Изгой - Никитин Юрий Александрович - Страница 40

А второй судорожно вздохнул, сказал прерывающимся голосом:

– А как он пел! Как он пел...

В зале по-прежнему стояла мертвая тишина. Все страшились пропустить хоть слово. Певцы все приосанивались, поправляли складки пестрой одежды, смотрели горделиво.

Овид прорычал:

–~ Ах, был и четвертый? И каков же он был с виду?

Певец задумался, взгляд его обежал сидящих за столом Овида, остановился на Олеге, пошел дальше, затем певец обернулся и снова посмотрел на Олега:

– Если бы этот не был таким рыжим... то чем-то они похожи! У того золотые волосы до плеч, синие-синие глаза, настолько яркие, словно у него в черепе осколок неба... но что-то есть общее... Как он играл, как играл!

Второй подтвердил с тоской:

– Я больше не возьму лютню в руки. Так играть не смогу, а хуже – не хочу.

Овид, который едва сдерживался от крика, от наказа взять их снова и затолкать опять в ту же печь, но теперь не выпускать лет сто, поперхнулся, проглотил рык, глаза выпучились от усилий удержаться, не лопнуть.

Третий певец сказал потерянно:

– И я... Если мне подыщут работу с конями... Я коней люблю.

Овид выдохнул, эти дурни так ничего и не поняли, ну и черт с ними, да и ему уже не надо вступать в драку с неведомым богом, что почему-то защищает этих придурков, словно сам...

Он зыркнул на безмятежного Олега.

– Ишь, на тебя похож, – прорычал он зло. – Знал бы, дурак, что ты их всех раньше меня засунул бы в печь...

Олег вяло запротестовал:

– Ну зачем же так...

– А что? Я их за то, что не то поют, а ты всех певцов перебил бы лишь за то, что поют вообще. Что поют, а не растекашатся мыслию по древу!

– Ну, ты не совсем прав... – возразил Олег равнодушно. – Я, конечно, полагаю, что надо растекашется мыслию, а не этими протяжными звуками, именуемыми песнями, которые чем глупее, чем сильнее находят отклик... но я не считаю, что всех певцов так уж обязательно перебить или... в печь. Вон в каменоломнях, как я убедился, народу всегда не хватает! А камни ломать – дело нужное, в то время как песни...

Овид махнул рукой, певцов увели; усадили за столы среди гостей, где начали жадно выспрашивать подробности.

Сын Молнии извелся, ныл, но Прайдер неумолимо ждал весь день до самого вечера. И только когда солнце начало клониться к закату, сказал хмуро:

– Вот теперь пойдем.

– Наконец-то, – пробормотал Сын Молнии. – Ты ж сам сказал, что те двое – герои! А раз герои, то они уже на другом конце света...

– Герои одинаково быстро скачут туда и обратно, – оборвал Прайдер. – Мне нужно было, чтобы к ним вести не дошли!

На этот раз Прайдер сразу взял мешок и веревку, а Сын Молнии захватил даже чистых тряпок, которыми заткнет жертве рот. Быстро добравшись до ее дома, успели увидеть, как она выбежала вприпрыжку, ветерок тут же налетел и принялся трепать ее волосы, она засмеялась и поскакала в глубину сада. Прайдер помнил, что там пруд, десятка три деревьев, а дальше отвесная скала, настолько ровная, что по ней не взберется даже ящерица. Он первым перемахнул через заборчик. Сын Молнии торопливо прыгнул следом.

Уже не скрываясь, ведь домик настолько на отшибе, что никто их не видел и не увидит, они пошли по ее следам.

Прайдер остановился на развилке дорожки. Руки нервно теребили свернутый мешок. Голосок девушки доносился совсем близко, но из-за этой горы эхо бродит по саду, и кажется, что она напевает беззаботную песенку сразу в трех местах.

– Туда, – сказал он. – Она у пруда.

– В саду, – возразил Сын Молния.

Ты же слышишь, рвет цветы...

– Такие не рвут цветы, – возразил Прайдер. – Поливают, ухаживают, пересаживают, но никогда не рвут!

Он осторожно двинулся по дорожке. Деревья расступились, показался маленький пруд. Девушка сидела на той стороне пруда, ноги свесила в воду, болтала ими беспечно. Вода настолько прозрачная, что Прайдер рассмотрел, как подплывают крупные большеголовые рыбы и щипают ее мягкими губами за розовые пальчики.

Она звонко хохотала, дрыгала ногой, брызгала на этих нахальных рыб. В солнечных лучах капли взлетали как драгоценности, как целая россыпь дорогих жемчужин. Прайдер даже постоял несколько мгновений, любуясь. Сын Молнии видел, как тень набежала на его суровое лицо, в глазах мелькнуло колебание, затем из груди Прайдера вырвался тяжелый вздох.

– Кому в жертву ее принесут, – сказал он с нажимом, словно борясь с собой, – это не наше дело. Нам надо ее похитить и...

– Надо, – ответил Сын Молнии и осекся. Твердая утоптанная земля под ногами Прайдера внезапно превратилась в песок. Нет, даже в грязь, очень жидкую грязь, потому что он как стоял, выпрямившись, так и ушел стремительно вниз, будто его схватили за щиколотки и утащили гигантские лапы. Он не успел вскрикнуть, или не хотел, Сын Молнии успел увидеть вытаращенные глаза, раскрытый рот, наверное, все-таки для крика, и тут же грязь сомкнулась над головой.

В середине взметнулся фонтанчик, рассыпался сухими комочками. Волны разошлись от середины, быстро опадая, и снова там земля, простая земля, твердая, привычная. Сын Молнии, трепеща от ужаса, отступил на шаг. Нога нащупала валун, он инстинктивно встал на камень, такой твердый, надежный...

Огромная болотная кочка мха прорвалась, как паутина. Ноги провалились, он успел ощутить ледяную воду, настоящую мертвую воду подземного мира, и тут над головой затянулось окошко, так затягивается болотная тина после брошенного в воду камня.

А Ляна, наигравшись у пруда с рыбами и приятелем-олененком, весело понеслась обратно к дому. Ее босые ступни бодро простучали по тому месту, где утонул один чужак, она вспрыгнула на валун, сквозь который провалился второй нехороший человек, задумавший плохое, за ней несся олененок, все стараясь боднуть ее безрогой лобастой головкой, для них земля оставалась горячей и твердой, а валун – крупным обломком гранита.

Солнце жгло спину и голову, перед ними протянулись две длинные уродливые тени, где смешивались в чудовищные формы фигуры людей и коней. Олег сразу начал размышлять, не так ли образовались кентавры, а Скиф свистел, улюлюкал и швырял высоко в воздух топор, все выше и выше, всякий раз ухитряясь поймать за рукоять.