Имортист - Никитин Юрий Александрович - Страница 40

Волуев вошел тихонько, шепнул:

– Зельдман в Георгиевском зале.

Я кивнул:

– Ну-ну. И что?

Он сказал так же негромко:

– Уже на месте.

– Понятно, – сказал я несколько раздраженно, – я тоже вроде бы. В смысле, на месте. Или нет?.. Что я должен делать? И кто это?

– «Доярку и кузнеца» видели?

– Да, конечно… Господи, тот самый? Да не может быть! На это кино еще мой дедушка в детстве бегал. Черно-белый, даже не помню, немой или уже со звуком…

– Со звуком, – заверил Волуев. – Один из первых.

– Сколько же ему? Лет двести?

– Всего девяносто. Юбилей.

– А как будто из другого мира!.. Значит, тот самый джигит? Кузнец?

Волуев кивнул:

– Он самый. Только не думайте, что его на носилках принесли. Он все еще лезгинку танцует и за бабами ухлестывает.

Я послушно пошел за ним, охранники почтительно распахнули перед нами двери. Яркий свет, золото обстановки блестит особенно торжественно и ярко. Высокий крупный мужчина, заложив руки за спину, рассматривал картины. При нашем приближении живо обернулся, я увидел крупное мясистое лицо, как сказал бы Потемкин, аристократичное, этакий стареющий и очень медленно грузнеющий барон, давно уже оставивший битвы… Впрочем, Волуев сказал, что все еще по бабам, так что не оставил, не оставил…

Я поспешил к нему, протянул руку. Слева от меня появилась красавица в полувечернем платье, букет цветов, обворожительная улыбка, а у Волуева в руках толстая папка почетного диплома и крохотная коробочка.

Зельдман косился на красотку чаще, чем смотрел на меня, я сказал с чувством:

– Честное слово, только для этого стоило стать президентом, чтобы лично поздравить вас с юбилеем!.. Вся страна смотрела на вас, переживала, женщины заливались горючими слезами при виде вашей трудной судьбы кузнеца…

Он принял открытую коробочку, где блистал золотом орден, девица с великим удовольствием вручила ему букет, обняла и поцеловала. Я еще раз пожал руку, указал на открытую дверь в соседнее помещение:

– Видите вон там стол? И те рожи, что выглядывают?..

– Да, но…

– Слетелись на запах выпивки, – сообщил я. – Вот такое у нас правительство, увы…

Волуев замыкал шествие, за небольшим столом уже сидели Вертинский, Седых, Тимошенко, как их успел отловить и усадить за стол Волуев, ума не приложу. Зельдмана и девицу усадили вместе, она тут же принялась за ним ухаживать, очень умело: не как за пенсионером, а как за красавцем-мужчиной, которому до кипятка в мочевом пузыре хочет понравиться.

Седых с ходу начал травить анекдоты, я выпил минеральной воды, извинился, что впереди еще много работы, сослался на великие государственные дела и покинул теплую компашку.

Коваль ждал посреди зала, я бросил на ходу:

– Поехали! А то из этого беличьего колеса никогда не выскочить.

Коваль бросил пару слов в микрофон, вмонтированный в верхнюю пуговицу, тут же у дверей появились двое атлетов, похожие на манекенщиков.

– Машину подают к подъезду, – сообщил Коваль.

Я кивнул, его крупное скальное лицо ничего не выражает, этот самец натаскан на полное и безоговорочное подчинение вожаку, здесь – президенту. Не лично человеку, а существу, что занимает кресло президента. Он знает, что если с президентом что-то случится, то племя постигнут беды: голод, огненный дождь, гражданская война, чума и всякие библейские неприятности, потому охраняет это двуногое всеми фибрами души.

Мы шли через залы, охранники вытягивались и замирали. Двое из команды Коваля шли впереди, он сбоку и на полшага сзади, что-то шептал в микрофон. Не демократ, не коммунист, не фашист, не грушечник – просто примерный служащий.

Мозг мой ни на секунду нельзя оставлять без работы. Мысль сразу же начинает ходить зигзугами, с демократов и коммунистов переключилась на имортистов, а как же иначе, поскакала, как блоха, по дефинициям, потом попробовала уточнить термины. Если мы, иморты, – люди, тогда Коваль, его команда и вообще все, кто этого не понимает, еще не люди. Долюди, так сказать. Либо они люди, а мы тогда уже сверхлюди. Наверное, все же не стоит все человечество зачислять в недочеловеки, обидятся, да и несправедливо, ведь сумели подняться над уровнем животных, но тогда мы, иморты, для отличия, уже сверхлюди. Прецедент есть, еще первые христиане именовались для отличия от прочих двуногих сверхчеловеками. А потом, когда христианство распространилось и «сверхчеловечество» стало массовым явлением, термин ушел в тень, а то что-то слишком сверхчеловеков много, нельзя обесценивать слова и понятия, как это сплошь и рядом делают демократы.

Когда имортизм станет массовым, о нем можно будет забыть как об имортизме. Правила новой жизни войдут в плоть и кровь. Иначе просто будет невозможно, дико. Развлекаться так, как развлекаются сейчас, будет то же самое, что сейчас среди людного дня сесть, спустив штаны на Тверской, и дефекалить на тротуаре перед Моссоветом.

Люди службы охраны высыпали наружу, автомобиль подкатил в тот же миг, когда я вышел из подъезда. Дверца распахнулась, я с удовольствием опустился в просторном салоне на мягкое, но не чересчур мягкое, сиденье.

– Господин президент? – спросил шофер.

Коваль сел с ним рядом, буркнул:

– Я же тебе сказал маршрут. Память отшибло?

– Да вдруг какие изменения…

– А тебе по дороге не надо машину заправить? – поинтересовался Коваль недобрым голосом. – Или сменить колесо?..

Мимо моего окна поплыла стена здания с крупными каменными блоками. На выезде через Боровицкие ворота парни в зеленом откозыряли, машина вынырнула из-под темной арки на залитую золотым солнцем площадь.

Толпы народа с фотоаппаратами, одни с гидами, эти из дальних стран, другие из недавних братских республик, а ныне суверенных, массы приехавших с разных концов России, как сказал один из самых почитаемых в России демократов – огромное стадо овец… или свиней, с заоблачных высот русской интеллигенции не разглядеть, а среди них мечутся несколько пастухов. Каждый гонит в свою сторону. Часть овец упрямо топчется на месте, другие же с блеянием идут, куда гонят. Одному пастуху удается отогнать в свою сторону больше овец, другому – меньше, третий ухитрился по дороге часть овец отбить еще и у соседа, так что в конце долгого спора, когда каждый уже со своим стадом, идет долгий подсчет: у кого овец… или все же свиней?.. больше, тот и победил. Победитель забирает всех свиней… или овец?.. которых сумел отогнать на свою сторону, а также всех тех, кто не пошел ни вправо, ни влево. Победитель становится Верховным Пастухом. Это называется российскими выборами. На любом уровне, от районного до всероссийского. И к этому привыкли, это считается нормой, нормальностью.

Но тут он в стремлении как можно сильнее оплевать свой народ не обратил внимания, что так везде. Даже мы пришли к власти таким традиционным способом, но уже не оставим теперь власть… И пусть подлые души вопят, что это-де нечестно, но фиг вам участвовать в выборах, власть хамов отныне упразднена, отныне правят дети Яфета.

Лимузин на огромной скорости несся по асфальтовой ленте шоссе. Я раздумывал над предстоящими визитами за кордон, взгляд скользил по ближним и дальним домам, зацепился за яркие луковки церкви, блестят золотом, на фоне серых зданий в самом деле выглядят неплохо, попы стараются привлечь прихожан теми же методами, что и деятели шоу-бизнеса.

Тимошенко, взглянув на эти церкви, конечно, сразу же заговорил бы о фаллических символах, о проникновении языческих элементов в христианство и что православие вообще сплошь язычество, лишь чуть-чуть прикрытое тонкой тканью чужой веры…

Я смотрел на эти колокольни, да, очень похоже, торчащие из земли эти самые штуки навстречу небу, гимн языческой мощи плоти, все такое, понятно, однако… однако на кончике каждого напружиненного фаллоса – крестик! Это очень важно, очень. Это даже намного важнее, чем если бы все языческое было уничтожено, сметено с лица земли, растерто и забыто.

Нет, именно языческие фаллосы, олицетворяющие самую могучую и древнюю страсть, и… смиряющие плоть христианские кресты! Уже тогда, в начале мира, имортисты старались надеть узду на этого сраного общечеловека, гребаного демократа. И православные церкви с их куполами, фаллосы-колокольни очень хороши как напоминание, что плоть надо смирять, смирять, смирять! Плоть должна быть в подчинении у нашей воли, нашего духа…