Имортист - Никитин Юрий Александрович - Страница 39

Он поджал губы, похожий на строгого пастора пуританской церкви, взгляд суров, настоящий кандидат в аскеты.

Я взглянул с сочувствием, отвел взгляд. Имортист – это не святой человек, свободный от всех животных недостатков. Увы, это все тот же потомок… уже и не разобрать – Хама, Сима или Яфета. Отличие от других собратьев в том, что пытается выкарабкаться из болота, подняться со дна, не останавливается при неудачах, снова и снова выдавливает из себя скота, идет по дороге к своему Великому Отцу, хотя ох и трудна эта дорога, когда по обе стороны дороги бордели и телешоу, а крутые каскадеры говорят насмешливо: ты че, не мужчина разве? Выпей с нами, потрахайся, нажрись так, чтобы три дня блевать, – красота! Это по-мужски, это по– нашему!.. Да и дороги видимой нет, темный лес, только и видишь изредка взблескивающую за ветками далекую звезду…

Александра приоткрыла дверь и, сунув голову в щель, пропела:

– Господин Вертинский…

– Пропусти, – сказал я. – Он же в списке лиц, которые могут проходить ко мне, минуя бюро пропусков, верно?

– Но не минуя меня, – возразила она. – Он же злой, как крокодил… Ой!

Дверь открылась шире, вошел Вертинский, придерживая Александру под локоть.

– Простите, – проговорил он галантно, – но я крокодил, крокодилю и буду крокодилить!

– Проблемы? – спросил я.

Он хмыкнул:

– Если у вас нет проблем – значит уже померли. Так что радуйтесь, проблем все больше. Здравствуйте, Антон Гаспарович.

– Прямо ликую, – буркнул я. – А где их все больше?

Александра ускользнула бдить и охранять, Волуев остался, в глазах поблескивают искорки. Мне показалось, Вертинский ему не очень нравится.

– Везде, – ответил Вертинский. – В частности, не перегибаем ли с нравоучениями для… э-э-э… молодой аудитории?

– В какой части?

– Да везде, везде… Сомневаюсь, что надо вот так… гм, круто. И ригористично. Не надо забывать, что даже самые талантливые и рвущиеся к звездам тоже порой упивались, аки свинтусы, задирали девкам юбки… Не будем ли похожими на старых пердунов, что с возрастом, уже не в состоянии сами грешить, ополчились на молодых? И учим их уму-разуму, как учит любой выживший из ума старый хрыч, что сам себе шнурки не завяжет?

Я усмехнулся:

– Во-первых, еще можем грешить, еще как можем. Но дело не в том. Разве мы, именно мы не отказывались в молодости от безудержных пьянок, чтобы грызть гранит науки, качать мышцы, в то время как сверстники чуть ли не силой тащили нас к девчонкам, где и выпивка, и доступный секс, и вообще весело?.. Мы именно потому здесь, в правительстве, что отказывали себе в простейших удовольствиях для вот этого, великого удовольствия перестраивать мир!.. Да и женщины, если правду сказать, теперь все наши, а те дружбаны, тащившие нас на пирушки, так и остались слесарями… и девки у них все те же… простенькие. Как коровы, только визгу и ужимок больше. Вы понимаете, о чем я?

– Да, о том, что с молодыми будет потруднее, – ответил Вертинский невозмутимо. – Увы, все так. Но если вдолбим в их головы, что большинство – всегда не право, а демократия держится именно на мнении и желании большинства, то лучшие из молодых ухватятся за нас. Так они… мы!.. выстаивали в одиночку, а теперь получат оружие.

– Только бы захотели им воспользоваться.

– А почему нет?

– Да так… Всяк боится всяких партий, движений, религий… Боится и не доверяет.

Я помотал головой:

– Погоди, что-то я начинаю терять нить. Иван Данилович, вы опасаетесь, что не сумеем донести нашу программу до молодежи? Побойся Бога, да среди проголосовавших за нас больше половины молодежи! А за Цидульского, к примеру, две трети – пенсионеры… Так что молодежь уже на нашей стороне.

Он покачал головой, глаза недобро блеснули:

– Бравлин, им нужно расписать от и до. Это ж молодежь, склонная к свободе! Если не запрячь и не взнуздать, то из имортизма такого натворит…

Он внезапно умолк, лицо изменилось. Я чувствовал, что его озарила некая глобальная идея, сейчас погружается в его плоть, завладевает, на лице сперва отрешенное выражение, но вот ноздри затрепетали, чуя богатую добычу, кожа на скулах натянулась, а в глазах загорелись красные огоньки, словно там отразился закат солнца.

– Что? – спросил я. – Что взбрело в голову?

– Взбрело, – согласился он отстраненным голосом. – Но пока рано… Извини, Бравлин, я потом зайду, хорошо? Когда отграню мысли.

– Ну хорошо, – ответил я с удивлением и некоторой тревогой. – Но помните, и мысли могут быть ядовитыми!

Он попрощался несколько суетливо, исчез. Волуев повернулся ко мне всем телом, будто у него шея в гипсовом воротнике.

– Надеюсь, не я ему помешал?.. Так вот, возвращаясь к телекамерам скрытого слежения. Как государственный человек я вижу все преимущества, но как человек старой эпохи чувствую себя такой свиньей… даже свинтусом грандиозусом.

– Это пройдет, – утешил я.

– Как?

– Вместе с нами. Для нового поколения будет нормально и вполне естественно, что каждое слово и каждое движение фиксируется. Зато никакой маньяк не успеет создать в своей укромной кладовке микрочип, что уничтожит человечество. Или генетический вирус, что расщепит нас всех в протоплазму.

Он морщился, крутил носом, наконец сказал со вздохом:

– Ладно, по крайней мере одна польза, пусть даже пользочка, уже есть… Раскрыты четыре заговора, и предотвращены пять покушений на президента – это немало, верно? И это за такой кратчайший срок!

– Это поможет нам удержаться у власти, – согласился я угрюмо. – А потом систему наблюдения сделаем тотальной. И человечество будет жить вечно!

– Но имортизм проклянут!

– Только старшее поколение… поколение прошлого. Антон Гаспарович, вы же сами сказали, что без тотального наблюдения за всеми человечеству не выжить.

– Знаю, – согласился он. – Но пусть лучше за такой прогресс отвечают эти страшные и не до конца понятные имортисты!.. Ладно-ладно, это у меня нервное. Все мы в ответе. Я пошел готовить ваш визит за кордоны.

– Не рано ли? – спросил я опасливо.

Он скупо усмехнулся:

– Визиты готовятся очень долго. Сперва по дипканалам достигается договоренность о визите, определяются сроки и уровень, уточняется множество деталей, половина из которых крайне щекотлива для обеих сторон… Словом, это будет не скоро. Но готовить надо уже сейчас, вам необходимо устанавливать личные контакты. Увы, у нас еще феодальный мир, и личные контакты значат больше, чем ум, знание и вес в обществе.

Он поклонился, отступил.

– Спасибо, утешил, – сказал я.

Дверь закрылась, я несколько секунд постоял перед огромным панорамным окном, наслаждаясь тишиной и покоем. После недавнего дождика крыша напротив блестит, с карнизов тянутся огромные капли. Я видел, как истончались, тонкая перемычка наконец обрывалась, мне казалось, что слышу всякий раз тонкий-тонкий звук, будто в соседней галактике у охотников лопаются тетивы. Капли, нарушая законы гравитации, ударялись о темные стекла, распластывались и нехотя стекали длинными и словно бы застывающими бугорками.

До обеда в кавалерийском темпе провел встречу с президентом Армении, эта страна как-никак стратегический партнер России, в отличие от Азербайджана или Грузии, подписал бумаги, вместе попозировали перед корреспондентами, несколько теплых слов перед прессой, снова улыбки, рукопожатия, демонстрация взаимного довольства. Собственно, все подготовлено нашими министрами еще месяцы тому, потом долго утрясалось, а сегодня всего лишь скрепили подписями и сообщили о заключении продления и расширения. И выразили надежды.

Встреча с президентом Узбекистана продолжалась чуть дольше, чем было запланировано. Товарооборот должен вырасти, русский язык получает статус государственного, Россия вывозит остатки боеприпасов, последние три эшелона со снарядами, снова рукопожатия, улыбки перед вспышками телекамер.

Закончилась встреча, я вздохнул, взглянул на часы, в Академию наук не успеваю, придется к Броннику домой…