Гроза в Безначалье - Олди Генри Лайон - Страница 26

Одно утешало богиню: присутствие наставников. Только безумец рискнет поднять руку на дваждырожденных – и то не всякий безумец! За убийство брахмана новых воплощений не полагается…

И сквозь беспокойство нет-нет да и пробивалось удивление: личного Жара-тапаса любого из стариков хватило бы, чтоб испепелить сотню бандитов со всеми их ремнями и копьями.

Что ж они медлят, крохоборы?

Жадничают?!

– Злой кшатрий? – улыбаясь, страж прислонил копье к ближайшему кусту и присел, намереваясь погладить мальчишку по голове.

Гангея хотел было отстраниться, но в последний момент почему-то передумал.

– Злые кшатрии здесь больше не живут! – успокоил незнакомец ребенка. – Теперь на Курукшетре живет добрый Рама-с-Топором!

– Вот к этому аскету, известному своим кротким нравом, мы и направляемся, милейший, – немедленно вмешался Брихас. – Мы – двое смиренных брахманов; и эта добродетельная женщина с малолетним сыном.

Страж тропы окинул наставников более благосклонным взглядом, узрел наконец, что старики безоружны, а головы обоих давным-давно облысели, и лишь на макушке у каждого, согласно традиции, сохранилось по длинной пряди волос.

Ниже затылка свисает, сивый клок…

– Я вижу, вы говорите правду, – заключил он, кусая длинный ус. – Прошу прощения, что задержал вас, уважаемые! Следуйте спокойно своим путем – здесь вас никто не тронет. И да пребудет с вами милость Синешеего Шивы!

Ушанас пробормотал в ответ что-то крайне благочестивое, и вскоре вся процессия скрылась за поворотом тропы.

– Верно мыслишь, Юпакша, пусть себе идут, – громыхнул из гущи ююбы утробный бас. – Коли они и впрямь те, за кого себя выдают, то Рама-с-Топором будет рад встрече с собратьями по варне. А ежели старичье – лазутчики проклятой кшатры, то божественному топорику без разницы, кого рубить: деда, бабу или щенка длинноязыкого…

Юпакша согласно ухмыльнулся, еще раз посмотрел вслед скрывшимся путникам и нырнул обратно в заросли, мгновенно растворясь в них.

– Дядя Ушанас, дядя Ушанас, а куда делись злые кшатрии? – маленький Гангея тем временем дергал за одежду одного из наставников, прыгая вокруг старика.

Ушанас не отвечал. Он предчувствовал, что мальчик и без того очень скоро получит ответ на свой вопрос.

Скорее, чем хотелось бы.

Так и случилось.

Оглушительный грохот они услышали еще издалека: словно некий гигант яростно рвал в клочья туго натянутую ткань небосвода.

Треск.

Затихающие раскаты.

Снова треск; но уже строенный, с крохотными запаздываниями между сотрясениями – мечется в синеве, терзает слух…

– Прадарана, – прислушавшись, заключил Ушанас, после чего многозначительно ткнул перстом куда-то на юго-запад.

Брихас только кивнул и ускорил шаг, пытаясь справиться с одышкой.

Одышка побеждала.

– Дядя Брихас, а что такое "Прадарана"? – тут же заинтересовался неугомонный Гангея.

В ожидании ответа он скакал на одной ножке вокруг наставников и громко цокал языком.

– Оружие такое, малыш, – нехотя пояснил Брихас, втайне завидуя юности собеседника и его блаженному неведенью относительно темных сторон жизни. – "Грохочущие стрелы".

– А почему они грохочут?

Мальчишка клещом вцепился в наставника – не отодрать!

– Почему стрелы? – вопросы сыпались градом. – Или притворяются стрелами?!

– Потому что это… волшебное оружие, – Словоблуд чуть замялся, прежде чем ответить, и вырвал из ноздри длинный седой волос.

Сморщившись при этом на манер сушеной фиги.

– Вроде перуна Индры?

– Да, вроде.

– Вроде трезубца Шивы?

– Да, вроде.

– Вроде…

– Угу.

– А мне на него можно будет посмотреть?

– Можно, можно, – криво усмехнулся Ушанас, и точное подобие его усмешки отразилось на лице второго наставника. – Сейчас и посмотрим, парень! Сдается мне, это наш Рама балует. Больше некому.

– Мама, мама! – радостно запрыгал Гангея вокруг настороженно-молчаливой богини. – Ты слышала? Мамочка, мы идем к великому Парашураме, чтобы он показал мне "Грохочущие стрелы"!

Нельзя сказать, чтобы Ганга пришла в восторг от подобного заявления.

Лишь плотнее сжала губы и двинулась дальше по тропинке.

Туда, где в страхе примолкли птицы и зверье, оцепенело застыли деревья, внимая громовым раскатам: гневный Рама-с-Топором, любимец Шивы-Разрушителя, рвал в клочья небо, обрушивая его на головы ненавистной кшатры.

Глава третья

СКАЗАНИЕ О ДОБРЫХ ДЯДЯХ

Когда им навстречу из чащи выскочил человек, Ганга споткнулась и вскрикнула.

Так и не привыкла, бедолага, что из этих дебрей люди объявляются чаще, чем следовало бы…

Встречный был весь в крови: обильно сочась из рассеченного плеча, сок жизни заворачивал несчастного в драгоценную кошениль. Искаженное смертным ужасом лицо выглядело неестественно белым в сравнении с запекшимся пурпуром – от страха? от потери крови? от того и другого одновременно? Очень походило все это на закат в Гималаях: багрец солнца и белизна снегов. Только страшнее. Рвань одеяний, некогда богатых, болталась рыжими лохмотьями, единственный наруч на правой руке был помят и ближе к локтю прорублен, а в кулаке беглец мертвой хваткой сжимал обломок лука.

Человек бросил безумный взгляд на четверых путников, как рыба, открыл-закрыл рот – и сломя голову кинулся в кусты.

Вскоре треск веток и топот затихли в отдалении.

На сей раз промолчал даже Гангея. Лишь сморщил нос и тихонько прицокнул языком, но совсем не так, как минуту назад, прыгая вокруг наставников; и все четверо в напряженной тишине, оглушающей после былого грохота, двинулись дальше.

Казалось, затих даже ветер.

Потом впереди из тишины возникли разом, будто родившись и мигом заявив о себе: звон оружия, хриплые выкрики, глухие удары ног оземь – и перед путниками открылась широкая поляна.

Еще совсем недавно она не могла похвастаться шириной и простором. Так, не поляна – прогалина, каких двенадцать на дюжину. Но сейчас зелень кустарника по краям пожухла и обуглилась, а о траве вообще можно было забыть. Ближайшие деревья (не какие-нибудь там хилые плакши[37], которые и деревьями-то назвать стыдно, а матерые цари джунглей!) были выворочены из земли и отброшены прочь, словно невиданной силы ураган позабавился здесь всласть.

В результате чего поляна и приобрела свои теперешние размеры.

Чуть поодаль громоздились сами вывороченные стволы, топыря щупальца корней, чернели обгорелые проплешины… И трупы. Вразброс, раскинув руки, превращенные в уголь, изуродованные, бывшие люди жались к лесным великанам, но те уже ничем и никому не могли помочь.

Даже себе.

Олень-барасинга – бурый красавец с ветвистым украшением на лбу – валялся меж покойников с распоротым брюхом, и на морде зверя стыло изумление.

"Я-то здесь при чем? – беззвучно спрашивал могучий самец, от которого несло жареной требухой, уставясь в небо мутью глаз. – Скажите, что я вам всем сделал?!"

Небо хмурилось и не отвечало.

Ганга закашлялась от чада, украдкой бросив взгляд на сына: что должен был чувствовать пятилетний ребенок при виде побоища, где стошнило бы даже чандалу-трупожога?! Но маленький Гангея не смотрел на убитых. Раскрыв рот, он округлившимися глазами следил за тем, что творилось на самой поляне.

А там было на что посмотреть!

По поляне, вздымая тучи пепла, метался демон.

Был он почти голым, всю его одежду составлял кусок грубой дерюги, обернутый вокруг бедер и схваченный узким ремешком. Жилистое тело лоснилось от пота – струйки, чуть ли не дымясь, пропахивали светлые дорожки в копоти, которая облепила демона с головы до ног. Подробнее было трудно рассмотреть: демон стремительно перемещался в направлении всех десяти сторон света одновременно, и ты видел его там, где уже давно никого не было – глаза верили, а правда посмеивалась над легковерами в кулак.