Князь Владимир - Никитин Юрий Александрович - Страница 88

– Потому и дело хорошо, – хмыкнул Владимир, – что цену не ломит. Покупают у него, а не у других.

– Не то.

– А что?

– Те тоже снизили цены до края. Еще чуть, и будут продавать в убыток. А он продает ниже!

Владимир ощутил, как по телу пробежала сладкая дрожь, как у гончего пса, что уловил едва слышный запах зайца. Олаф показал белые зубы, довольный. Дошло до хольмградца, как таракан до потолка.

– Живет не по средствам? – спросил Владимир.

– Как пить дать! Такие пиры закатывает!

Запах дичи усилился. Владимир проговорил медленно:

– Пиры, чтобы общаться с другими, заводить дружбу. У веселого и беспечного друзей всегда больше. Вон у тебя половина Царьграда почти родня… На пиру по пьянке можно важное выведать, подарок всучить, девку нужную подложить. А на это золотишка надо немало…

Олаф сказал солидно, чувствуя, что надо соблюсти какую-то объективность:

– Но торгует он в самом деле. Уже лет десять, как его дом знают не только в Русском квартале, а во всем торговом Царьграде. Только товар к нему приходит, как мне кажется, бесплатно. На днях еще три корабля привезли из Киева мед, меха, пеньку, но никто не видел, чтобы купец платил или хотя бы уговаривался о цене. Он продает то, что у вас собирают на полюдье, а деньги оставляет на пропой и такое всякое…

Он щелкнул языком и провел пальцем поперек горла. Владимир кивнул сумрачно. Тем семерым наверняка пришлось заплатить немало. Пусть даже вперед дал только треть, а то и меньше. Все равно потом получили бы остальное, а заартачься купец, остался бы без головы.

– Спасибо, – сказал он с чувством. – Возможно, ты сберег мою шкуру.

– Думаю, ненадолго, – отмахнулся Олаф. – Ты пойдешь к нему?

– Сегодня же.

– Я с тобой.

– Олаф, это может быть опасно…

Прикусил язык, но было уже поздно. Это подействовало даже не как красная тряпка на быка, а скорее как живительный дождь в пустыне на умирающую от засухи траву. Олаф расцвел, заискрился, как льдинка на солнце. Голубые глаза потемнели.

– Я пошел собираться?

– А ты свободен?

– Договорюсь с Вепрем. Теперь, когда ты при всех обозвал его отцом-батюшкой, он хоть и рычит, но готов для нас на большее, чем для самого императора.

Олаф вернулся хохочущий. Владимир, сжавшийся как зверь перед прыжком на добычу, чувствовал, что прыгает все же в темноту, где то ли его когти вонзятся в мягкое и теплое, то ли рухнет в глубокую яму на острые колья.

– Стряслось что?

– Да нет, рассказывали, как сенатор Церетус однажды попросил нашего Вепря привезти ему крокодиловы сапоги. Тот пообещал, наш Вепрь на всякий случай со всеми в дружбе, но прошел месяц, другой, третий, а сапог все нет и нет. Сенатор послал узнать, а ему говорят, что Вепрь со своей манипулой давно отбыл на берег Нила. Сенатор ждал-пождал, а потом сам отправился за Вепрем. И видит: оба берега Нила устланы трупами крокодилов! Большими и маленькими, толстыми и тонкими. А бравые этериоты ныряют в волнах, Вепрь мечется по берегу и орет, орет… Тут как раз посреди реки один взмахивает дубиной, лупит, еще и еще, потом плывет к берегу, тащит что-то, пыхтит, рожа красная. Вытаскивает на берег огромного крокодила и кричит в отчаянии: и этот без сапог!

Владимир скупо улыбнулся, Олаф старается развеселить, но в животе все равно тяжело, будто там мельничный жернов.

– Отпустил?

– Да, но велел опять по возвращении явиться к нему. Хочет увидеть, в каком виде вернемся. Что-то подозревает, зверюка!

Владимир откинул крышку сундука. Олаф фыркнул, брезгливо отшатнулся от кучи тряпья:

– Все твое богатство?

– Теперь и твое, – бросил Владимир. – Одевайся. Не можем же пойти к тому купцу при всех доспехах?

– Почему? Ах да, дурацкий вопрос. Но в этом тряпье…

Он бурчал, но одевался быстро. Одежда не новая, но пристойная. Не привлекающая внимания, простая, обычная одежка ромея, не богатого, но и не бедного. И достаточно просторная, чтобы укрыть не только доспехи, но и оружие.

– Все предусмотрел, – ворчал Олаф. – Боги Асгарда, как ты живешь?

– Погоди, – буркнул Владимир. – Еще не все.

Заранее морщась, сейчас посыпятся шуточки, он вытащил припрятанный горшочек. Непонимающий Олаф смотрел вытаращенными глазами, как хольмградец зачерпнул что-то вроде дегтя, начал пачкать рожу. Когда уже половинка лица стала черной, он не выдержал:

– С дерева грохнулся? Что творишь?

– Куда идем, там меня признают быстро.

– Но… с твоей-то рожей прикидываться эфиопом!

Владимир продолжал размазывать снадобье, и Олаф умолк. Кожа друга стала темно-оливкового цвета. И сам он, черноволосый и кареглазый, как нельзя больше походил на яростного вождя арабов или персов.

– А говорить по-ихнему можешь? – съязвил он.

– Бисмилля, – ответил Владимир, – Аллагу акбар, а этого хватит. Нам бы только в дом войти.

Он и оделся хоть по-ромейски, но так, чтобы принимали за араба, недавно поступившего на службу империи. Олаф качал головой, но глаза горели предвкушением приключений.

На улице им показалось, что вместо раннего утра снова наступили сумерки. Белые и оранжевые стены домов вдруг стали серыми, мрачными, воздух влажной пленкой осел на лица. Одежда сразу отсырела, а на лезвиях упрятанных мечей скапливались крупные капли.

Олаф выругался: над головой, задевая за крыши, волоклись грязные рваные тучи. Грома не было, гадко ворчало, как у больной коровы в отвислом брюхе. Оба ощутили подрагивание под ногами. Волны били в далекий берег с такой мощью, что чувствовалось даже здесь, в центре Константинополя.

Подошвы смачно шлепали по склизким от нечистот булыжникам. Все раскисло, тяжелый запах не рассеивался, как обычно, в разреженном воздухе, стоял как стена, и Владимир чувствовал, как нехотя подается под его напором эта отвратительная стена, а ей нет конца.

Олаф ругался, злобно искал глазами, с кем бы затеять ссору. Уже привык к синему небу и яркому солнцу, а тучи казались внезапным оскорблением этому сияющему миру и ему, Олафу, гордому сыну конунга.

Запах свежевыпеченного хлеба смешивался с запахом конских каштанов и человеческих испражнений, из мясных лавок тухлым мясом пахло особенно сильно. Больше обычного полыхало жаровен перед входом в лавки, на широких железных листах трещали на скверном масле куски мяса, сильно сдобренные чесноком и травами, отгоняющими болезни.