Причуды богов - Арсеньева Елена - Страница 24

Он двинулся было к двери, да Юлия успела поймать его за рукав.

– Подождите, – пробормотала она непослушными губами. – При чем тут Сокольский? Вы говорите, что Зигмунд Сокольский – ваш патрон?! Вашего Театра, что ли?

Аскеназа поглядел на нее с жалостью:

– Эх, барышня! Что Театр! Театр – это так, мелочь! Пан, о котором вы говорите, – патрон всей жизни моей!

И, с силой вырвавшись из цепких пальцев Юлии, он вывалился за дверь, бросив на прощание:

– Одевайтесь поскорей, ради Христа, ради Боженьки!

Юлия так и сделала. Брезгливо отпихнув в угол голубую кучку Незабудкиных лепестков, достала из комода теплое дорогое белье, из гардероба – темно-серое бархатное платье и белую кружевную шаль: стараниями Люцины у каждого «цветочка» были туалеты для улицы, красивые и дорогие. Вот и приспел случай их обновить. На ноги надела теплые сапожки: погода на дворе стояла неласковая. Расчесала волосы, заплела туго-натуго косы, села перед зеркалом уложить их на затылке – да так и замерла, глядя на свое лицо, к которому словно прилипла ошеломленная маска.

Да уж… что за день нынче? Богат, ох богат и щедр на потрясения! Сначала выяснилось, что ее бывший жених – завсегдатай maison de joie по прозвищу Кохайлик и вдобавок похабник, каких мало! Потом ей выпало переспать с побочным сыном Наполеона Бонапарта. Юлия невольно прыснула, вспомнив хилого «маленького капрала» пана Флориана. Это ведь шутливое прозвище самого Наполеона! Да… Ну а под занавес Цветочный театр приберег для нее самую забавную мизансцену: оказывается, в бордель-то она попала благодаря Сокольскому.

Что ж, выходит, он следил за ней? И послал пана Шимона к Яцеку, зная, что от горбуна можно ждать всякой подлости? За это, конечно, спасибо, пан Шимон подоспел вовремя, но ведь и без Аскеназы Юлия убежала бы из дома Богуславы, непременно убежала бы! Куда – это другой вопрос. Одно ясно – не в публичный дом!

А между прочим – не врала ли пани Люцина насчет мстительных поляков, которые без сна и отдыха ищут злобную русскую, убившую их ненаглядного Яцека? Да кому он нужен, горбатый мерзавец! Скорее всего Люцина просто нашла средство хорошенько припугнуть дурочку Незабудку, чтобы удержать ее у себя. Наверняка надеялась на похвалу «патрона». Или и впрямь полагала, что Юлия войдет во вкус ремесла? Но нет, не вошла! Более того – прониклась отвращением и к ремеслу, и к замыслам «патрона»! И теперь сделает все, чтобы убежать отсюда и никогда больше не попадаться ни на глаза, ни в руки этого проклятого Сокольского.

Слезы вдруг прихлынули к глазам. Пощечины пани Люцины и ее бесстыдные руки; оценивающие глаза Аскеназы и его нахальные комплименты; постыдное голубое платье; голые мужики; разнузданная похоть Адама и равнодушная бесцеремонность пана Флориана – все это она испытала по его злой воле. Не велика ли расплата за грех, совершенный по неведению, по глупости… по искренней любви?!

Нет, сейчас не время для ярости, которая слепит глаза и отнимает силы! Обо всем этом Юлия подумает потом, позднее, и, кстати, о мести этому негодяю! А пока…

– Скорее отсюда! – воскликнула она. – Но как? Куда?

В окно? Высоко, второй этаж! Ничего, не привыкать стать! Прыгнула со второго этажа у себя дома – и как-нибудь жива осталась! Авось и сейчас Бог спасет! Юлия схватилась за раму, с усилием дернула – и тут чья-то рука легла на ее руку.

Женская рука! Люцина? Будь она проклята!..

С криком оглянулась, замахнулась, готовая уничтожить всякую преграду на своем пути, – и оторопела: это была Ружа.

– Чего тебе? – прошипела Юлия. – Иди своей дорогой, а мне не мешай!

– Ну не через окно же! – усмехнулась Ружа. – Иди со мной – я выведу! Тебе помогу и сама уйду!

9. Зимняя дорога

…Она не глядя схватила за руку того, кто стоял рядом с отвратительным Адамом, и повлекла его за собой.

– Русый садовник, русый! – закричала Люцина, а Незабудке послышалось: «Русский, русский».

Быть того не может! Незабудка повернулась поглядеть – и темно-серые прищуренные глаза Зигмунда ласково улыбнулись ей. «Откуда он здесь взялся? И разве он русский?! Он же…» – додумать Незабудка не успела: сильные руки Зигмунда подхватили ее и усадили к себе на колени, чуть покачивая, и глаза Незабудки смежились от этого ласкового колыхания. Она опустила голову на плечо Зигмунда, не мешая его рукам трогать, ласкать себя, и любовное томление медленно овладевало ее телом. Казалось, она летит в блаженной, тупой, сонной тьме и Зигмунд вместе с ней. Она тянулась к нему губами и всем сердцем, но он, усмехнувшись, схватил Незабудку за волосы и грубо рванул, а потом вдруг так резко оттолкнул от себя, что она полетела на пол с криком: «Нет! Не бросай меня, не оставляй меня!»

Тело так и загудело от удара.

– Юлишка, ты жива? – послышался где-то вверху встревоженный голос, и синие глаза испуганно взглянули на Юлию.

Она с трудом пошевелилась, пытаясь сесть. Ее конь переминался рядом, виновато поглядывая на свою хозяйку, хотя какова же была его вина, что она уснула в седле, да и грянулась оземь? Ох, как больно!.. Но, кажется, все цело, она упала довольно удачно: на ошметки прошлогодней соломы, припорошенные снежком. Снег таял на ее лице, а на губах таял этот последний отчаянный крик: «Не оставляй меня!»

Ну что за чепуха! Приснится же такое! Задохнувшись от ненависти к самой себе, она резко села, но голова так закружилась, что пришлось снова опуститься наземь.

– Не лежи, заснешь! – Ружа бросилась поднимать ее, и Юлия едва смогла пробормотать:

– Погоди, не могу…

Все плыло, все плясало перед глазами, тошнота подкатывала к горлу. Не головой ли ударилась, не сотрясение ли мозга? Господи, помилуй, такой путь позади, уже почти всю Польшу прошли, близок Буг, а там и русские войска стоят, – и вот теперь быть выбитой из седла!

Почему-то болела не только голова, но и волосы, словно кто-то немилосердно дергал за них. Юлия приоткрыла глаза, с усилием вгляделась. А, вот в чем дело! Она не просто так упала во сне – ее дернула за волосы разлапистая сухая ветка. Не Зигмунд, нет – только ветка.

Почему-то от этой догадки стало легче, муть ушла из глаз, предметы перестали двоиться. Ружа осторожно приподняла ее сзади, вынуждая сесть – головокружение показалось уже не столь нестерпимым. Все обойдется, все обойдется, твердила про себя Юлия, бессмысленно водя глазами по бесконечной мутно-серой равнине, кое-где утыканной зелеными елками, уныло свесившими ветви под тяжестью талого снега. И это январь! Боже ты мой, ну что за слякоть, что за грязь! Если и дальше будет сеяться с неба эта морось, последний снег сойдет, на дорогах сделается настоящая каша. Нет, нельзя тут рассиживаться! Если кони увязнут в грязи, им ни за что не добраться до вечера к постоялому двору, а ночью может снова ударить мороз.

– Помоги мне, – с усилием пробормотала Юлия и кое-как встала, подталкиваемая Ружей.

Постояла, зажмурясь. Вот бы теперь еще какая-нибудь небесная сила забросила ее в седло!

– Давай руку, – послышался голос откуда-то сверху, и Юлия тупо подчинилась, не тотчас сообразив, что это не упомянутая небесная сила явилась ей на помощь, а Ружа сидит прямо на крупе коня и силится втащить подругу в седло.

Удивительно – пусть и не с первой попытки, но Юлия все же взгромоздилась верхом, мимолетно поблагодарив себя за то, что настояла ехать в мужском седле, хотя там, в конюшне Аскеназы, откуда они тайком увели коней, были всякие седла. В дамском она сейчас нипочем не усидела бы!

– Ну что? – послышался обеспокоенный голос из-за спины, и теплые руки ласково погладили руки Юлии, вяло разбиравшие поводья. – Усидишь, не упадешь? Сама справишься? Может быть, я поведу коней в поводу?

– Да ты что? По этой ледяной каше? У нас очень скоро будет две больные вместо одной, только и всего, – полуобернувшись, проговорила Юлия. – Иди, иди, садись на своего буланого – и с Богом, вперед.