Гроза в Безначалье - Олди Генри Лайон - Страница 38

Рама провел узкой ладонью по лицу, словно пытаясь стереть краску.

Лицо не посмело ослушаться, став привычно-бледным.

– Больше я тебе ничего не скажу, – сухо бросил аскет. – Ступай за водой…

Когда Сурья-Солнце погонит свою колесницу в сторону океана, а вечер измажет сиреневой кистью стену джунглей – именно тогда Рама-с-Топором вопросительно глянет на своего ученика, и ученик его поймет.

Гуру не раз говорил, что добродетельный брахмачарин[45] в конце своего обучения должен сделать две вещи: расплатиться с учителем и дать какой-нибудь обет.

Относительно расплаты Рама предупредил сразу и бесповоротно: не вздумай. Многие достойные ученики лезли вон из кожи, дабы ублажить учителя: пригоняли тысячу белых скакунов с правым черным ухом, доставали серьги и сандалии, какие носит Богиня Счастья… Гангее в таких подвигах было отказано. Отказано публично, в присутствии матери-Ганги и обоих Наставников.

Гангея тогда еще обиделся не на шутку: накрывалась бронзовым тазом мечта – привести учителя в трепет, добыв для него… добыв для него… добыв…

На ум не приходило ничего, что могло бы заставить трепетать хозяина Курукшетры. Гангея обиделся вдвое больше, а мама лишь кивнула и удалилась в сопровождении Ушанаса и Брихаса.

Что же касается обета, то в рыбачьем поселке сын матери рек успел кое-что подслушать.

И, отвечая на вопросительный взгляд Рамы, юноша произнес всего несколько слов.

– Ну и дурак, – подытожил учитель, дернув себя за кончик косы. – Нашел, с кого брать пример… Ох, малыш, не приведи судьба, чтоб мы с тобой встретились, как враги!..

А потом еще долго качал головой, уставясь в землю.

Юный Гангея дал обет, повторив слова, которые почти сорок лет тому назад произнес семнадцатилетний Рама, сын Пламенного Джамада:

– Никогда не отказывать просящему…

Глава шестая

ЛЮБОВЬ ОПЕКУНА И ТОПОР РАЗРУШИТЕЛЯ

Рама подбросил в костер охапку веток, и клубы сизого дыма наполнили ночь. Дрова отсырели – сезон дождей, приближаясь, насквозь пропитывал влагой все, что угодно – и Семипламенный Агни надсадно кашлял, дразнился чадными языками, ругался на чем свет стоит, пока влага не соизволила, шипя и стеная, изойти прочь.

Аскет по давней привычке дернул себя за кончик косы и опустился на бревно в пяти шагах от кострища.

Рядом с ним лежал обязательный Топор-Подарок, с которым Парашурама не расставался ни на миг; по правую руку, на ошкуренном чурбачке, расположились кусок выделанной кожи, дратва и набор игл с лезвиями.

Сегодня пришло время изготовить для юного Гангеи новую готру – набор, что предохраняет руки лучника от повреждений при ударе тетивы. В готру согласно Дханур-Веде входили: кожаная лента из двух слоев, которой хитро обматывалось левое предплечье, пара наперстков для указательного и среднего пальцев десницы, поддерживающих стрелу на тетиве; особо искусным стрелкам еще полагался сложной формы перстень из твердого металла.

Его носили на большом пальце правой руки.

Однажды Раме-с-Топором довелось рассмотреть в подробностях, как стреляют чужаки-млеччхи. Неплохо. Иногда даже хорошо. Разве что удивляет гордость собственной меткостью: лучник должен быть меток по определению, тут гордиться совершенно нечем. Зато истинный стрелок, поражая цель, способен выпустить семь стрел сплошным потоком, и знатоки будут восхищенно цокать языками. К тому же "маха-дханур", большой лук в рост человека, придерживаемый во время стрельбы ногой, можно натянуть лишь единственным способом: оттягивая тетиву сгибом большого пальца.

А на пальце обязательно должен быть боевой перстень.

Формы перстней были семейными тайнами; и на соревнованиях лучников считалось позором начать присматриваться к украшению.

Аскет вздохнул и принялся мять в ладонях заготовку для ленты и наперстков.

Его молодой ученик лежал напротив, вольно раскинувшись на шкуре черной антилопы, и смотрел в небо.

– Скажи, Гуру, – внезапно произнес Гангея, вдыхая кислый запах прели и улыбаясь без причины, – у меня сегодня славный день?

– У меня, – отозвался неразговорчивый Гуру.

– Тогда я могу задать тебе один вопрос?

– Можешь.

– А ты не станешь ругаться?

– Стану.

После такого однозначного ответа оба некоторое время молчали.

В чаще от любви и хорошего настроения плакали гиббоны-хулоки.

– И все-таки я не понимаю… – наскучив молчанием, протянул юноша. – Ты учил меня воздавать должное всем богам – помнишь, ты даже выдрал меня розгами, когда я заявил, что не желаю славить Ганешу-Слоноглава? Ну, помнишь, я еще кричал: за что его славить, этого жирного покровителя письменности, если он ни разу не соизволил прийти и помочь мне лично?! Теперь мне смешно, когда я вспоминаю себя: маленького, глупого…

– Мне до сих пор смешно, – буркнул Рама и выразительно покосился на ученика.

"Маленького, глупого," – ясно читалось во взгляде аскета.

Гангея рассмеялся и напружинил мощное тело, разом став похожим на хищного зверя.

– Но дело не в этом, Гуру. Богов много, и нас много (юноша не сказал "людей" – он до сих пор плохо понимал, куда причислить себя самого). Одни нравятся мне больше, другие – меньше… Наверное, это как любовь. И вот теперь самое главное… Ты – шиваит до мозга костей. Все знают, что сын Пламенного Джамада истово поклонялся Великому Шиве, и потрясенный твоим аскетизмом Разрушитель так расщедрился, что подарил тебе именной топор. Подобной чести не удостаивался никто из смертных. Но сейчас я признаюсь тебе, Гуру…

Гангея закусил губу, размышляя, как лучше начать.

Пух, покрывавший щеки и подбородок юноши, грозил в самом скором времени стать вьющейся бородкой – украшением мужчины и погибелью для женского племени.

Дюжина светляков кружились над сыном Ганги. Те зеленоватые искорки, столь похожие на волчьи глаза, которые в народе вульгарно называют – "индрагопа".

Хотя у Индры соответствующая часть тела не светится даже во время грозы.

Суеверие…

– Знаешь, Гуру, мне стыдно, но я боюсь Шиву. Я безмерно преклоняюсь перед Великим, меня приводит в трепет его мощь – но я не могу заставить себя любить Трехглазого! Когда я вижу его ортодоксов, капалик перехожих – с их черепами-чашами, мазями из пепла, собранного в местах сожжения трупов… меня тошнит, Гуру! Видимо, кровь сказывается…

– Много ты понимаешь, – проворчал Рама и выругался, уколов палец иглой. – Кровь в нем, обормоте, сказывается… Чья кровь-то?

– Отцовская. Я никогда не видел царя Шантану, но поколения ариев Севера, вся Лунная династия властно говорит во мне: Разрушитель велик, он достоин всяческого поклонения, но это не твой бог!

– А кто же твой?

Юноша, не глядя, махнул рукой и поймал светлячка.

Разжал кулак.

Ничего особенного – червяк червяком.

Но через мгновенье зеленая искорка опять порхала вокруг, и веселая радость звездочки ничем не напоминала мелкую тварь на ладони.

Гангея посмотрел на звезды в небе, представил их червями у себя на ладони и вздохнул.

– Меня гораздо больше привлекает Вишну, Опекун Мира. Созидать – почетно, разрушать – величественно, но долг кшатрия…

Он запнулся, покосился на учителя, но тот молчал.

– Долг кшатрия – защищать и поддерживать!

– Люби Опекуна.

Это было все, что ответил Рама-с-Топором.

Почему-то подобный ответ разозлил Гангею гораздо больше ожидаемой проповеди о величии Шивы. Юноша стеснялся признаться самому себе, что втайне рассчитывал на эту проповедь – и был готов согласиться после долгих уговоров.

Но теперь пути назад не было.