Малой кровью - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 36

Глава двенадцатая

…а потом Юлька поняла, что больше не может ни черта. Это произошло почти мгновенно, просто вытащили какую-то пробку, и силы вылетели из организма, как воздух из простреленного шарика.

Она продержалась ещё несколько минут – ровно до того момента, когда впереди и внизу как нельзя кстати выплыла надпись «Мотель "Надёжное место"». Потом был провал, запомнился китаец в красной рубашке, а потом она каким-то чудом сумела затолкать себя под душ. Это она тоже запомнила – ледяные и жгучие струи…

И это всё.

…Было прохладно и полутемно, и сидевших за пультом она видела со спины: две тёмные фигуры в плащах и академических шапочках. Горели маленькие лампочки в большом количестве, стрекотал самописец, а сбоку крутилось колесо, на которое из-под потолка лилась тонкая струйка воды. От колеса шла сложная система шатунов, которые встряхивали большую, но лёгкую бамбуковую рамку с туго натянутой на ней сеткой из чёрного шёлка. Позади всего этого, шурша, крутились высокие, от пола до потолка, цилиндры с непонятным светящимися иероглифами на них. «Альфа шесть, гамма сорок девять», – сказал один из исследователей, тот, который слева, более высокий. «Понял…» – пробормотал второй, коротенький и толстый, подкручивая барабаны настройки. Самописец застрекотал громче, из него полезла длинная бумажная лента. «Поехали», – сказал высокий. Коротышка кивнул, пробормотал почему-то по-русски: «Ну, мёртвая…» – и долбанул кулаком по большой красной квадратной кнопке на пульте. Второй подбросил в воздух большую белую таблетку. Оба тут же присели на корточки и закрыли головы руками. Между шуршащими цилиндрами открылась дверца, и из неё вылетел золотой дракон! Он схватил на лету таблетку и пронёсся через весь зал, оставляя за собой медленно тающие разноцветные шарики с буквами: «А», «В2», «В6», «В12», «С», «Р», «Н»… Дракон исчез в тёмной амбразуре под потолком, а исследователи, вздохнув в унисон, уселись на своих табуретках. «Дальше», – сказал высокий. – «Альфа девять, гамма пятьдесят шесть». Коротышка, кряхтя, провернул барабаны, потом ударил по кнопке. Всё повторилось, разве что шариков-драже стало немного больше. «Что-то мы упускаем…» – пробормотал высокий, выбираясь из-под стола. «Давай попробуем пирожок, – сказал коротышка. – С черникой. В ней прорва каротина». Высокий почесал лоб. «Ну, давай… – как-то неуверенно согласился он. – Альфа двенадцать, гамма шестьдесят три». «Поехали!» – заорал коротышка, врезав по кнопке локтем. Высокий подбросил пирожок, и вырвавшийся из дверцы дракон схватил его широко раскрытой пастью, проглотил – и захохотал. Пролетая над сеткой, он уронил в неё большое фигурное яйцо, похожее на те, что выходили из-под рук Фаберже, и тут же сквозь ячейки сетки снизу полезли десятки маленьких сияющих дракончиков…

Юлька проснулась, когда солнечный зайчик залез ей в нос, ей очень захотелось чихнуть, но не чихнулось, а просто заперло дыхание. Было тревожно, хотелось куда-то бежать; сердце неприятно, по-птичьи, трепыхалось. Разве в чернике есть каротин? – подумалось ей вдруг. Она сосредоточилась на этом чёртовом каротине и не заметила, как снова уснула – но на этот раз не глубоко и не надолго, ощущая именно тот замечательный факт, что спит. И скоро, пожелав проснуться, она проснулась.

Кровать была широкая, но слишком мягкая, а то и дряблая, и Юлька чувствовала себя совершенно разбитой. Затекли руки, ноги, правый бок и даже щека. Несколько минут, пока кровообращение не пришло в норму, Юлька лежала, потягиваясь и разминая непослушное тело – и рассматривая комнату, где ей пришлось прервать бег.

Симпатичный номер. Она уже привыкла к тому, что в Америке всё удобное и одинаковое, удобно-одинаковое, одинаково-удобное… Здесь было иначе: высокая, очень длинная и очень узкая, как троллейбус, комната с огромным окном во всю длинную левую стену; за окном шла галерея, или балкон, или как-то ещё называется – в общем, что-то, куда по идее можно было бы выйти при наличии двери; но двери не было. Над окном свистел кондиционер, светлые шторы полураздвинуты, одежда валялась на полу, и чехол с винтовкой криво стоял в углу. За белой скользящей дверью, закрытой не до конца, тихо булькала вода.

Постель пахла хвоей.

Наконец Юлька сползла с кровати и поковыляла умываться…

В период увлечения йогой (ну, был у него такой период, был; ещё были занятия у-шу, философией дзен и нырянием без акваланга; много чего было) Денис однажды не ел семнадцать дней. Ведя при этом самый активный образ жизни. Когда это?.. в ноль восьмом… или девятом. Не важно. Главное – не паниковать. Есть вода, есть соль. Здесь тепло. Двадцать дней продержаться в полном сознании – можно. За двадцать дней может измениться всё.

Он думал так, осторожно подстругивая «на карандаш» прутья решётки. Соблазн рубануть он тщательно преодолевал, поскольку понял, как именно бедняга австралиец – или кто он там? – утратил инструмент. Отдачей от удара ему отсушило руку, а прут, не перерубленный до конца, спружинил. Он нашёл эту глубокую зарубку, когда взялся за решётку сам. Денис на всякий случай обмотал рукоять ножа шнуром и сделал петлю, чтобы захлестывать запястье – наподобие как у казачьей шашки, – но всё равно иррационально опасался нож уронить. Это была его своеобразная инверсия страха высоты: он не боялся упасть сам, но боялся, что что-то выскользнет из рук и улетит вниз. Так что лучше потратить время… благо, его достаточно. Более чем достаточно.

Надо было перерезать четыре прута, каждый толщиной четыре сантиметра. Восемь разрезов. На первый ушло полчаса. На второй и следующие – немного меньше.

Он заканчивал восьмой разрез, когда наверху грохнул мощный взрыв. Ударило в уши, перепонки вдавило, и всё заполнил металлический звон.

Надо было взлететь на три лестничных марша, пробежать закрытую галерею, пересечь «колонный зал», снова взлететь по лестнице…

Эстакада была затянута густым едким дымом с запахом жжёной резины. Что-то горело у входа в туннель. Слышны были выстрелы, но не было свиста и ударов пуль. Денис распластался на эстакаде, пытаясь хоть что-то разглядеть сквозь дым, хотя это было нереально. Во всяком случае, пока ясно одно: внутрь никто не вошёл.

Едва Денис подумал так, как у входа, там, где горело, послышался протяжный стон. А потом кто-то зашевелился…

Денис едва сдержал выстрел. Почему-то сдержал.

Вместо этого он пополз по эстакаде. Дым драл глотку. Пришлось закрыть глаза.

Почти на ощупь Денис нашёл раненого, ухватил его за обрывки одежды и поволок за собой, подальше от ядовитого дыма.

Для чапа он был слишком лёгкий…

В общем, пленник был точно не чап. Потому что не бывает чапов-негров. Но одет он был по-крестьянски. И под носом его белели вислые крестьянские усы, выращивать которые надо не один год.

Ещё у него не было ног. Похоже, взрывом их снесло под самые колени. Взрывом же запекло, запечатало сосуды, и обошлось почти без кровотечения. На всякий случай Денис наложил ременные жгуты – а то выбьет тромбы, и всё тут будет в кровище, а на хрена? Но парень был не жилец, это точно.

Дым здесь, на эстакаде, понемногу рассеивался, уползал в сторону и вниз. Впрочем, увидеть хоть что-то сквозь трубу туннеля всё ещё было нельзя. А вдруг оно испортилось, подумал Денис, прибор-то ведь – в клочья. Но нет, это был просто дым, там что-то горело всё сильнее и сильнее.

Ладно, будем надеяться, что пока не полезут.

Парень что-то промычал. Денис поднес к его губам флягу. Сначала вода лилась мимо, потом раненый со стоном сделал несколько глотков. На фиг я это творю, подумал Денис. Раненый открыл глаза. Они были мутные, но сквозь муть просвечивало багровое бешенство.

Глазами-углями он пристально и долго смотрел на Дениса, как бы запоминая. Из Дениса словно вынули все кости. Это был какой-то первобытный, протоплазменный ужас… Потом глаза закатились, остались только лиловые белки.