Изгой - Никитин Юрий Александрович - Страница 39

– Они, – ответил управитель с поклоном. Овид качнул в сторону певцов головой. К изумлению Скифа, как из воздуха возникли могучего вида воины. Сунув мечи в ножны, забежали к певцам сзади и ухватили за локти. Овид улыбнулся, как улыбнулся бы волк при виде дрожащего зайчонка, властным жестом указал на печь. Скиф не поверил глазам, но рука правителя в самом деле вытянута по направлению печи, а указательный палец смотрит прямо на широкую чугунную заслонку.

Олег спокойно раздирал молодого гуся. Коричневая корочка трещала и разламывалась, выпуская облачка сводящего с ума пара. Сладкий сок обжигал пальцы Олег выдрал наконец мощный кусок мяса, а Скиф все не мог оторвать глаз от страшной сцены, когда троих беспечных, ничего не подозревающих певцов вот-вот затолкают в горящую печь!

Он бросил умоляющий взгляд на Олега, Овид тоже зыркнул из-под нависших бровей на одного, на другого, засопел, вперил взгляд в спины стражей. Те, заламывая руки вяло упирающимся певцам, дотолкали их до печи. Кто-то услужливо распахнул перед ними массивную заслонку.

Видно было, как дрогнули даже стражи под ударом сухого жара. Певцы, поняв, что их ожидает, подняли крик. Кто-то из стражей оглянулся, но Овид неумолимо указал на печь. Певцов подхватили, затолкали одного за другим вовнутрь, захлопнули заслонку. Донесся вроде бы слабый крик, но тут же потерялся в неизбежной разноголосице зала, скрипе сидений, шарканье ног.

Слуги начали торопливо подбрасывать в и без того раскаленную докрасна топку сухие березовые поленья. Пламя загудело, заревело с новой силой.

Овид засопел, на бледное и вздрагивающее лицо вернулся нормальный цвет. Но в голосе все еще дрожала ярость, он заговорил со злым нажимом:

– Я вижу, достойный мудрец, что твой юный друг не понимает...

– Молодой ишшо, – ответил Олег. Он аккуратно обкусывал гусиную лапу, бросил ее под стол собакам, выдрал из гуся другую и стал объедать хрустящую коричневую кожу. – Все они молодые... за песнями...

Овид кивнул. Лицо чуть посветлело.

– Вижу, понимаешь. Это я с виду суров с сыном... иначе нельзя, наследника надо растить в суровости, а не в неге!.. Но я дрожу за него каждый раз, когда он ночью встает попить воды: ножку бы не подвернул, не стукнулся бы лбом о дверь... А что уж говорить, когда он наслушавшись этих певцов, возгорелся жаждой дурацких подвигов, вскочил на коня и поехал искать приключений? У правителя и так много опасностей: надо водить войска на обнаглевших соседей, смирять бунты, доказывать свою отвагу и умение воина в поединках... Но то суровая необходимость, то жизнь, от нее никуда не деться, а это дурь, что... Ну скажи, зачем ему было драться с тем драконом? Явно же не это крылатое на него напало! Дракону бы коровенку унести, козу или заблудившуюся овцу! Так нет же, побахвалиться подвигом восхотелось!

Скиф сердито сопел, он ненавидел Овида, а Олег, напротив, сочувствующе кивнул:

– Да ты не волнуйся, Овид. Как будто оправдываешься! Я бы их на твоем месте сперва на кол посадил, а уж потом в печь. Или велел бы шкуры снять.

– Да? – спросил Овид с надеждой.

– А шкуры натянул бы на барабаны, – закончил Олег. – И они бы остались довольны... их шкуры по-прежнему поют, их слушают... ха-ха!

– Га-га-га! – рассмеялся Овид. – А ты мудрец!

– Есть такое, – ответил Олег скромно. – Только кому нужна мудрость?

– Это верно, – вздохнул Овид. – А дурням прямо как будто боги помогают...

Мирно и неспешно беседовали, пили и ели, наконец Овид, словно только сейчас вспомнив, велел управителю:

– Ты это... выгреби там золу... И кабана туда побольше, чтобы запахом все внутри пропитал.

– Чесноку добавить?

– Добавь, – разрешил Овид. – Можно трав разных. Всяких. Чтоб дух поганый забить начисто.

Управитель поклонился, за ним ушли двое слуг. Один взял широкую лопату, другой – веник и совок. Распахнули печь, сухой жар заставил отпрянуть. В широком зеве дрожало красное марево, каменные стенки оплавились, со свода свисают красные сосульки расплавленно-го и застывающего камня. На глазах сорвались оранжевые капли, упали и тут же начали застывать лепешками красного, потом вишневого цвета, и, наконец, превратились в коричневые.

Скифу почудилось, что из печи доносятся звуки чарующей музыки. А затем в мареве показались человеческие фигуры. Певцы повылезали один за другим, глаза у всех как блюда, лица бледные.

Один сказал дрожащим голосом:

– Ну и шуточки у вас! А второй проблеял:

– Мы уж думали, вы нас хотите живьем сжечь!

А третий, самый толстый и наглый, заявил со смехом:

– А я над ними смеялся. Сжечь нас, лучших певцов страны? Это было бы непоправимой потерей для всего белого света! Как бы здесь без нас жили?

В зале стояла мертвая тишина. На них смотрели как на выходцев с того света. У слуг из рук выпали лопаты и совки, загремели на каменном полу.

Управитель беспомощно оглянулся на Овида. Тот нахмурился, властным движением велел певцам подойти ближе. Скиф затаил дыхание, только Олег продолжал есть, хотя уже и не с такой охоткой.

– Ответствуйте, – сказал Овид властно, – что там было?

Певцы приосанились, самый толстый выступил вперед, оглядел замерших гостей, они его интересовали даже больше, чем сам грозный правитель, ведь представление для них, а правитель явно же знал, что в печи их ждало, заговорил сильным и звучным, хоть и слегка пропитым голосом:

– Когда за нами как неотвратимая дверь потусторон-него мира загремело это железо... мы содрогнулись, а мои друзья пали ниц... усомнившись!.. Мы задыхались от жара, что был равен жару преисподней, где в расплавленном металле купаются боги огня и где живут их огненные жены и многие-многие наложницы. И вот когда и моя душа готова была усомниться и дрогнуть, раздались чарующие звуки свирели...

Овид переспросил:

– Чего-чего?

– Свирели, – ответил певец, а его друзья подтвердили судорожными кивками. – Ну да ты ж сам знаешь!. Но если хочешь, чтобы рассказали именно мы, ты прав, никто лучше нас не споет и не расскажет! Так слушайте же, вы! Это была свирель, простая свирель. Но я сразу узнал и руку мастера, что ее резала, и голос мастера!.. Мы оглянулись в дивном удивлении, а рядом с нами в тесноте сидит, не замеченный нами, дивный юноша! Как он вошел в печь, ведомо только тебе, славный правитель, но в раскаленной печи сразу повеяло прохладой, а мы жадно и дивно внимали сладостно божественным звукам, сразу позабыв, где находимся!