Малой кровью - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 37

Дым валил уже чёрный, будто в туннеле жгли покрышки. Они меня выкуривают, как суслика, подумал Денис. Ну и хорошо, пока не прогорит, не полезут…

Они полезли – прямо из дыма. Трое. Три раза ударил автомат.

Потом Денис сделал то, что сам себе недавно запретил: выпустил ещё одну пулю просто в туннель, не видя цели. Но – только одну.

И, помня, что в этом магазине осталось четыре или пять патронов, потянулся за новым. В этот момент безногий бросился на него.

Глава тринадцатая

Судя по ручному хронометру, миновал час Ворона, а посмотреть по сторонам – ночь себе и ночь. Скорее всего, с моря нагнало тучи, тут бывает так, что весь день простоит тёмный, как поздние сумерки: не поверить, что день. Правда, случается эта тьма дневная преимущественно поздней осенью и ранней весной…

Две недели они отсыпались, отъедались, лечились, кому это требовалось – и постепенно примирялись с новым положением вещей. Охрана лагеря вела себя мягко, можно сказать, приветливо. Оружия экс-легионерам (а почему, собственно, «экс»?) так до сих пор и не выдали, но пообещали, что на позициях будет всё, и в изобилии.

Из тех, кто согласился продолжить службу, рядовых бойцов набралось примерно на пехотный батальон, офицеров хватало тоже, а вот сержантов можно было пересчитать по пальцам. Майор Ибрагимов, умница и интеллигент, умеющий это прекрасно скрывать и притворяться чугунным солдафоном, занят был тем, что по какой-то до предела спрессованной методике этих сержантов готовил.

Наниматели трясли мошной. Не то чтобы интенсивно, но заметно. Единственно, чего они не хотели делать, это повышать «гробовые» страховки – что, понятное дело, настораживало.

Кстати, Стриженову опять – без шума, без объяснений, извинений и прочего, – заполнили не полковничью, а генерал-полковничью ведомость. Ему ни слова, и он ни слова. Этакая вот взаимная вежливость…

Справа и слева тянулись пожатые поля, и на обильно просыпанном зерне пировали местные дрозды и грачи – крупные, серые. В темноте они почти сливались с землёй, и шевеление их на поле напоминало шевеление крыс в погребе.

Полковнику предоставили бричку, запряжённую двумя здоровенными мулами, сзади похожими на рысящих бегемотов. Всё на этой проклятой планете было здоровенным, коренастым, медленным, тяжёлым, основательным. И бричка напоминала скорее не повозку, а орудийный лафет…

Отставить похоронные настроения!

Есть отставить похоронные настроения.

Полковник пошевелился. По-прежнему было холодно и жарко одновременно; это угнетало. Он знал, что так будет, в лучшем случае, весь день. Если не навернёт повторным приступом… И всё-таки надо было изредка двигаться, не давать телу застревать в позе смертельно больного.

Док Урванцев тут же дёрнулся на помощь с одной стороны, Дупак – с другой.

– Сидите, – сказал полковник. – Разомну ноги.

Он сдвинул с себя тяжёлую шкуру-покрывало, провёл рукой по застёжкам бушлата, защёлкнул на пузе пряжку ремня. Потом взялся за медный поручень и встал. Урванцев протянул руку, чтобы помочь, полковник стегнул его взглядом: я ведь сказал, сиди!.. Встал на подножку, утвердился, потом шагнул на медленно ползущую внизу дорогу. Левой… левой… раз-два-три…

Нормально.

Будем жить.

Дорога впереди загибалась вправо, к угадываемой за жидкой рощицей деревне. А сама дорога угадывалась по молчаливой мягкой змее ползущего всё куда-то вперёд и вперёд сбитого с толку войска.

Наверное, уже сегодня вечером вчерашним врагам придётся идти в бой бок о бок. Это не первый случай в истории войн и не последний, но всё равно неприятно. Вроде бы всё по-настоящему у нас было…

К врагу привязываешься, подумал полковник.

С другой стороны, почему бы не посчитать, например, что некоторая часть противника просто перешла на твою сторону? А враг… ну, каким он был, таким он и остался…

Он покрутил эту мысль по всякому и решил, что так оно будет ближе к истине.

Левой… левой… раз-два-три…

…Итак, случилось то, о чём в штабе Легиона теоретизировали последнюю пару лет. И натеоретизировали, сволочи. У чапов появился сильный лидер. Вождь. Без трёх минут Чингиз-хан. У него своя религиозно-философская концепция, свои взгляды на государство – а главное, какое-то запредельное, неописуемое умение манипулировать людьми. Привлекать их на свою сторону. Нет, не привлекать, это недостаточно сильное слово. Поглощать их. Превращать в… в чёрт знает что…

Кое-какие карты легли рубашками вверх; например, выяснилось, что киносъёмка на Тироне уже в ходу. Полковник не стал спрашивать, откуда взялись камеры, плёнка и прочее. Наверное, ему охотно сказали бы и это, да только речь шла о более важных вещах, а потому не хотелось отвлекаться на частности.

Кадры, тайком снятые в лагере Чихо, оставляли впечатление жуткое и в этой жути даже завораживающе-прекрасное…

Он провёл рукой по лбу: и стереть противный липкий пот, и отогнать воспоминания. Думать надо было о более насущном и близком.

У чапов, воевавших последние годы с герцогами (и, соответственно, с Легионом), имелось что-то наподобие военного завода. Построенного для них какими-то хитрыми мужичками «сверху» и с некоторых пор известного разведке как объект «Сахарная голова». Откуда и происходило на планете современное оружие, а также другие интересные штуковины. Но теперь против этих чапов поднялись другие чапы, и теперь эти, прежние, готовы были мириться и с герцогами, и с Легионом… этакий «союз нормальных людей» с благословения официальных властей Империи… так вот, если завод тот попадёт в загребущие лапки Чихо – то можно будет с шумом сливать воду и запасаться вазелином.

Полковнику было наплевать, как будут в итоге устаканены отношения с нанимателями, их представитель на переговорах был, но вроде бы и не был – в смысле, невразумительно мекал и всё больше помалкивал в тряпочку. Похоже, они там наверху обгадились с головы по самые ласты. Впрочем… поскольку герцог с гвардией присоединился к повстанцам, поскольку условия найма не изменились (за исключением того, что добавился пункт: все легионеры с нынешней полуночи считаются невиновными в действиях, совершённых ранее, получают что-то типа полной амнистии или прощения… в том смысле, что им никто, никогда и ни при каких обстоятельствах не сможет предъявить обвинения в убийствах и прочем, совершённом в начальном периоде военных действий, когда Легион использовался скорее для устрашения, чем для войны как таковой – пока некий генерал-полковник Стриженов не заявил громко, что хватит позора, он не позволит развращать армию…

И, что характерно, не позволил, хотя ему это дорого обошлось.

Он усмехнулся про себя и незаметно потёр грудь – слева, там, где болело, и сосало, и трепыхалось неожиданно)…

…постольку можно считать, что служба продолжается, боевые и гробовые начисляются по-прежнему, хозяева честны, офицеры образованны и бравы, а солдаты храбры, трезвы и прилежны. А если кто-то точно знает, что это не совсем так, то…

Ничего страшного. Ничего страшного. Ничего. Страшного.

Другой армии у нас всё равно нет.

Прорвёмся.

Как-нибудь…

Обычно в Питере Селиванов останавливался на служебной квартире, которых у здешнего отделения Комитета были десятки, или, если приезжал на день-два – то просто в ведомственной гостинице. Но теперь этот вариант отпал, и Селиванов «бросил кости» у Клавдии, старшей двоюродной сестры, вредной и въедливой грымзы, с которой никогда не был ни дружен, ни близок. То есть он был более или менее в курсе её дел – что нелепый безликий муж её тихо помер в позапозапрошлом году, что дочка (такая же, надо сказать, вредина) тупо и безрадостно то ли замужем, то ли просто так, что работа заедает – да и вообще уже заела вконец… Работала Клава завучем муниципальной школы, и никем, кроме как завучем муниципальной заштатной школы, её нельзя было себе представить.