Жестяной бор - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 22

– О вчерашнем что-нибудь узнал?

– Нет, – сказал Присяжни. – Как в тумане. Передали материалы на расширенную научную экспертизу. Недели две ждать, не меньше. А то и все три. Ни хрена не понимаю я во всем в этом…

– М-да… Слушай, Виктор, а никак нельзя узнать, может быть, Радулеску звонил кому-нибудь в тот вечер… или ему звонили?

– Как проверишь – блоки памяти сняты… гарантия прав граждан, черт бы их подрал… этих граждан… – Присяжни длинно зевнул. – Вообще ничего не известно: жена утром пришла, а он уже остывает. В постельке, раздетый и даже помытый: душ принял и отравился. Там на месте был Бурдман, я ему верю – он цепкий, как бульдог, – так вот, никаких признаков стороннего вмешательства. Все – сам.

– Да я не о том, – сказал Андрис. – Конечно, сам…

– О, боже! – сказал доктор Хаммунсен на том конце провода, и Андрис вдруг очень отчетливо представил себе его лицо: растерянное, бледное, с остановившимися глазками за толстыми стеклами очков. – Господи, да как же?..

– Доктор, – сказал Андрис, – мне надо бы увидеться с вами. Желательно сейчас.

– Да, – сказал доктор. – Да, конечно. Вы же были у меня дома, знаете, как добираться…

– Знаю, – сказал Андрис и повесил трубку.

Таксист попался разговорчивый.

– Слышали, что вчера было? У откатников? Нет? Соседка моя там была, она каждый раз к ним ходит, так она рассказывает: сначала все, как раньше, танцуют, вот-вот ворожба начнется, вдруг – помрачение какое-то, ничего, говорит, не помню, очнулась на мосту, потоптанная вся – пробежали по ней, как все равно стадо какое… еле домой добралась. Человек, говорит, двадцать насмерть задавили, а может, и больше – а уж по больницам сколько развезли, так никто и не считал. Мол, наркодеры там были и что-то распылили такое, что все драться друг с другом начали. Что же творится? Прижали их полосатики, так они теперь таким манером действовать стали? У меня дочка в восьмом классе, я этих полосатых задаром вожу, что они с нечистью справляться стали… а теперь? Сегодня – откатников, а дальше – что, всех? Если они такое могут, так уж лучше по-старому. Тут уж не просто страшно делается, а хоть и не живи вовсе… я не знаю… и, главное, дети? Как с детьми-то? У вас есть дети?

– Был сын, – сказал Андрис.

– Извините, – сказал шофер.

– Ничего, – сказал Андрис. – Это было давно.

Это было давно – обледенелое шоссе – и нет никого, и ничего с тех пор не получалось, и оставалась только работа, работа, работа – будь она проклята, работа…

– А полосатых, стало быть, любите? – спросил Андрис.

– Что значит – люблю? – шофер скосил на него глаза – быстро и подозрительно. – Нет, конечно. Ерундой занимаются, ерунду предлагают… Но вот за то, что наркодеров прижали, – я им в ножки готов поклониться. Говорю же – задаром вожу. Дочка у меня в восьмом классе… да. Как тут благодарен не будешь? Не по-людски было бы. А вы их что – не любите?

– Не знаю, – сказал Андрис. – Я вообще нездешний. Мальчишество, наверное.

– Вот-вот, – сказал шофер. – Именно что мальчишество. Нам в такие игры играть не пришлось, вот и завидно. Так, нет?

– Да, конечно, – рассеянно сказал Андрис.

Что-то опять ворочалось в голове, и над было срочно поговорить с доктором. И поговорить с Мариной. И – куда пропал Тони? Впрочем, с Тони было более или менее ясно: древнейший метод сбора информации мог потребовать и гораздо большего времени…

– Доктор, – сказал Андрис. – А нельзя то же самое, но попроще? На пальцах. Я хочу представить все наглядно.

Доктор с сомнением пожевал губами.

– Я и так просто… – начал он и замолчал.

– Давайте наоборот, – предложил Андрис. – Я буду вам объяснять, что я понял. Хорошо? А вы будете меня поправлять.

– Н-ну, попробуем, – с сомнением сказал доктор.

– Значит, так: вы знаете, куда надо приставить соленоиды, чтобы магнитное поле проходило через эти самые ядра… белый шар, да?.. ах, бледный… значит, через бледный шар. Далее: поле модулируется и так влияет на ядра, что они перестают пропускать те импульсы, которые идут из подкорки в кору и которые заставляют человека принимать наркотик. Так?

– В общих чертах.

– Мне и надо в общих. А что будет, если то же самое воздействие придется не на бледный шар, а на какие-нибудь соседние ядра? Там ведь, вы говорите, все очень плотно упаковано?

– Не знаю. Именно это я и хотел исследовать на программном муляже, но… вы же знаете…

– Предположим, что я абсолютно ничего не знаю.

– Видите ли, если бы мои предположения подтвердились, то это означало бы конец целому направлению исследований, которые вел сам Радулеску и его ученики. Поэтому им было нужно как можно дольше задержать меня на подготовительных этапах – чтобы ученики успели… опериться. Да… То есть так ученики, конечно, рассуждали. Радулеску – человек порядочный, но не гибкий. Я думаю, ему просто нашептали, навели туман… он был убежден, что я подгоняю результаты… и вообще…

– Понятно, – сказал Андрис. – А что будет, если взять не ваши соленоиды, не специальные, с концентрацией поля, а простые катушки?

– Ну, что я могу вам сказать? То же самое: надо исследовать.

– А попробуйте пофантазировать. Вы же знаете, какими свойствами обладают окружающие ядра… Пусть будет не абсолютно точно, пусть примерно. Эффект будет?

– Наверное. Да, будет смазанный эффект, и будет множество побочных эффектов… даже не представляю, каких именно.

– Хорошо. А если использовать не оригинальную запись, а пере-перезапись?

– Не будет закрепления эффекта. Понадобится постоянная подпитка, подкачка… будет своего рода новый наркотик. Чем несовершеннее запись…

– А вы знаете, почему я вас об этом спрашиваю? – сказал Андрис.

– Нет, – с испугом сказал доктор. – Нет, не знаю.

– Дело в том, что в вашем городе практически полностью искоренена наркомания. Даже не искоренена – она исчезла сама собой…

– Боже мой… – доктор вдруг закрыл лицо руками. – Боже мой… Боже мой…

Андрис шел позади всех и думал, что больше всего это похоже на сцену из самого пошлого полицейского боевика: по полуосвещенному коридору быстрым шагом идут полицейские – в форме и в штатском, – а перед ними мелким бесом катится тот, кто их ведет… впрочем, не совсем так: заместитель директора по хозчасти господин Раппопорт, многословный и суетливый, действительно катился по неимоверно длинному полутемному коридору – горела только каждая пятая лампочка – впереди всех, но не потому, что ему не терпелось достичь цели, а потому, что на пятки ему наступал Присяжни, который очень не любил, когда ему говорят «каждый коп», а именно так бормотал господин Раппопорт, когда его поднимали с постели – в двенадцатом-то часу дня! Рядом с Присяжни топал ногами незнакомый усатый сержант, за их спинами держался помощник прокурора города, за ним рядышком шагали в ногу похожие, как братья, полицейский следователь и следователь прокуратуры… дважды приходилось останавливаться перед решетками, перегораживающими коридор, и ждать, когда на посту охраны примут сигнал, запросят и проверят пароль – и только после этого откроют проход. Сейфы вмонтированы в стену коридора – длинная цепь серо-стальных прямоугольников с цифровыми пультами, над каждой дверью – глазок телекамеры. Сейф номер девять. Все останавливаются. Лучше, чем в банке, с уважением говорит Присяжни, и господин Раппопорт мгновенно приобретает преувеличенную благородную вальяжность. Поддернув манжеты, он начинает устанавливать комбинацию цифр, производя в уме необходимые вычисления – у сейфа скользящий код. Проходит минуты две, все молчат, только сержант громко сопит. Готово, говорит господин Раппопорт. Дверца бесшумно открывается. Аки душа младенца, говорит Присяжни и всем корпусом разворачивается к господину Раппопорту…