Дамочка с фантазией - Арсеньева Елена - Страница 73

Увы, спасенный исчез – а значит, никто теперь не узнает, какой такой нехороший человек из недружественной Прибалтики (что Берзин, что Дарзин – типичные латышские фамилии!) замешан в этом темном деле. И замешан ли вообще, или все это было пьяным глюком, какие часто посещают любителей заложить за воротник. Тем более что доктор уверял, что парень был не просто пьян, а еще и под кайфом. Раньше Хромов работал в психиатрической клинике, где ему часто приходилось выводить нарков из ступора, да и на вызовах по «Скорой» такой работенки хватает, поэтому он эту публику, что называется, невооруженным глазом видит…»

Дарзин! Этот парнишка, откопанный из сугроба, находился под воздействием наркотика, который называется дарзин!

Значит, Лариса Дарзина назвала не просто слово, которое ей первое на ум пришло? Значит, такой наркотик определенно существует?

И доктор Хромов о нем наверняка знает…

Вот бы встретиться с ним. Вот бы поговорить.

И вдруг в памяти у меня отдаленной тенью проходит воспоминание… Я лежу на кожаном диване – новехоньком и дорогом, в отличие от того антикварного экземпляра, на котором сижу сейчас. И слышу мягкий мужской голос: «Ты вовремя приедешь?.. Что? Какой Хромов? Алешка? С которым ты работала? Что ты говоришь?! Кошмар, точно…»

Это голос «милого бухгалтера», Валентининого мужа. Он переживает по поводу того, что этот самый Хромов умер.

Странно, я уже видела эту заметку в первой «КАРТОТЕКЕ», но тогда не обратила внимания на совпадение имен. Да и сейчас меня зацепило именно слово «дарзин». Но Хромов, Хромов… Его знала Валентина. Наверное, знала, если пошла на его поминки. Насколько хорошо – вот вопрос. Сейчас спрошу.

Я кладу ноутбук на диван и поднимаюсь. Делаю несколько шагов к двери. Как вдруг вбегает оживленная Валентина.

– Пошли, все готово, – сообщает она. – Ох там и пар! Потопали быстро.

Я понимаю это как приглашение за стол. Правда, мне странно, что я не слышала запаха знаменитой жарехи. Тем более если над ней поднимается пар.

Хочу спросить про Хромова, но как-то неудобно становится. Разговор-то печальный… Жалко портить Валентине настроение и аппетит. Решаю немного подождать – в конце концов, что может измениться?

– Мне бы руки помыть, – прошу я, и Валентина энергично кивает:

– Сейчас помоешь все, что угодно.

Она ведет меня через кухню, в которой почему-то не видно никаких признаков приготовления ужина. Выходим на крыльцо, и я наконец-то соображаю: наверное, мы будем ужинать в другом помещении. Может быть, баба Паша готовит в какой-то отдельной кухне? Это странно, но, по большому счету, всякое бывает в жизни.

Тем более что идти недалеко. Нам даже не приходится снова надевать сапоги. Прямо в тапках мы торопливо перебегаем через двор и входим в дверь низенького домика, где в лицо сразу ударяет влажный жаркий дух. Баба Паша, вся красная и потная, с влажными волосами, идет нам навстречу:

– Ну, давайте, отрывайтесь, девчонки! И не спешите. Я там вам морсу поставила, пирожков. Проголодаетесь – перекусите малость. Только шибко брюхо тестом не набивайте, а то жареха не влезет.

Хозяйка выходит.

Я тупо озираюсь. Мы находимся в маленькой комнатенке, где было бы очень уютно, не будь здесь такого пекла. На столе две трехлитровые банки с чем-то темно-розовым – наверное, это морс. И большое блюдо с маленькими жареными пирожками, при виде которых у меня моментально пробуждается аппетит. Задумчиво беру один, откусываю.

Господи боже! Только моя бабуля жарила такие несусветно вкусные пирожки. Они с капустой и яйцами. Это просто что-то! Даже не замечаю, как проглатываю один, берусь за второй.

– Лучше не наедаться, – говорит Валентина и снимает свитер. Начинает расстегивать джинсы. – А то тяжело в парной станет.

– Где? – переспрашиваю я, тупо глядя, как она раздевается.

– Или ты париться не будешь? – стащив футболку и встряхивая головой, чтобы волосы легли на место, удивляется Валентина. – Ну и зря, между прочим. Там такие веники, такой аромат! А после парной под снежок.

– Разве пошел снег? Я не заметила! – изумляюсь я, краем сознания отмечая, что у нее очень красивый лифчик цвета шампанского. У меня, кстати, тоже такой есть. Фирмы «Миловица». То есть мы с Валентиной обе поддерживаем отечественного производителя, правда, это белорусская фирма, но все же.

Стоп. Что-то я не туда забрела в мыслях! Смотрю на практически раздетую Валентину, на полотенца, стопкой сложенные на широкой, опять-таки раритетной лавке, вдыхаю влажный горячий запах…

Бывали у меня выпадения из реальности, бывали. Например, когда я дописываю роман, торопясь успеть к обусловленному издательством сроку, я вообще ничего не соображаю. Но такой дури со мной давно не случалось.

– Слушай, мы что, в бане? – решаю я уточнить то, что и так очевидно.

Валентина смотрит на меня чуточку испуганно:

– Привет… Ты что? Я же к тебе подошла и спросила, может, все же попаримся до ужина, а домой не поедем и останемся ночевать у бабы Паши, и ты сказала: «Нет вопросов. С превеликой охотой!»

– Я так сказала? – ужасаюсь я.

Хотя да… что-то такое брезжит в памяти…

О господи! Ну я и влипла. У меня нет абсолютно никакого желания париться. Я терпеть не могу сауны, русские бани, парные и прочие жаркие мыльни. Я даже ванну-то не люблю принимать. Обожаю долго-долго стоять под горяченным душем – это да.

Нет, произошло недоразумение. Сейчас я выйду отсюда и…

И что? Требовать от Валентины, чтобы она снова оделась и отвезла меня в город? Это жестоко. Конечно, я могу пойти на автобус… А конкретно куда? И ходит ли он здесь в такую пору? И сколько до него топать?

До чего же глупо я буду выглядеть, если начну сейчас настаивать на возвращении! Не проще ли подчиниться форсмажорным обстоятельствам? Может, полученные впечатления не пройдут для меня даром? К примеру, я опишу парную в каком-нибудь новом романчике…

– О господи, – говорю я со вздохом и снимаю свой джемпер. – Совет жертве изнасилования: расслабься и постарайся получить удовольствие.

– Вот именно – расслабься! – хихикает голая, пышнотелая, розовая нимфа, которую, если я не путаю, зовут Валентиной, и вталкивает меня, тоже успевшую раздеться, в жерло огнедышащей печи…

То есть первое впечатление у меня именно такое. Потом я понемногу привыкаю дышать раскаленным воздухом. На голову мне уже нахлобучена вязаная шапчонка, чтобы сберечь макушку, соски помазаны жирным кремом (чтоб не обожглись!), крестик снят и повешен на какой-то гвоздик, торчащий из стены. Всю жизнь полагала, что крест в бане снимают из каких-то магических или религиозных соображений. И это меня страшно удивляло. Ведь в бане, как всем известно, живут банники (а в доме домовые, в воде водяные, в овине овинники, в омуте омутники, в лесу лешие… et cetera, et cetera), от них в самый бы раз оборониться честным крестом, ан нет! Теперь я понимаю, в чем фокус и почему человек оставался беззащитным в бане. Да невозможно выдержать на себе раскаленный кусочек металла! К тому же наши предки носили кресты на гайтанах,[2] а мы, как правило, на цепочках. Это вообще кошмар!

Короче, все, что можно снять, с меня снято, все, что нужно защитить, защищено. Я лежу вниз лицом на простынке, которая прикрывает полку (мне кажется, сковородка, на которой я жарю дома рыбу, раскаляется куда меньше!), а Валентина охаживает меня веником от пяток до плеч и от плеч до пяток.

Какое-то время я выдерживаю, потом отталкиваю эту мастерицу пыточных дел и выбегаю из парной в собственно мыльню, где в первую минуту просто-таки холодно, но потом я понимаю, что здесь жарко – но отнюдь не смертельно, как в парилке. Какое-то время я моюсь, с наслаждением взбивая мыльную пену в шайке (ей-богу, она не эмалированная, не цинковая, а деревянная, сбитая из брусочков и скрепленная железным обручем!), потом прополаскиваю волосы водой, в которой парились березовые и можжевеловые веники, и чувствую себя так, как будто у меня нет волос, и головы нет, и вообще я как бы растворяюсь в пространстве…