Трехручный меч - Никитин Юрий Александрович - Страница 101

Некрупные тугие груди смотрят на меня красными сосками, изящный животик с едва заметной прослойкой жира, красиво круглится внизу, там треугольник светлой шерсти.

Что за мода, подумал я тоскливо, сражаться голыми? Или расчет, что мужчины сразу ослабеют?.. Во всяком случае, со мной такой номер не прошел бы. Я из мира эмансипации, у нас женщин принимают всерьез. Острее всего чувствуешь себя мужчиной, получив от такой вот раскрепощенной удар в промежность.

Де Жюрминель спросил с интересом:

– Ну как?

– Нормально, – ответил я равнодушно.

Его глаза расширились, он вгляделся с беспокойством, переспросил с недоверием:

– И что же… не резануло по душе?

– А должно резануть?

– Ну да, ведь ты же варвар! А варвары, как я слышал, при внешней грубости в душе чисты и непорочны.

Я замедленно кивнул и чуть не упал под тяжестью толстой доски и якорных цепей.

– Да, это про меня. Я вообще-то чистая овечка.

Он нахмурился, сделал знак стражам тащить меня дальше. За спортивным кругом, куда вышел угрюмый мужик и сразу вступил с голой амазонкой в схватку, собрался другой кружок народу, побольше, в основном женщины из числа прачек и кухонных работниц, а в середине круга черномазая обезьяна, явно только что с дерева, объясняла, вертя задом, благоговейно внимающей публике, как совокупляться на пальме, пользуясь еще и бананами. В этом случае, как получалось из ее слов, человек становится ну совсем уж счастлив, ибо снимает с себя остатки ограничений, обретает истинную свободу.

Де Жюрминель поглядывал на меня с живейшим интересом. Я понял, что должен как-то себя проявить, а то разочаруется и велит срубить голову прямо сейчас, спросил вежливо:

– А если еще и посрать с дерева – совсем будет здорово, верно?

Черномазая обезьянища быстро окинула взглядом мои цепи. Ничуть не удивилась, даже улыбнулась поощрительно, все понятно, дура решила, что мне ндравится таскать это железо, металлист чертов, хуже того – мазохист, у меня не стоит без того, чтобы меня кто-то не отп… не отлупцевал по всей программе, не повозил мордой по битому стеклу, не втоптал в дерьмо. А раз я мазохист, то, понятно, демократ, все мазохисты – отъявленные демократы, иначе им нельзя.

Широко улыбаясь во весь натренированный понятно как и чем рот, она объяснила с чувством:

– Во время коитуса? Да, это великолепно! Лучше нет красоты, чем посрать с высоты! Это полное освобождение от всего, что пытался навязать человеку наш противник! Так исчезают комплексы, так человек обретает полное психическое здоровье! Когда испытываете оргазм – не сдерживайтесь! Кричите, извивайтесь, царапайтесь, кусайтесь, испражняйтесь – наслаждайтесь телом. И старайтесь испытывать оргазм везде и со всем, что может встретиться на пути: женщиной, мужчиной, животным, стулом, камнем… Чем чаще оргазмы, тем вы полноценнее, здоровее, раскованнее и свободнее! А разве не к свободе стремились лучшие люди? Фратерните, эгалите… э-э… словом, мир и дружба, трахайтесь во все дыры, но не воюйте!

Но не воюйте, повторил я мысленно. Вот оно и есть Настоящее Зло, вот так и наступает с помощью самой темной магии, исторгающей из человеческих глубин самое скотское. Но та сторона таких методов войны не поняла, для нее сражение – это конная атака с опущенными навстречу врагу копьями. Можно еще под прикрытием лучников и арбалетчиков, хотя в оружии стрелков есть нечто неприличное, не мужское – убивать и ранить вот так на расстоянии. Рыцарям и в голову не приходит, что война против них уже идет, война на истребление, их уже осыпают тучей отравленных стрел, забрасывают грязью, стараясь сделать смешными – эта операция называется шуточками и приколами, мол, безобидное снижение образа.

Де Жюрминель с великим удовольствием наблюдал, как я изменился в лице, он просто упивался моим страданием, а я спросил обезьяну:

– Но, простите, человек ведь не только из половых органов?

Она вскликнула с глубоким сожалением:

– Да, это очень жаль, ведь стрекоза может совершить пятьдесят половых актов в сутки, а человеку такое, увы, не дано! Но наши колдуны работают в своих алхимических лабораториях с полной нагрузкой, создают эффективные мази, кремы, настойки и напитки, в несколько раз повышающие силу мужчин!

Я напряг мускулы, цепи громко зазвенели.

– Я, к примеру, на мужскую силу не жалуюсь.

Она покачала головой, голос стал поблажливым, словно разговаривала с малолетним идиотом:

– Да кому такая сила нужна? Здесь, когда говорят о силе, имеют в виду совсем другое. Как и слова «достоинство», «мужское достоинство» употребляются совсем в другом значении, чем в примитивных королевствах, которые наш великий Властелин Зла берется окультуривать. И мы ему поможем.

Де Жюрминель кивнул, глаза его не отрывались от моего лица. Мне почудилось разочарование, словно ожидал, будто упаду и начну кататься по земле, рыча и кусая себя за руки.

– Ну как?

– Опоздал, – ответил я честно. – Там уже хватает таких… Сперва побеждали, потом их начали бить.

Он нахмурился, быстро взглянул наверх. Я напрягся, все тело ноет, как это калики перехожие таскают такие тяжести всю жизнь, с такими цепями не побегаешь, не попрыгаешь, даже ходить удается с великим трудом.

Но сейчас хуже всего то, что и с колодой на шее видно, что небо краснеет на западе, солнце налилось багровостью, распухло, дышит тяжело, словно не спускается, а поднимается с мешком камней на двадцать четвертый этаж.

Де Жюрминель посмотрел в мое лицо, губы раздвинулись в усмешке:

– Страшно? Да, это великая радость – вот так поглумиться над противником! Понаслаждаться властью… Однако же я все равно не сделаю дурость и не брошу тебя в темницу, пусть даже самую что ни есть надежную. Эй, Осман! Пора.

ГЛАВА 11

В поле моего зрения появился все тот же Осман, заходящее солнце играет красными лучами по его мощной фигуре, обнаженной до пояса, выпуклые мышцы груди блестят, словно выкованные из старой красной меди, отблески играют на могучих мышцах рук, плеч, даже зубы блестят красным, будто уже напился моей крови. В руке подрагивает в готовности широкий палаш. Лезвие блестит, а тонкая бороздка для стока крови кажется глубже и темнее.

Я вперил взгляд в лицо де Жюрминеля, стараясь сделать взгляд как можно более оскорбительным:

– Ты ложишься спать с курами?

Он ухмыльнулся:

– Ни с курами, ни с петухами, хотя курочки… в моей постели бывают, бывают!

– Мужчины всю ночь в покер играют, – сказал я торопливо, следя за мечом в руках Османа. – А ты спать вместе с детишками? Не стыдно?

Он посмотрел на меня с недоброй усмешкой. Потянул паузу, у меня сердце остановилось, ибо Осман взял палаш в обе руки и уже изготовился, сказал нарочито медленно:

– Ну… почти убедил… Я в самом деле ложусь ближе к полуночи… но тебе так долго ждать не придется. Мне ведь еще надо проследить, чтобы тебя сожгли и пепел развеяли! Во избежание, так сказать. А потом выпью стакан хорошего вина и пойду спать.

Я перевел дыхание, стараясь делать это незаметно, но этот гад, конечно же, заметил, усмехнулся понимающе. Осман отступил на шаг, меч опустил, выпуклые глаза преданно следят за обожаемым хозяином.

– Вот-вот, – проговорил я наконец, – надо же продлевать удовольствие?

– По крайней мере, – ответил он, – можно. В разумных пределах.

– Что есть разумное?

Он покачал головой:

– Вижу, к чему клонишь. Нет-нет, никаких темниц. У меня будет неспокойный сон, если останешься, пусть и в темнице, еще хоть на сутки. Эй, ребята! Тащите его на ту сторону.

Меня ухватили, я нисколько не притворялся, в самом деле не в состоянии передвигать достаточно быстро ноги с такими цепями, а де Жюрминель довольно улыбался и потирал ладони. Похоже, оставил мне жизнь только потому, что вспомнил про какую-то великую гадость, покажет мне напоследок, от вида которой я должен буду упасть, проклясть Бога и долго-долго биться в конвульсиях.