Трехручный меч - Никитин Юрий Александрович - Страница 102

С той стороны головного здания оказался, как ни странно, довольно приличный костел. По крайней мере, с виду в полном порядке, закатное солнце отражается в цветных витражах, нижняя половина костела уже в тени, густая тень пролегла по двору. От костела еще издали повеяло прохладой. Я настроился на торжественный лад, подходим медленно, как и положено, хотя дело в тяжелых цепях, а не в переизбытке почтительности. Широкие двери распахнуты, из церкви вывалилась группа пьяных подростков, в руках кружки с крепким элем, определил по резкому запаху, все ржут, как кони, один высморкался на стену и вытер пальцы о длинные блестящие волосы соседа. Тот пьяно загоготал.

Через пару шагов донесся грохот железа, стук молотков. Я в недоумении покосился на стражников, уж не кузницу ли разместили в костеле, грохот с каждым шагом громче, ритмичнее, мы подошли к воротам, мои волосы зашевелились и начали подниматься. Я круглый атеист, однако волосы встали дыбом сперва на загривке, потом и на руках встопорщились, а кожа вовсе огусинела: на паперти или аналое… или как называется это место, два голых до пояса попа, толстых до безобразия, как борцы сумо, наяривают на саксофонах, один лихо работает на ударниках, а рядом сисястая девка крутится у шеста, выгибается эротично, зазывно посматривает в зал на собравшихся гопников и панков.

– Ни фига себе… – пробормотал я потрясенно.

Де Жюрминель самодовольно улыбнулся:

– Что, шарахнуло?.. Смотри, смотри!

Двое ухватили меня за плечи, третий цепко захватил голову, заставляя смотреть на сцену. Попы трясут телесами и нательными крестами размером со сковороды, мокрая от пота кожа блестит, я от входа уловил смрад от немытых тел, девица во время одного из пируэтов ухитрилась сбросить платье, теперь вертится в крохотном лифчике и полоске трусиков, народ поддержал вялыми аплодисментами.

– Ну как? – спросил де Жюрминель торжествующе.

– Круто, – пробормотал я.

Он всмотрелся в мое лицо, мне показалось по его взгляду, что он ожидал большего. Попы и девица у шеста заметили у входа хозяина, попы замолотили по железу еще неистовее, а девица, сокращая программу, поспешно сорвала лифчик и зашвырнула в толпу прихожан. Могучее налитое вымя заходило из стороны в сторону, в толпе аплодисменты раздались громче.

На эстраду вышел четвертый поп, тоже голый до пояса и тоже сумо, борода лопатой, в цветных татуировках с головы до пояса, а дальше не видно, серьга в ухе, кольцо в носу, крест на якорной цепи на уровне пуза. Трое музыкантов ударили с такой силой, что у меня поехала крыша, обалдел, ну и попы, а новый поп заорал про утехи и благодать, пританцовывал, а после первого куплета вообще тяжело пустился в пляс. Могучие телеса колышутся, как желе, но я чувствовал, что поп относится к своим проповедям с профессиональной добросовестностью: каждое движение рационально, отточено, доведено до совершенства умелыми имиджмейкерами. У нас такие разве что в команде президента.

Стражники, сжимая меня горячими телами, смотрели неотрывно, морды забалдевшие, глаза остекленели, из полуоткрытых пастей потекли слюни. Третий все еще держит мою голову, заставляя смотреть на бесчинствующих попов, но пальцы ослабели, а горячее дыхание обжигает мне затылок.

Попробовать бы вырваться, мелькнула мысль, они все в трансе, есть шанс… но краем глаза увидел жадно наблюдающего за мной де Жюрминеля. Рука Черного Властелина на рукояти меча, не спускает с меня взгляда. А если учесть, что мои руки скованы, как и ноги, то ага, самое время вырываться, лучшего времени просто не бывает.

– Смотри, смотри, – сказал он злорадно, – ну как тебе такое?

Девица сорвала трусики, тоже швырнула в толпу, вызвав одобрительные аплодисменты. Поп гнусно завывал:

– Я душу дьяволу за ночь с тобой отда-а-а-ам…

– Ну-ну, – сказал я, – ничего. Акустика слабовата. Усилители бы не помешали… Этот под фанеру поет или как?..

Он дернулся, посмотрел на меня остановившимся взглядом:

– И что, – почти прошептал он, – ты не… не сходишь с ума от такого богохульства?

Я добросовестно подумал, еще подумал, снова подумал, двигая складками на лбу, ответил честно:

– Да вроде бы нет. По крайней мере, если и схожу, то по-тихому. Без берсеркизма и пускания пены. Не буйный, значит.

Его глаза шарили по мне с великим разочарованием. Девица на сцене, одной рукой держась за шест, начала заниматься мастурбацией, а когда рычащий песню поп оказывался в пределах досягаемости, хватала его за причинное место. Я поморщился, это все, чего от меня дождался де Жюрминель, хотя рассчитывал, похоже, на жуткие предсмертные корчи с посинением лица и пеной на губах.

– Ты не понял? – спросил он с нарастающим бешенством. – Ты отказываешься видеть?

Я заново всмотрелся в сцену, никто не любит упреков в непонимании искусства. Все мы большие знатоки в этом деле, в охотку беремся учить жену щи варить, врачей – лечить, политиков – политничать, а писателей – писать. Конечно, все мы знаем, кому что петь, в каких платьях выходить на сцену и за кого Пугачевой выходить замуж.

– Ну, – проговорил я в затруднении, – вроде бы он недотягивает ноту ля. Или си… да, пожалуй, си. И ударник слегка сбоил в перетактовке на два пальца… А так ниче, крест только надо бы закрепить на пузе. Приклеить или скобочками, а то не в такт движениям болтается, асинхронно, а здесь важнее слаженность… Можно еще бы световые эффекты…

Он спросил ошалело:

– Что-о-о?

– Световые, – повторил я. – Ну там добавить танец с факелами. Или дым пускать перед сценой…

– Дым?

– Ну да. А в дым бросать красители, чтобы дым то кроваво-красный, то синий, то вовсе тошнотворно зеленый… Там под сценой пусто? Вот туда посадить пару ребят с кузнечными мехами, пусть раздувают.

Его лицо вытянулось, а я увлекся, продолжал развивать тему, как это будет здорово, когда эти попы как будто бы прямо из ада, из адского пламени, девицу выкрасить красным, будто дьяволица в свежей крови невинных младенцев…

Его лицо начало синеть, в глазах появилось отвращение, прервал резко:

– Хватит!.. Ты с ума сошел!.. Как такое можно?

– А что? – удивился я. – Везде так делают.

Он поперхнулся, смотрел на меня, отшатнувшись, так, что образовалось два подбородка. До этого их как бы и не было, красивое мужественное лицо сильного волевого человека на склоне лет, а сейчас складки как у шарпея, сразу волевая каменномордость потерялась, а это не есть гут. Для него, а вот для меня самое то, только не знаю еще, что с этой гутью делать.

К нам робко приблизился молодой священник, поклонился, спросил виновато:

– Великий Властелин Зла, тут один прихожанин на исповеди признался, что виновен в анальном грехе с нашими мальчиками из певчего хора… А я, как на грех, не успел спросить у настоятеля, что за это причитается.

Де Жюрминель гнусно ухмыльнулся, посмотрел в мою сторону. Глаза блеснули молодо, он каркнул:

– Ну как? Слышал?

– Слышал, – подтвердил я.

– И как тебе это?

Я пожал плечами:

– Я не силен в этом, но знаю точно, что пастор Шлаг в таких случаях давал мальчикам шоколадку и стакан кагора.

Священник застыл с открытым ртом, а де Жюрминель быстро посинел, как спелый баклажан. Дыхание его прервалось, глаза вылезли из орбит, я пожал плечами. Подумаешь, да у нас все священники – педофилы. Вон даже половина кардиналов призналась, а вторую половину, что не признались, уличили. Тоже мне, придумали комнату пыток! Сводил бы я вас на концерт наших звезд, вас бы там от омерзения вывернуло, такие вы силы Зла.

– Ну, – выдохнул де Жюрминель, – ну ты и… Ты, оказывается, еще опаснее, чем я ожидал!

– В не ту среду попал кристалл, – пояснил я, – но растворяться в ней не стал. Кристаллу не пристало терять черты кристалла. Это сказал человек, побывавший в дерьме раньше меня.

Он смотрел на меня почти со страхом:

– И он уцелел?

– Я тоже уцелел, – ответил я туманно. – Просто переболел… теперь у меня иммунитет, как к свинке. Но много наших полегло, ты прав.