Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Причуды богов - Арсеньева Елена - Страница 25


25
Изменить размер шрифта:

Девушка соскользнула наземь, подняла юбки, чтобы не запачкаться, и зашлепала к своему коню, лениво подбиравшему с земли грязные лохмотья соломы. Она то и дело оглядывалась на Юлию, и та махнула рукой, попытавшись улыбнуться:

– Ничего, не тревожься! Спасибо тебе, Ружа!

Та покачала головой; синие глаза ее были серьезны:

– Ванда.

– Прости. Конечно, Ванда…

* * *

Итак, ее звали Вандой. Если бы не она, Юлия недалеко ушла бы от дома Аскеназы и уж точно до сих пор даже не выбралась бы из Варшавы, в которой все совершенно изменилось: деньги не имели прежней цены, на всякого, в ком подозревали русского, смотрели косо, угрожающе, а заслышав русскую речь, любой-каждый считал себя вправе скликать жандармов, чтобы задержали «шпиона великого князя».

Превращение ленивой, истеричной и порочной Ружи в деловитую, умную, осторожную Ванду произошло мгновенно, как будто для этого достаточно было сменить шелковые розовые оборки на простое шерстяное платье, смыть с лица краску и разобрать гребнем массу фальшивых кудрей, убрав волосы в гладкую косу цвета воронова крыла. После сего Ванда оказалась не столь обольстительно-красивой, как Ружа, хотя главная примета ее красоты осталась при ней: редкостное сочетание черных волос и синих очей. В остальных же чертах появилось что-то негармоничное и незавершенное, словно Ванда в детстве обещала быть красавицей, да не сдержала слово. У нее были изящные маленькие ушки – это примета высокого происхождения женщины. Ванда уверяла, что она из младшей ветви бедного, захудалого дворянского рода, некогда имевшего несчетные земли близ Кракова, а теперь владевшего только знаменитым своей историей, хоть и обветшавшим, селом Могила, где Ванда и родилась. Юлия не знала, чем сие село знаменито, однако она очень опасалась, что Ванда предложит ей гостеприимство в сей Могиле, что звучало устрашающе. Но, по счастью, Ванду нимало не влекло на запад: ей надобно было в Вильну, а это хоть и не самый ближайший и прямой, а все же путь, ведший на восток, в Россию, почему Юлия охотно и осталась спутницей этой милой, исполненной жизни, добродушной девушки, которая была куда практичнее, чем она сама, и заботилась о ней, как старшая сестра.

Она сумела отпереть запертую конюшню Аскеназы, чтобы покинуть Варшаву этой же ночью, не задерживаясь: ведь утром их непременно станет искать полиция. Она сумела уговорить Юлию, что взять коней – вовсе не кража, а лишь возмещение за все страдания, которые они претерпели в Цветочном театре, – следовало бы получить и больше, да недосуг. Впрочем, у Ванды водились немалые деньги, которыми она оплачивала все их ночлеги, постои, еду, которыми дала взятку караульным у заставы, чтобы те выпустили, не задерживая, «двух сестер», которые получили внезапное известие о болезни своей матери, живущей в Остроленке, и так спешили к ее одру, что даже подорожные документы не успели выправить. Она говорила и плакала с такой убедительностью, что караульные сами едва не зашмыгали носами. Но главную роль сыграли, конечно, деньги. И если даже у Юлии мелькали смутные подозрения, что не все состояние Ванды – подарки щедрых «садовников», что некоторое количество злотых она попросту стащила в комнате Люцины, в которой знала каждый закуток, то свои догадки она держала при себе. Кто она вообще была такая, чтобы судить эту загадочную девушку, так щедро, так самоотверженно предложившую ей помощь?!

Девица гордая, избалованная жизнью, Юлия очень кстати припомнила изречение Теренция о том, что жизнь – это игра в кости, и если тебе не выпала та, которая нужна, постарайся как нужно распорядиться той, которая тебе выпала. А выпала ей Ванда, никто иная, потому Юлия не стала ломаться и петербургскую барышню из себя разыгрывать, тем паче что сама была отнюдь не беспорочна, как агнец, и не добра, как голубь. Ведь если Ванда была всего лишь падшая женщина да воришка, то она, Юлия, – и то и другое (платье-то надеть чужое не постеснялась ни на миг!), да в придачу еще и убийца. За дело, нет ли прикончила она Яцека – вопрос второй. От первого все равно никуда не денешься: убила – и ушла, не оглянувшись. Неведомо, знала ли Ванда о сем ее деянии. Ни словом, ни полсловом никогда на эту тему не заговаривала да и вообще ничего у Юлии не выспрашивала, как если бы понимала: вынудив другого человека открыть его тайну, придется поступиться, в обмен на эту откровенность, и каким-то своим секретом. Так они и ехали, то лениво переговариваясь, то погружаясь в унылое молчание, то спеша вновь прервать его, но, словно по уговору, не касались ни подлинного прошлого своего, ни планов на будущее, ни воспоминаний о Цветочном театре. Так что беседы их носили самый незначительный характер. Например, Юлия (они часто говорили о книгах) однажды рассказала, как прочитала залпом «Бедную Лизу», и, когда Лиза бросилась в пруд, так опечалилась трагическим финалом, что легла ничком на диван и разрыдалась. Матушка, увидев сие, отняла книгу и, чтобы успокоить чувства, засадила Юлию вязать по урокам, отмеривая саженями нитки. Ванда, посмеявшись, поведала, как однажды соседский шляхтич из Потоцких спьяну убил корчмаря в их селе; проспавшись, повинился – и во искупление пособирал по окрестным селам множество корчмарей и привез их в Могилу целый воз, сваливши одного на другого и придавив сверху гнетом, как снопы. Местный ксендз устыдил его; тогда сей шляхтич решил покаяться и ушел в монастырь, но изредка вырывался оттуда, чтобы, подобно охотнику, показать свою удаль в отъезжем поле: скажем, высечь судью, который некогда судил его за бесчинство, положив его на утвержденные им приговоры, и тому подобное, – а затем снова возвращался в монастырь, к молитвам и постам.

Вообще, религия занимала немалое место в разговорах девушек. Как и следует истой шляхтянке, пусть и соступившей с пути добродетели, Ванда была ярой католичкой: не пропускала ни единой придорожной каплицы [37], чтобы не сойти с коня и не прочесть «Патер ностер», чем немало замедляла путь. Она даже еще в начале дороги предложила Юлии провести некоторое время в Белянах, монастыре на Висле близ Варшавы, очистить душу покаянием и исповедью. Юлия нечаянно ухмыльнулась, не ко времени вспомнив услышанное (опять же – подслушанное) в каком-то разговоре отцовских приятелей о какой-то даме: «Была девушкой легкого поведения – стала невинной старухой!» – и отказалась наотрез, решившись лучше потерять расположение Ванды, чем подвергнуть опасности свою бессмертную душу, ибо православную церковь она любила за ее истину и добросердечие, а неумолимый, навязчивый диктат католичества всегда оставался ей чужд и даже страшен. Поляки ведь уверены, что одни только католики могут угодить Богу, а иноверцы – все исчадия дьявола!

Разумеется, Юлия ничего такого не говорила Ванде; впрочем, та ничуть не была огорчена и обижена ее отказом, а словно бы вздохнула с облегчением, из чего Юлия поняла, что дела ее ждут в Вильне и впрямь неотложные и весьма спешные. Однако против воли двигались они не больно-то спешно, и это немало раздражало Юлию, хоть Ванда, оказавшаяся ко всему прочему девицей достаточно образованной, и не уставала ей напоминать прописную истину всех путешествующих: «Chi va piano – va sano!» [38]

Конечно, время года для путешествия верхом они выбрали премерзостное! Хорошо хоть, Польша – страна небольшая, и потому страннику не составляет труда так рассчитать путь, чтобы провести ночь не в прошлогоднем стоге, а в относительной чистоте и тепле корчмы. Удавалось и поесть досыта, и помыться.

Природа кругом была уныло-однообразна, однако Юлия постепенно стала находить свою поэзию в этих затуманенно-белых полях; отсыревших, дрожащих березовых рощах; в этих желто-зеленых хвойных островках; в горьковатом запахе можжевельника, которым напоен был воздух; в этой чужой, мертвенной тишине, нарушаемой лишь шевелением нагих ветвей да чавканьем копыт по раскисшей земле. А если задуматься, что каждым шагом своим конь все далее уносил ее от Варшавы, от расплаты за убийство Яцека, от воспоминаний о Цветочном театре, от позорных притязаний Сокольского, приближая к не занятым мятежниками российским землям, где – Юлия не сомневалась – она тотчас отыщет отца с матерью, – если задуматься об этом, то тяготы пути были не так уж и тягостны.

вернуться

37

Часовня (польск.).

вернуться

38

Соответствует нашему: «Тише едешь – дальше будешь!» (ит.)