Золотая шпага - Никитин Юрий Александрович - Страница 52

Она искоса посматривала на чеканные черты его лица, суровые и четкие, словно выкованные из меди. В этом человеке было намного большее, чем спаситель ее и родителей. Он был красив как демон, но она видела в нем сгусток воли, и в ее внутреннем зрении он казался ей похожим на обнаженный клинок. Даже здесь, в каземате, он был опасен. Вряд ли его удержали бы эти стены, если он сам не пожелал остаться здесь! В нем чувствовались сила и натиск, звериная мощь и нечеловеческая живучесть.

Невероятная выживаемость, которая сохранила его в бесчисленных битвах, оставила его в том же теле, в каком он и начинал службу. Он остался все так же молод, каким она увидела его впервые. А ее отец быстро старел, мать же, оставаясь со сравнительно свежим лицом, сильно пополнела. Лишь на его обветренном лице, которое хлестали ветры трех морей, не было ни малейшей морщинки. Он мерз в снегах, преследуя армию Наполеона, голодал, сам ел конину, но и эти лишения не оставили следа ни на худощавом молодом лице, ни на жилистом мускулистом теле, которое больше пристало цирковому атлету, чем благородному дворянину.

– Как вы оказались здесь? – спросил он.

– У папы плохо с легкими, врачи посоветовали воды Баден-Бадена, затем здешние источники… И вообще покой, тишину.

Он хмыкнул, ел молча, затем засмеялся:

– Во всем мире нет более тихой страны, чем Россия! Ни одного выстрела, никаких разбоев, даже смертная казнь за ненадобностью отменена еще императрицей Елизаветой, будь земля ей пухом. А минеральные источники в России есть на все болезни. Даже на те, которых еще не придумали!

Она глубоко по-детски вздохнула:

– Русь мне только снится. Подумать только, я родилась в Италии, жила в Греции, на Мальте, в Венеции, теперь вот в этих германских княжествах, которым потеряла счет… а в России еще не была! Она кажется мне страной таинственных сказок.

– Этого хватает, – согласился он. Его крепкие зубы крушили полые кости, изнутри брызгал пахучий и еще горячий мозговой сок. – Здесь собираетесь жить?

Она вздрогнула:

– С пруссаками? Они такие грубые. Нет, мы уедем дальше во Францию. В Париж.

– Париж… Гм… Он хорош, пока по его мостовым не прогремят копыта нашей конницы. Я не имею в виду драгун или кирасир.

Она ахнула, отшатнулась:

– Казаков?

Он смотрел с жестокой улыбкой. Потом сказал мягко:

– Ребенок, тебе пора. Родители хватятся, выдерут.

– Меня никогда не драли! – возмутилась она.

Он покачал головой:

– В самом деле? Не подумал бы.

– Почему?

– Я бы драл тебя каждый день.

Она смотрела на него большими круглыми глазами. Александр ждал, что она возмутится и уйдет, однако девушка лишь скорбно вздохнула:

– Ладно.

– Что ладно?

– Если бы меня пороли вы, я бы терпела.

Он надеялся, что в ее голосе будет больше от шутки, но ее голос звучал очень серьезно. Их глаза встретились. Наступила долгая неловкая пауза. Кусок мяса застыл в его руке, а челюсти двигались все медленнее, пока не застыли, как вмороженные в лед.

Она смотрела на него неотрывно, в ее глазах был немой вопрос. «Я сама буду приносить тебе плеть, – говорили ее глаза, – если ты захочешь меня выпороть, только не гони». Она же ребенок, напомнил он себе. Ей двенадцать лет, она еще в куклы играет! Первые воспоминания детства о том, как огромный великан врывается в ее страшный мир, повергает злых чудищ, что обижают ее, а также ее маму и папу, поднимает ее высоко-высоко в воздух, даже дух захватывает, а в ушах гремит его громоподобный голос… Не напомнить бы ей, что он держал ее на руках совсем голенькой, даже пообещал ей жениться, раз уж застал в таком порочащем виде…

Неизвестно, что произошло бы, если бы кирасир не вскрикнул внезапно:

– Мадемуазель, бегите немедленно! Похоже, сюда направляется комендант.

Оля заколебалась, кирасир сбежал вниз, грохоча сапогами, ухватил ее за руку и поспешно вытащил наверх. Лязгнула дверь, загремели засовы. Некоторое время было тихо, затем чуткое ухо Александра уловило приближающиеся шаги.

Он ждал, но шаги лишь на мгновение замерли возле его двери, затем человек прошел мимо. Засядько снова лег, приготовился заснуть. Закрыв глаза, он восстановил сцену, когда этот солнечный ребенок спустился в этот каменный подвал, как лучились серые глаза, как протягивала ему поднос с едой в стремлении как-то позаботиться, накормить и как звучал ее нежный, еще детский голос.

Так и ушел в светлый чистый сон: улыбаясь счастливо, дышал спокойно, жесткие черты лица разгладились… Но едва что-то шелохнулось рядом, как он уже был на коленях, а цепкие пальцы как железным капканом ухватили что-то мягкое.

– Кто?.. Что?

В его руках хрипел и задыхался тщедушный человек. Пальцы Засядько сжимали ему горло. Он расслабил хватку, несчастный прохрипел:

– Я… друг…

Засядько отпустил, сел на ложе. Сознание прояснилось. Он был в той же темнице, но теперь в правом углу зияла черная дыра. Плита была отодвинута, оттуда несло могильным холодом.

Человек наконец высвободился из его рук, усиленно потирал покрасневшую шею. Был он в потертом камзоле, в старых туфлях со старомодными пряжками, а голову покрывал парик, какие еще носило старшее поколение.

– Ну и пальцы у вас…

Засядько вслушался в акцент, спросил на немецком:

– Кто вы?

– О, – обрадовался человек в камзоле, – вы владеете… Позвольте представиться, статский советник герр Бюлов, фон Бюлов. Мы узнали, что вы в плену… А так как русские войска пришли освободителями…

Засядько оглянулся на яму:

– Тайный ход?

– Он самый, – кивнул фон Бюлов. – Это старинный рыцарский замок Гогенцоллернов, отсюда ход выводит за пределы замка… Меня прислали помочь вам бежать!

Засядько с любопытством всматривался в лицо статского советника. Глаза мудрые, усталые, понимающие, в них видны участие и забота.

– Сейчас явятся с едой, – предупредил он. – Я не хотел бы, чтобы вас застали здесь.

Фон Бюлов кивнул:

– Опасаетесь погони? Хорошо, вы правы. У них в самом деле подошло время ужина. Хотя французы все ленивые и непунктуальные, но время ужина соблюдают. Пожалуй, это единственное, что они соблюдают. Я вернусь через час.

Он неторопливо спустился в яму. Как Засядько заметил, там мелькнули руки, помогли немолодому советнику. Засядько тщательно уложил плиту на место, покрутил головой, засмеялся. Добрые дела не остаются безнаказанными!

Ужин ему, несмотря на угрозу де Артаньяка, все же принесли. Точно в час, когда обедал гарнизон. И именно то, что ели солдаты гарнизона. По всем воинским законам цивилизованных стран пленникам обязаны были давать то же самое, что и солдатам.

Кирасиры сочувствующе смотрели на русского офицера. Он был мужественно красив, держался весело и раскованно, шутил по-французски, смеялся, хвалил французскую кухню, хотя и ел как-то без большой охоты, словно бы с натугой. По их лицам уже понял, что все знают, как ему бросалась на шею юная девушка, но об этом молчал, только хитро улыбался.

Вскоре, когда они ушли, забрав пустую посуду, плита поднялась снова. На этот раз вслед за фон Бюловом вылез молодой парень в простой деревенской одежде. Лицо его было глуповато-доброе. Бюлов называл его Гансом, и Засядько сразу увидел, что парень абсолютно честен, доверяться ему можно во всем.

– Теперь вас хватятся только под утро, – сказал Бюлов, голос его прерывался. Лицо раскраснелось, дышал тяжело. – Не в моем возрасте лазить по этим ходам…

Засядько развел руками:

– Дело в том, что я не могу покинуть это место.

– Почему? – вскрикнул Бюлов.

Ганс сопел сочувствующе, бросал на русского офицера жалостливые взгляды. Засядько объяснил:

– Я не пленник, я парламентер. Правда, комендант крепости перегнул палку… то есть превысил свои полномочия. По всей видимости, все еще надеется на помощь от императора.

Бюлов сказал осторожно:

– Но вы все сказали ему? Передали требования?

– Да, но хочу получить и ответ.