Зубы настежь - Никитин Юрий Александрович - Страница 84

ГЛАВА 5

Впереди на улицу вышло пятеро здоровенных мужиков. Загородили дорогу, нагло ухмыляясь. Все грязные, неопрятные, непристойные, у всех одновременно двигались, как у коров, мощные челюсти, пережевывая жвачку. Видимо, это был дирол без сахара, морды оставались кислыми, как борщ недельной давности, и угрюмыми, как у выброшенных из корчмы.

Раз жуют жвачку, значит – плохие парни. Хорошие никогда в рот не берут эту гадость, так что я без колебаний ухватился за рукоять меча… пальцы ощутили пустоту, поспешно пошарил вдоль пояса. Молот висел слева, словно я Ломоносов или да Винчи, я показал им это страшноватое оружие:

– Эй, вы там!.. Лучше бы дорогу не загораживать.

– Мы, – проговорил монотонно один, что оказался впереди, – убивать и грабить.

– Это понятно, – согласился я. – Время рыночное, кто спорит? Но что с меня взять?

Вместо ответа все пятеро бросились вперед. Действовали тупо, больше мешали друг другу, лезли под удары, а от моего молота разлетались кровавыми ошметками. Когда остался пятый, по логике должен был бы удрать, все-таки четверо собратьев пали, а я без царапин, но тупо сунулся под мой занесенный молот, я без злобы ударил его как кроля меж ушей: все пятеро чересчур тупы, явно попали сюда из первой части первого квеста.

Когда я, красивый и гордо выпрямленный, выезжал из городских врат навстречу заре, оставляя позади себя цивилизацию, даже городские стражи высыпали из укрытий и колотили в медные щиты рукоятями мечей и топоров. Я беспечно улыбался, лицо мое сурово и мужественно, я слышал пение незримых небесных дев, благословляющих на битву со Злом. Волосы шевелились от взмахов крыльев, а когда те пролетали совсем низко, я ловил аромат полевых трав и свежесть горных озер. Успел увидеть, как на конскую голову опустилось маленькое сверкающее перышко, застряло в гриве между ушей, но, когда сделал движение коснуться кончиками пальцев, тут же растаяло, как снежинка.

За спиной чувствовалось тепло городской стены, надежность и защищенность, запахи человека и животных, но от конских копыт вперед змеилась широкая дорога, что на глазах превращалась в тропу, затем тропинку, тропку, потом растворялась вовсе в дикости и неизведанности.

Конь вздохнул, а я, не оглядываясь, поднял руку в прощании. Стражи что-то кричали, подобающее случаю, донесся тонкий голос Куцелия: желал успехов.

Я застыл с поднятой рукой, краем глаза держал облачко пыли, что неслось навстречу. Пальцы зудели от желания цапнуть рукоять меча. В облаке пыли дважды сверкнуло, я не сомневался, что это блестит отполированное железо доспехов или зайчики прыгают на лезвии обнаженного меча. На миг мелькнул страх, смешанный с надеждой: а вдруг Зло само выехало в нетерпении навстречу, я отступлю чуток, тут навалятся все стражи, я тоже помогу, и гуртом одолеем, человечество гуртом одолеет все. Но из пыли вынырнул всадник, начал сдерживать коня.

Я успел рассмотреть немолодого человека, очень статного, с красивыми седыми кудрями, ниспадающими на плечи, широкого, но не толстого. Он небрежно вскинул руку в приветствии, так вежливый король отвечает на приветствия челяди, проехал под аркой ворот, цокот подков быстро затих.

Я повернулся, рука Куцелия застыла в воздухе, он махал за неимением платочка своей уродливой шляпой:

– Что-то случилось, мой лорд?

– Да нет, просто… – Лицо этого человека показалось знакомым.

Куцелий объяснил с вежливым нетерпением:

– Он человек известный. Один из тех, кто в своем королевстве… В своем мире, я хотел сказать… Возможно, в вашем! Он там ратует за гуманизм, за отмену смертной казни. Там он тоже… только не носит доспехов. По крайней мере, настолько заметно. А потом является здесь, переодевается, огнем и острым мечом творит справедливость без всяких законов, юристов. Кто ему не по нраву, тому голову срубает сам. Острым мечом! Неважно, великий преступник перед ним или мелкий карманник.

– Мерзавец, – сказал я, поворачивая коня в сторону большой дороги.

Куцелий вяло удивился:

– А вы что, в самом деле за отмену смертной казни?

– Нет, – ответил я, мои пальцы подобрали поводья, а ноги приготовились послать коня вперед галопом, – я за смертную казнь даже для карманников. Но я за смертную казнь и для таких… Здесь они честненькие, видите ли! А там они своим лицемерием… Черт, да знаю я то королевство, знаю!

Ветер засвистел в ушах, дорога метнулась под копыта, а встречным ураганом меня едва не вырвало из седла, как сухой лист. Застоявшийся конь несся как сокол над землей. Копыта почти не касались земли, и если и касались, то настолько часто, что я чувствовал только, как подрагивает подо мной горячее сильное тело, тоже с мускулами, горячей кровью, которая уже вскипает, обжигает колени.

Почудился крик, я вынырнул из горячечного бреда, в котором уже повергал и крушил, разбрызгивал обидчиков так, как будто бил веслом по воде. В сторонке над мелькающей землей стелилось нечто темное и вытянутое, похожее на тень от летящего в небе истребителя.

Руки мои сами начали натягивать повод, под темной тенью наконец рассмотрел быстро мелькающие лапы. Острая морда как боеголовка крылатой ракеты рассекала воздух, уши прижаты к затылку, а когда мы синхронно замедлили бег, прищуренные веки раскрылись шире, в мою сторону блеснули ярко-желтые глаза.

Я вскинул руку, успел подумать, что слишком часто это делаю, но до чего же приятно чувствовать, как при этом простом жесте приходит в движение целая группа мышц, красиво и выпукло вздуваются бугры плеча, предплечья, выделяется огромный бицепс, а трицепсы выглядят пугающе толстыми, приходит в движение выпуклая пластина груди…

– Приветствую!

Конь нехотя остановился, хотя бока уже раздувались и схлапывались часто, брюхо покрылось испариной, а с удил срывались клочья пены. Похоже, готов был в радостном упоении мчаться и мчаться, пока не падет геройски на бегу, в полете, в движении, ибо женских могил нет в поле, а добрый конь в теплой конюшне не умирает, как и доблестный мужчина в теплой постели.

Волк распахнул пасть, клыки словно ножи, красный язык трепетал подобно пламени на ветру. Сверху звучно захлопали, как баба, выбивающая ковер, могучие крылья. Конь прижал уши, зло оскалился.

В трех шагах торчал из земли, как гнилой зуб, обломок серого камня, и ворон, не решившись сесть после долгой разлуки мне на плечо – лорд все-таки – или на коня, ишь скалит зубы, зверь, тяжело рухнул на вершину камня, постоял некоторое время с нелепо растопыренными крылами и раскрытым клювом. Язык у него был красный, как у волка, только покороче.

– Приветствую, доблестный лорд! – провозгласил он торжественно. – И вот ты вновь на славной дороге великих подвигов во славу рода человеческого…

Волк перебил рычаще:

– Где ты видишь дорогу, пернатое?.. И тропки нет. Мы счастливы, лорд, что мы снова вместе. Мы вместе, да?..

– Вместе, вместе, – заверил я торопливо, в груди потеплело, неодинок. – Теперь вместе.

Волк повернул голову в сторону серого камня. Предложил в приливе неслыханного великодушия:

– Может быть, и эти перья захватить? В случае чего, съедим, если совсем уж через голодные края доведется…

– Перья? – каркнул ворон.

– Перья на шляпы, – объяснил волк. – Могу прицепить на хвост. Как гулялось, лорд?

– Город еще цел, – засмеялся я. – И даже стены на месте. Ничто не сгорело, народ как-то уцелел… Что там виднеется на горизонте? Черная гора или…

Волк всматривался долго, а ворон все пыжился и пыжился, наконец обронил снисходительно:

– Ну что это серое… ну пусть черное, что еще хуже… узрит? Оно ж только червяков разве что… Да и то голеньких, что по земле, по земле! Которые на листьях, уже повыше… и потому поумнее, он не заметит! Мой лорд, это не гора. Вернее, гора, но не совсем гора, потому что раньше был замок, огромный и жуткий. В нем творились страшные вещи, а после смерти последнего из рода властелинов там все в упадке. Пройдет еще годик-другой, и путники узрят только черную гору с множеством пещер, да и те за пару лет постепенно затянутся, как раны на теле героя.