешившая укрыть сына-бастарда во время прихода гостей, споры из-за красивых камешков с пресноводными дельфинятами: было? не было? приснилось?

Настоящим и единственно стоящим были годы, проведенные на Поле Куру, бок-о-бок с суровым Учителем.

Второе рождение.

Гангея усмехнулся, чувствуя себя доблестным воином, убеленным сединой, а не маменькиным сынком, и тут же гулко чихнул – в нос заполз нахал-муравей.

– Уйди, развратница! Не видишь: ты мешаешь возлиянию топленого масла в огонь!

– Семипламенный простит! Агни знает: когда душа пылает огнем любви…

– Ты мне зубы не заговаривай! Душа у нее пылает!

– Ну хоть посмотреть…

Гуру в опасности? Препирается с врагами?!

Гангея сел на циновке, почесал нос и неслышно расхохотался. Опасность и Рама-с-Топором плохо совмещались. Настолько плохо, что вскакивать и нестись на помощь было смешно даже в мечтах. А вообще оно бы недурственно: спасти учителя от гибели, прийти на помощь и вовремя подать руку, или повздорив, сцепиться не на жизнь, а на смерть, но в самую последнюю секунду остановить карающую десницу – и великодушно…

Увы, вместо великодушия и всего прочего в голову упрямо лезла палка, любимая палка Рамы, весьма способствующая изучению Вед.

Суковатая такая палка…

Юноша притворно вздохнул, гоня прочь дурацкие мысли, и тихонько выглянул из хижины.

У костра стоял злой учитель с сосудом в руках; а рядом переминалась с ноги на ногу красавица-якшиня. Была она не из свиты Куберы-Стяжателя Богатств, Миродержца Севера, и потому лицо ее выглядело почти человеческим, без выпученных глаз и слюнявых клыков, готовых в любой момент вцепиться тебе в горло. Не принадлежала якшиня и к гениям недр, жирным карликам, что вечно хоронятся в распадках и ущельях – жадины толстоногие! За кусок нефрита удавятся!.. впрочем, это их дело.

"Лесная," – уверенно заключил Гангея и стал во все глаза глядеть на гостью. Еще бы: лесные якши, особенно женщины, не отличались кровожадностью своих старших братьев, ракшасов-людоедов, и выглядели почти как небесные апсары-танцовщицы. Но если "больше" означает "лучше", то якшини были раза в полтора лучше любой апсары. Если бедра, так всем бедрам бедра, если грудь, так прямо мечта престарелого сладострастника, если губы, так вся сладость плодов бимба, если волосы – водопад шелка; ну а если лоно…

Юноша зажмурился.

Стыдно признаться, но в последнее время, до встречи с Сатьявати-перевозчицей, он втайне мечтал о благосклонности какой-нибудь якшини.

– Кыш, зараза! Дождешься – прокляну!

– Жестокосердый…

Якшиня, облаченная лишь в травяную юбочку, грустно повернулась и пошла прочь; вскоре она скрылась в чаще под хохот красноносых чибисов.

Вздохнув, Гангея одним прыжком выскочил наружу.

– Чего это она? – поинтересовался юноша с деланным безразличием.

– Свататься приходила, – буркнул Рама, возвращаясь к прерванному занятию. – Третий раз уже… Люблю, говорит, без памяти, дай хоть наглядеться всласть; опять же, пора у нее для зачатия благоприятная, а тут я, старый козел, мешаю, нельзя ведь женщине в пору отказывать!..

– Так какой же ты старый?!

Гангея изумился. Гуру, способный загонять его до полусмерти и при этом даже не вспотеть; аскет, медитирующий летом меж пяти костров; воин, умеющий в одиночку расправиться с отрядом врагов…

– Ну и не отказывал бы… – еле слышно закончил юноша, втайне завидуя выдержке Гуру. – Ты ж не на последней стадии отшельничества, тебе полный уход от мира не обязателен!

– Ну и не отказывал! – передразнил ученика Рама-с-Топором. – Если б она ко мне приходила, я б и не отказывал! Понял, дубина стоеросовая?! А вдруг она бы тебя напрямую попросила?! Ты ж обет дал: не отказывать просящему! Додумался, теленок!..

Гангея понял.

Хрюкая и задыхаясь, он упал навзничь и с веселым визгом стал кататься по траве. Мечты подростка становились реальностью, и реальность не вызывала ничего, кроме краски на щеках и нутряного веселья, что зарождалось где-то внизу живота, смешливыми брызгами подымалось вверх по телу, щекоча позвоночник, и взрывалось в мозгу перунами Громовержца.