Зубы настежь - Никитин Юрий Александрович - Страница 86

ГЛАВА 6

Роща приблизилась, деревья укрупнились и расступились, открывая широкую как поле поляну. На ней высился странный двухэтажный домик с загнутыми кверху полями, как шляпа хвастливого ковбоя. Перед домом зеленел пруд, заполненный декоративными корягами с крупными лягушками, с боков удивительно красивый чистенький сад, но какой-то мелковатый, рахитичный, жалкий, чересчур интеллигентный, словно потомственный петербуржец, не знающий солнца.

Посыпанные золотым песком дорожки вилюжились между этими деревьями, размером с чахлые кусты, и кустами, уродливыми, как репейники, но чем-то интересными, так после множества красивых бабочек и белочек тянет взять в руки большую толстую жабу.

Перед домом на залитом солнцем пятачке передвигался как паралитик, дергаясь и застывая в странных позах, человек в желтом халате и с выбритой до блеска головой.

Я помотал головой, вспоминая, где это уже видел, а человек повернулся и, старательно щуря вообще-то нещуристые глаза, сказал нараспев:

– Приветствую искателей сокровищ и прочих мирских благ!..

– Аналогично, – ответил я.

Он посмотрел на моих спутников: мохнатого и пернатого, сделал в воздухе скользящее движение обеими передними руками, словно собирал шелковых червей, улыбнулся светло и чисто:

– Однако, несмотря на приветствие, мои вера и убеждения не позволяют мне… да, мои глубокие философские убеждения не позволяют мне пропустить через мои владения искателей житейских благ, когда человек обязан стремиться к высшему духовному слиянию…

Я медленно слез с коня, закинул повод на седло. Не дожидаясь, пока я хлопну по толстому крупу, который я упорно именовал задом, он вломился в заросли орешника и начал пожирать зеленые побеги с такой жадностью, словно соревновался с лесным пожаром.

Я пошел навстречу этому, который… Я уже успел переболеть странноватым преклонением перед Востоком, у меня это длилось столько же, сколько и любая эпидемия гриппа, и прошло с теми же последствиями, оставив стойкий иммунитет.

Он церемонно поклонился, выставив скрещенные пальцы и покачивая задом. Я кивнул, скрутил нехитрую комбинацию из трех пальцев. Он широко улыбнулся, изогнул правую руку в знаке скорпиона, плечи его затряслись, я услышал бульканье в животе, что означало что-то несколько позабытое. На всякий случай я выдвинул большой палец как можно дальше и пошевелил им, а бритоголовый улыбнулся еще шире, расцепил пальцы и сделал фигуру взлетающего таракана, на что я подумал и свернул на каждой руке по две комбинации из трех пальцев, а для усиления эффекта приставил их к голове как рожки.

Он слегка побледнел, сделал жест отрицания злых духов, судорожно задвигал руками, изображая попеременно кролика, ящерицу, жука и священного павлина, кусающего луну. Волк и ворон смотрели на меня с ожиданием, тогда я показал свои фигуры сперва поочередно из-под рук, затем даже из-под ног.

Бритоголовый философ взвизгнул:

– Нет, только не это!.. Наши духовные воззрения… Наши священные традиции сунь-хунь…

– А вы-сунь, – отпарировал я победно, – су-хим? Не получается?.. Хреновая у вас школа.

Он вскрикнул красиво и тонко, как подраненная птица, прыгнул через всю поляну, вложив в прыжок столько сил, что оставалось только упасть и умереть, но мужик оказался настолько здоровым, что перевернулся в воздухе через голову и встал на ноги точно, почти не качнулся, утверждая торжество своей древней священной школы с глубокими традициями.

– Это не сунь-хунь, – возразил я. Мои руки вскинулись, отражая серию ударов, часть принял на локти, сделал выпад, успел провести два жестких касания. – По крайней мере, не чистый сунь…

– Сунь-хунь-в-чай, – отпарировал он, – но с элементами северной ветви южного отрога восточного течения… Иэх-х-х!.. И древнейшими идеями философии…йя-я!.. что на зюйд-зюйд-вест от горы Фудзиманджаро…

– Совсем не сунь-хунь, – не согласился я, в то время как мои руки работали блоками, пачками, принимая и отражая удары, – вы несколько недооцениваете влияние фудзикилиманджарства…

– Я заметил, – согласился он, нанося обманный удар локтем, в то же время пытаясь серией ударов в стиле вы-сунь-су-хим прощупать мою оборону, – но если влияние школы на-фиг-ну и окрасило наши традиции в некий декаданс, то оттенки философии древнего учения будлохизма влило новые силы…

Наши тела работали в привычном режиме, нанося удары и принимая их, уворачиваясь, нанося удары скользящие и рубящие, уходя от сокрушающих прямых и встречая жесткой контратакой. По всему лесу разносился стук и сухой треск наших твердых, как дерево, ладоней и ребер ладоней, мозолистых локтей и натренированных ног, а мы углубились в сравнительный анализ наших школ, что если и вытекли из одного источника, то вобрали в себя различные веяния воззрений, высоких исканий духа, смутных томлений души, что находила самовыражение в тончайших определениях пограничного состоянии высших взлетов Того Разума и Того Понимания, что идет через глубочайшее Незнание, ибо только самое глубокое Незнание позволяет наполниться гордостью и утверждать, невзирая ни на какие возражения, Правила Как Надо!

Дверь с грохотом слетела с петель. Мы скатились с крыльца, работая блоками и пачками. По обе стороны дорожки на нежных лепестках орхидей блестели крупные капли чистейшей росы. Солнце искрилось как в драгоценных алмазах, вокруг капель лист был освещен как маленькими огоньками, лучики просвечивали мясистую плоть насквозь, можно рассмотреть, как сквозь зеленый туман, плотные нити и медленно вращающиеся туманности протоплазмы…

Здесь я пропустил сильнейший удар в стиле ку-ды-ка, в глазах на миг вспыхнул сладостный миг воссоединения с Блаженством Незнания, но долг заставил мое тело ответить контратакой, наши руки мелькали, как крылья бабочки в их непредсказуемом для непосвященных и понятном только для самих бабочек полете, когда разум отключен, а все действия происходят на уровне нижнего Дознания, грубыми людьми именуемом инстинктами.

Справа потянулся изящный пруд, затем пошел в обратную сторону, показался оранжевый песок, подвигался взад-вперед, снова пруд с плавающими утками и широкими листьями кувшинок, белоснежными лилиями и стремительными стрекозами, разбрасывающими слюдяными крылышками мельчайшие искорки. Моя душа замерла от восторга, это помогло мне сдержать контратаку, мои руки играли в стиле змеи породы гадюка, а у него вязали узор в стиле ужа обыкновенного, что ни при такой расцветке листьев в пруду и сверкающих камешков на берегу ни в зад, ни в Красную Армию. Дисгармония и непонимание красоты на пикосекунду ослабили его эстетическое восприятие прекрасного, а мне и наносекунды хватило: вырубил на хрен его защиту, восстанавливая приоритет школы хунь-сунь над его гребаной сунь-хунь.

Он еще пытался контраргументировать ударами в голову, но мой лоб только гудел медно и угрожающе, а мои вытянутые пальцы находили болевые точки в его видении прекрасного, стряхивали красное и липкое, чтобы руки не скользили.

Наконец, захватив его удушающим захватом, я давил горло, неосторожно задрав ему лицо вверх, но созерцание прекрасного неба придало ему сил, я чувствовал, как мой захват слабеет, в отчаянии повернул его голову вниз, начал ломать шейные позвонки, но шея вдруг напряглась, пошла толстыми жилами, кожа уплотнилась, быстро начали нарастать добавочные хрящи, и я со страхом догадался, что в его роду были славяне-язычники, что, чуть что, сразу к их матери сыре-земле, черпают силы, как клен соки, только быстрее. Пальцы мои начали разжиматься, он уже выворачивал голову, наши взгляды встретились, я прочел в его выпуклых глазах злое торжество, он раскрыл их широко, наслаждаясь своей явной победой и моими последними жалкими попытками противиться, после которых он меня задавит и вытрет о мой еще теплый и дергающийся труп ноги… и тогда я прибег к последнему аргументу, недостойному настоящего мыслителя, но что делать, жить-то хочется: харкнул ему в глаза.

Он на пикосекунду отшатнулся и зажмурился, я торопливо сжал руки. Под пальцами хрустнуло, голова оппонента дернулась. Оплеванные вообще теряются, им не до созерцания прекрасного.