Откровение - Никитин Юрий Александрович - Страница 48

Калика покосился с некоторым недоумением:

– Аль запамятовал? Или я не сказал, забыл? Это ж Жошуй. Тот самый.

– Ага, – пробормотал Томас несчастливо. – Жошуй, эта река мертвых, чьи воды так легки, что не держат даже перышка… А как же нам перебраться, ежели…

Калика подумал, хлопнул себя по лбу:

– Я ж не говорил, забыл! А ты молодец, сам допер… Не выпала б тебе нелегкая в рыцари, даже в короли… бедолага… мог бы в самом деле стать каликой.

Томас проговорил сквозь зубы:

– Сэр калика, что это за нестерпимый блеск впереди?

Калика повернулся в ту сторону, куда указывал Томас. Клочья тумана разъехались, как пьяные простолюдины с ярмарки, на краю видимости заблистала яркая полоска. Калика с досадой прищурился, посмотрел в кулак.

– Час от часу не легче! Это Сират.

Томас кивнул, уже не спорил:

– Сират? Тот самый, верно?.. Ну, который… который…

– Который тонок как паутинка и остер как бритва, – закончил калика. – Думаю, ты тоже догадался. По этому мосту могут перейти на ту сторону только праведники. А грешники… Только тебе чего тревожиться? Праведнее тебя не найти на всем белом свете! Недаром же Дева за тебя вон как хлопочет.

Томас сказал дрогнувшим голосом:

– Конечно-конечно… Но чего нам переть по такому высокому мосту? Я уверен, есть дороги и короче.

– А как же Дева? – удивился Олег.

– Что Дева, – пробормотал Томас, – по своей доброте за какую только дрянь не заступалась! Подумать противно. Даже за разбойника, который три дня в петле провисел…

Олег развел руками:

– Ну, как скажешь, как скажешь. Я хотел как лучше. Что ж, поищем другую дорогу.

Томас спустился к самой воде, зачерпнул в обе ладони воды. Олег смотрел с интересом. Рыцарь не сушит голову над последствиями. Если жаждет пить, то пьет. А что будет дальше, пусть епископ думает, а то и его боевой конь, у того голова еще больше, никакая тиара не налезет.

Томас пил изысканно, с лучшими манерами благородных: стоя на коленях, зачерпывал обеими ладонями и хлебал из такого ковшика. Не так, как его пращур Англ, который падал у ручья на четвереньки, припадал алчущим ртом, лакал как дикий зверь, не выпуская из рук меча и щита. А тех, кто пил вот так, как его дальний потомок Томас Мальтон, велел гнать из своей дружины как недостаточно свирепых и быстрых.

А Томас вдруг замер. Вода медленно струилась между пальцами.

– Корзина! – воскликнул он. – Корзина плывет по течению!

– Ну и что?

– А почему не тонет?

– Ну… должно быть, приток впадает с водой потяжелее…

– Клянусь, я слышал… кряхтение или плач. Там ребенок!

Олег сказал тоскливо:

– Опять? Гильгамеш, Гвидон… нет, Гвидон был в бочке… Брось, сэр Томас. Эти плоды тайной любви плывут по рекам десятками тысяч. Всех не переловишь.

– Но ребенок же…

– Без нас выловят, – сказал Олег, но Томас уже вошел в воду по колено, всматривался. Вскоре из-за поворота выплыла широкая корзина. Олег недовольно смотрел, как Томас подтянул ее к себе, вытащил ребенка вместе с тряпками, корзину оставил плыть дальше, но та тут же пошла ко дну.

Когда Томас, шумно разбрызгивая воду, выбрел на берег, Олег спросил саркастически:

– Ну и что с ним делать?

– Не знаю, – ответил Томас, он неуклюже укутывал младенца в тряпки, тот негодующе дрыгал крохотными ножками. – Встретим село, отдам людям. Кто-нибудь да воспитает.

Калика буркнул:

– Чего вмешиваться? А вдруг это второй Саргон, который зальет кровью полмира?

– А вдруг второй Моисей? – отпарировал Томас. – Да и этих… основателей Рима тоже в корзинке сплавили с глаз долой… Мне дядя рассказывал, как их мать была непорочной жрицей, обряд безбрачия и невинности давала, но какой-то мерзавец обольстил… Ты чего засмущался? Не опускай глазки. Так что, если бы этих рекоплавателей не вылавливали добрые люди, кто знает, в каком бы мире теперь жили?

Калика посмотрел с удивлением. Рыцарь живет не разумом, а простейшими чувствами, но иногда высказывает такое, к чему он, Олег, приходил после многовековых раздумий. Правда, рыцарь тут же забывает нечаянно найденные истины, на другой день опять дурак дураком, а еще не простым, а меднолобым, что еще дальше круглого, стоеросового, непуганого. Но все-таки в таких озарениях что-то есть…

Он снова с горечью ощутил себя чужим в этом мире, где и людьми, как животными, правят чувства. А он, единственный, пытается строить все по уму по разуму, исходит из правила, что дважды два должно равняться четырем и днем, и вечером, зимой и летом, в дождь и вьюгу и даже тогда, когда у тебя трещит голова, когда изменила любимая женщина, когда вокруг только гады и сволочи…

Томас пошел вдоль берега, спотыкался, ибо заглядывал в личико ребенка. Тот плакал тише, крохотной ручонкой пытался ухватить рыцаря за железную грудь. Олег потащился сзади, в затылке стало холодно. Не оглядывался, но жестокий взгляд чувствовал всей кожей, сердце застучало чаще, кровь вскипела, но не для драки, драк не любил и избегал всегда, просто при виде опасности мысли бегут, как испуганные олени, мечутся, как искры в костре, и в такие минуты успеваешь передумать больше, чем за предыдущие дни…

Томас со смесью негодования и жалости подумал, что отшельник слишком много видел жестокости, крови, бессмысленной гибели не то что невинных детей, целых народов, потому сердце покрылось корой потолще, чем на старом дубе, что растет в их старом саду во дворе родового замка.

– А как орет, – сказал он с неудовольствием. – Томас, дай ему что-нибудь.

– Что?

– Ну хоть покажи. Козу сделай…

Томас сделал пальцами козу, ребенок заревел громче. Томас сердито посмотрел на калику, но смолчал. Сам дурак, что послушал. Откуда тому в пещерах знать, как обращаться с детьми? Морда такая равнодушная, идет и света не видит, весь не то в возвышенных мыслях, не то вовсе где-то в другом мире…

Он сглотнул комок в горле. Калика и так делает для него столько, что скажи кому – не поверят, а если поверят, то заподозрят невесть что. Так просто даже благороднейший из рыцарей не пойдет в страшную и жуткую преисподнюю.

– Сэр калика, – сказал он торопливо, – Олег! Я же вижу, как тебе трудно. Ты скажи как, я сам опущусь в преисподнюю! А тебе надо искать эту… великую Истину.