Золотая шпага - Никитин Юрий Александрович - Страница 53

Бюлов смотрел внимательно:

– Я уже знаю о стычке во дворе. Помощник Мавильона человек мстительный. Я говорю о де Артаньяке. Комендант за всем не уследит, а тот может сделать какую-то пакость. Он не боевой офицер, а прислан из Парижа…

Засядько развел руками:

– Что я могу сделать? Я должен дождаться ответа. Кстати, этот ход ведет за пределы крепости?

Бюлов тонко улыбнулся:

– Из основного хода можно попасть в покои бывшего владельца замка, а также в оружейную. Оккупанты понятия не имеют о тайных ходах. А ведь любой из нас может появиться в их спальнях! И перерезать горло. И если бы мы не были дворянами, а… ну, простыми крестьянами, что уже ведут партизанскую войну, то…

Он замолчал, но Засядько и сам представил, что, если бы управитель замка впустил через тайный ход разъяренных крестьян, не признающих никаких правил благородной войны, какую бы бойню здесь устроили! Но крестьяне, перебив французов, заодно разграбят замок, изрубят дорогую мебель, перебьют посуду, изнасилуют всех женщин, а в довершение всего еще и подожгут замок со всех сторон.

– Я ценю ваше желание спасти меня, – сказал он. – Значит, немцы рассматривают русскую армию не как новых оккупантов, а как освободителей. Но я останусь… Впрочем, чтобы ваши усилия не были напрасны, может быть, покажете тайный ход? Я уже выспался, а до утра еще далеко.

Фон Бюлов смотрел с уважением:

– Я ценю вашу верность воинскому долгу. Но если покинете это место, вас будут считать беглецом… И просто застрелят, когда увидят. Есть ли смысл возвращаться?

Засядько беспечно засмеялся:

– Есть ли смысл вообще отсюда уходить? Нет, конечно. Но жить по смыслу – разве жить?

Они спустились в темный лаз. Засядько помог Гансу установить тяжелую плиту на прежнее место. Массивная, покрытая плесенью, она встала так плотно, что самый придирчивый глаз не заподозрил бы, что ее можно сдвинуть с места.

Ход был прорублен в скале высотой в рост человека, из чего Засядько понял, что тянется далеко. Короткий лаз можно пройти и на четвереньках. Два человека еще могут разойтись, прижимаясь спинами к стенам, но по-насто­ящему расширился только в одном месте. Засядько тут же спросил:

– Здесь ход в хозяйские покои?

– Здесь, – удивленно ответил фон Бюлов. – Как-то заметно?

Засядько пощупал стену, решительно шлепнул по одной глыбе ладонью:

– Эта?

– Точно, – сказал Бюлов с еще большим беспокойством. – Мне казалось, что догадаться непросто…

– Это кому как, – ответил Засядько, – а вон там, если не ошибаюсь, ход идет влево в оружейную?

В свете факелов в трех шагах впереди виднелось еще одно расширение. Фон Бюлов удивленно вертел головой, а молчаливый Ганс уже вслушивался в звуки за стеной, приложив ухо к камню. Удовлетворенный, начал с натугой вынимать, пыхтел, дулся, наконец камень подался. Засядько помог бесшумно вынуть, отодвинул толстый ковер.

Роскошнейший зал, широкая, как бильярдный стол, кровать в самом центре, с тяжелыми занавесями и под балдахином, два огромных камина, в одном остывают багровые угли, исполинский стол – можно устраивать конные скачки, две дюжины кресел, портьеры в тяжелых, искусно украшенных рамах, каждая из которых стоит целое состояние…

– Ждите меня здесь, – шепнул он, – я осмотрю зал. Если удастся, то и замок…

Ганс кивнул, начал прилаживать на место камень. Засядько опустил край ковра, пробежал на цыпочках вдоль стены. Горели три светильника, большая люстра, на столе вдобавок были зажжены свечи. Тяжелые подсвечники отливали золотом. Возможно, и были из золота. Хотя вряд ли, французы уже растащили бы. Не из склонности к грабежу, это не его казаки, просто Наполеон заявил, что война должна кормить себя сама, и его цивилизованная армия уже на «законных основаниях» грабила побежденных так, что устыдились бы и орды Тамерлана.

Под пристальными взглядами бывших хозяев замка, самые первые из которых еще водили крестоносные войска на полабских славян, он перебегал от одной двери к другой, прислушивался. Иногда звучали голоса, шаги, за окнами погромыхивало.

Когда он уже собирался выскользнуть из зала, послышался грохот подкованных солдатских сапог. Он затаился за портьерой, а дверь распахнулась так стремительно, что ударилась о стену.

Мавильон вошел в сопровождении щеголеватого офицера. Де Артаньяк, узнал Засядько. Мавильон продолжал говорить резким злым голосом:

– Генерал Жувер в двух днях отсюда! Он не успеет…

– Наши стены неприступны. – Де Артаньяк говорил тоже резко, с ожесточением. – Мы в состоянии продержаться и месяц, запасы нам позволяют!

– Но нет надежной защиты против ядер русских!

– Что они могут против наших стен?

Мавильон подошел к столу, но не сел, а стоял в глубокой задумчивости, уперев кулаки в стол. Бросил словно нехотя:

– Русские уже не те варяги, что грабили наши берега тысячу лет тому.

Де Артаньяк сел в кресло, откинулся на спинку, забросил ногу на ногу. Голос был пренебрежительный, словно разговаривал не со старшим по званию, а с подчиненным:

– Чем же они лучше?

– Лучшая в мире артиллерия у них, – напомнил комендант.

– Ею надо еще уметь пользоваться!

– Если они сами ее делают, то и пользоваться умеют… Наш император показал под Аустерлицем, на что способна артиллерия! Только благодаря ее ядрам он уничтожил русскую армию. А этот русский полковник меня тревожит… Что-то есть в его глазах. Такие люди умеют делать то, за что берутся. А он, судя по всему, артиллерист!

Де Артаньяк спросил насмешливо:

– Уж не хотите ли вы сказать, что он не уступит нашему любимому императору?

Мавильон покосился, сел, подпер кулаками голову. Де Артаньяк ударил в гонг, чуть не оглушив Засядько, что прятался рядом. Вошел солдат, выслушал распоряжение, исчез. Вместо него явились двое с подносами, вином и большой вазой с фруктами.

Некоторое время они молча насыщались. Снова Засядько отметил, что потомок королей держался с комендантом крепости более чем на равных. Не зря поговаривали, что в бывшей революционной армии уцелевшие аристократы снова поднимают головы. А Мавильон, судя по манерам, выходец из бедноты, который взлетел на высокий командный пост во время революционной бури. И тоже чует, что ежели революционный генерал объявил себя императором, ежели своего генерала Бернадота с его татуировкой на груди «Смерть королям!» поставил шведским королем, то с аристократами под его началом лучше не ссориться.

– Завтра узнаем, – сказал наконец Мавильон. – По тому, как он расставил свои орудия.

– Аустерлиц повторить невозможно, – заявил де Артаньяк высокомерно. – Это под силу только французскому гению.

– Русские непредсказуемы.

Засядько начал потихоньку за их спинами продвигаться вдоль стены, все еще скрываясь за портьерой. Короткий сон освежил настолько, что каждая мышца дрожала от возбуждения. Все тело жаждало схваток, яростной работы, прыжков через пропасти, а руки рвались к шпаге. Сердце стучало сильно, требуя приключений.

Внезапно без стука вошел слуга с подносом в руках. Засядько застыл, слуга мог заметить его от двери! Де Артаньяк повернулся, протянул руки к подносу, а Мавильон быстро налил себе полный фужер, выпил залпом за спиной помощника.

Де Артаньяк помогал слуге снимать тарелки с виноградом и яблоками, и Засядько, напряженный, как зверь перед прыжком, все же отметил и внезапную предупредительность аристократа, не настолько уж и голоден, но перестал удивляться, когда увидел, как слуга незаметно передал ему клочок бумаги. А комендант тем временем торопливо налил себе еще, осушил залпом, а фужер поставил на стол раньше, чем обернулся помощник.

Слуга уже повернулся уходить, Засядько пригнулся, изготовился к длинному прыжку. Будут короткие злые удары, хруст костей…

Слуга увидел его, в глазах мелькнуло изумление, но в лице не дрогнул ни единый мускул. С подносом у груди он деревянно прошествовал к двери, распахнул, повернулся и еще раз поклонился офицерам, причем вроде бы часть поклона предназначалась и затаившемуся за портьерой человеку.